Дрифт

Цвети! Как бы не был мой мир плох — ты находила себя в нём. Цвети! Я верил, ты выше высот. Не растворяйся в них, как лёд. Цвети! Мой мир — ты находила себя в нём. Цвети! Я верю, ты лучше всех тех высот.

— Что было в твоём письме? — тихо спрашиваю я, присаживаясь на капот машины. Под тонкую кожаную куртку проникает пронизывающий холодный ветер. Даже тёплый свитер не спасает ситуацию. Голые деревья по краям обочины качаются, напоминая мне бешеных фанатов на концерте известного исполнителя. Под ногами всё ещё скрипит снег. Холодные синие сумерки постепенно, но весьма стремительно опускаются на землю, оповещая о том, что очередной непростой день подошёл к концу. Удивительно, но уже в свои восемнадцать лет я стала понимать, как много могут изменить какие-то ничтожные 24 часа. Кирилл поднимает голову и смотрит на меня, улыбаясь. Дреды он давно не надевает. На нём лишь лёгкий светло-серый свитер и чёрные штаны и, чёрт побери, я не понимаю, как он не мёрзнет. На бледном лице едва заметная усталость. Наверно, я никогда не устану любоваться его лицом. Особенно красиво оно в свете сумерек. Темнота добавляет скулам Кирилла какой-то магический вид. Интересно, существуют ли в этом мире такие же двинутые девушки, которые наблюдают за скулами своего парня? — Он писал о том, как завидует мне, — спокойно отвечает Кирилл, будто говорит о том, что ел на завтрак. Но я улавливаю в его далёком взгляде что-то глубоко скрытое в его душе. Кирилл смотрит вдаль, ветер ворошит его волосы. — Минаев писал о том, как мечтает научиться любить. Он… вроде как, мечтал иметь дом, семью, детей. Но всего этого лишил себя сам. Глаза Кирилла прищурены. На длинные ресницы опускаются белые снежинки. По моей коже бегают мурашки, вызванные не только холодом и ветром. Начинаю дрожать, обнимая себя за плечи и опуская голову. Рассматриваю узор, выложенный снежинками на асфальте. Неужели всё дело было в том, что человек, который хотел любить, сошёл с ума? Неужто Минаев настолько жаждал любви, что позволил своему желанию сделать себя монстром, готовым убивать и лишать спокойствия других людей? А его страсть к гонкам только усугубляла положение, ведь каждый раз, когда оказываешься за рулём тачки, которая мчится по трассе со скоростью двести километров в час и больше, в кровь ударяет адреналин. Мысли вновь уносят меня куда-то очень далеко, от чего я не замечаю, как тёплые руки скользят по моей талии, создавая вокруг неё прочное кольцо. Расслабляюсь, чувствуя тепло тела позади меня. — А что он написал тебе? — тихо спрашивает Кирилл, словно ветер или природа могут услышать наш разговор. Со дня похорон прошло две недели, но содержание письма я помню до сих пор. Каждое слово, каждая буква вклинились в мой мозг так прочно, словно это было не письмо, а молитва. При воспоминании о тех строках кожа покрывается испариной, будто меня бьёт лихорадка. Сердцебиение учащается. Ладони начинают нервно подрагивать. — Серёжа… писал о том, как ему жаль, что всё так вышло. Он жалеет, и, знаешь, я думаю, что это было абсолютно искренне, — отвечаю я, не узнавая свой хриплый и измученный голос. — Каждый раз я прокручиваю в голове разные сюжеты того, как всё могло кончиться. Если бы он сказал нам, мы бы могли ему помочь. Сделать хоть что-нибудь, чтобы эти чёртовы «бесы» в его голове не свели его с ума. — Рита, мы бы ничего не изменили. Днём раньше, днём позже он бы разбился на гонках. Я стряхиваю с себя руки Кирилла и поворачиваюсь к нему лицом. Парень оказывается прижатым мною к капоту машины. — Погибнуть, зная о том, что тебя хоть кто-то ждёт дома, лучше, чем умирать с мыслью о том, что ты никому не нужен, — говорю я, едва видя лицо Кирилла. Из-за ветра глаза слезятся, а дыхание перехватывает, словно я на вершине горы. — Нет. Мысль о том, что кто-то, кто ждёт тебя дома, не дождётся тебя никогда, хуже. Гораздо хуже. Ведь… ты лишаешь дорогих тебе людей себя. Особенно это