Уилл прогуливался по улицам Парижа, заходя в кафе, чтобы пересидеть незаканчивающийся дождь и наблюдал за людьми, которые пили обжигающий кофе и ели круассаны. Самому ему еда была не нужна, уже два года, как, собственно, и все остальные обычные удобства, свойственные людям. Благодаря одному солнечному человеку, который вспоминал о нем каждый день, он мог присутствовать в мире живых. Самое странное было то, что он чувствовал все, что чувствовала
она.Он был
ей. Он точно знал каждый ее маршрут, движение, настроение, ощущал морозный воздух на ладонях и дикую усталость под конец дня. Это было приятно, близость была почти материальна, но, несмотря на это, сам Уилл не подходил к Луизе ближе, чем на несколько кварталов. Просто духу не хватало. От воспоминаний что-то внутри обрывалось, под ребрами где-то, а этого хватало, чтобы не хотеть сгибаться по полам, судорожно хватая ртом воздух. А приходилось, посколько ее сверхчувствительность передалась и ему. От одного ее вида становилось болезненно плохо и в дрожь бросало. Оттого Уилл ограничивался осознанием того, что она пр-прежнему часто улыбается и плачет только ночью, сжимая в кулачке его письмо.
Только его никто не мог увидеть, в том чтобы быть каким-то извращенным подобием приведения есть свои плюсы. Например, не надо тратиться на одежду, достаточно просто к ней прикоснуться, и она уже твоя. Аляска, Хейзел и Кэт пользовались этим, наведываясь в магазины каждый день. Это наверное был бы рай для всех девушек. Зашел, увидел, надел, ушел. Все просто. Луиза Кларк же долго выбирала, прежде чем удостовериться, что ей ничего не подходит, и уходила. В такие моменты Уилл прикрывал глаза и тихо посмеивался.
Его Кларк. Такая неуклюжая в своей странной одежде.
Вдруг появилась резкая, режущая боль. Уилл поезжился: с Лу что-то не так. От пульсации в ноге, в глазах зарябило, но