тяжело, когда ты понимаешь, сколько значишь для них, — тихо говорит Кирилл, убирая локон волос мне за ухо. От прикосновения холодных рук я начинаю дрожать. — То есть тогда в машине ты понимал, каково мне будет, если ты погибнешь? Кирилл становится серьёзным. Его глаза начинают светиться огнём, и я понимаю, что могла бы повременить с этим вопросом. — Я не хотел, чтобы ты видела мою смерть, но… тогда я думал только о том, что ничем не смогу тебе помочь, если, вдруг, что-то случится, если ты попадёшь в беду, а меня не окажется рядом, когда я буду тебе нужен. Страх за тебя больше, чем страх перед смертью. Голос Кирилла успокаивает меня, но от его слов по телу бежит целый табун бешеных мурашек. Слова застревают у меня в горле. Я крепко обнимаю Кирилла, утыкаясь лицом в его шею. Слышу стук собственного сердца и замираю, словно мир останавливает ход. — Я люблю тебя, — шепчу я. Уверена, что никто кроме Кирилла не мог бы услышать эти слова. Ни ветер, ни сумерки, ни деревья, ничего и никто не слышал их. — Я тоже люблю тебя, — отвечает Кирилл. Сердце уходит в пятки, словно кто-то сильно шарахнул меня по голове. Ладони потеют, будто я балансирую на грани пропасти, готовая сорваться вниз. Я впервые слышу эти слова от него, но в голове они звенят, как какая-то мантра. Я смотрю ему в глаза долгую минуту, рассматривая голубую радужку. Голова начинает кружиться. Мне действительно хочется упасть, потому что ноги начинают отказывать мне. Я шатаюсь на ветру, как колос, опьянённая им, лучшим вином в моей жизни. Он опускает взгляд вниз, ресницы касаются щёк. Медленно приближаюсь к его губам и касаюсь их аккуратным, почти невесомым движением. Но даже от этого контакта, который больше похож на дуновения летнего ветерка, я едва не падаю в обморок. Сердце стучит так громко, что я без труда слышу каждый удар, считаю ритм. Он делает поцелуй более настойчивым и глубоким, сжимая мою талию ладонями. Мне становится жарко, несмотря на холодный вечер. Его поцелуй согревает меня, как если бы я выпила литр коньяка, запив его тремя стопками водки. Звук подъезжающей машины заставляет меня оторваться от Кирилла. Рядом с его чёрной BMW останавливается серебристый Mercedes. Окно тачки опускается, из него выглядывает улыбающийся Артур. Друг опускает тёмные очки. — Извините за задержку, молодые люди, — подмигивает он. Кирилл закатывает глаза, бросая в сторону друга безобидные шутки. Я без тени сомнений двигаюсь к дверце водителя и сажусь на водительское сиденье. Сердце в груди намеревается свести меня с ума своим безумным ритмом. Ладони подрагивают, когда я сжимаю кожаный руль. В голове что-то настойчиво пульсирует. Дыхание перехватывает, будто я лечу высоко над землёй. Перевожу взгляд налево. Кирилл пристёгивается и целует меня в щёку. — Давай, Ритка. До финальной, а потом выезжаем на шоссе и едем в сторону Чертаново, — говорит Артур. В его будничном тоне я слышу нотки поддержки. Он верит в меня. Это значит для меня также много, как и присутствие Кирилла рядом. Алинка высовывается из окна Артура. Подруга широко улыбается мне. Благодаря её тёплой улыбке я расслабляюсь, напряжение ослабевает. — Вышнеградская, я поставила на тебя все свои карманные. Не смей сдаваться, — говорит Алина, а Артур, улыбаясь, затаскивает её обратно в салон машины. Я начинаю смеяться. Впервые на душе мне становится так легко, словно жизнь за секунду стала другой, стала лучше. Артур закрывает окно. Я поворачиваю ключ зажигания и слышу знакомый рёв мотора. Кирилл берёт меня за руку и крепко сжимает мою ладонь. — Ты справишься. Это всего лишь короткая дистанция, — спокойно говорит Кирилл. Я кладу обе руки на руль и чувствую, как машина становится частью меня. — Это дорога туда, где я давно не была. Дорога к счастью, — говорю я, улыбаясь так, словно приняла наркотики. Кирилл щёлкает меня по носу, начиная смеяться. Жму на педаль газа и, наконец, направляю машину навстречу ветру…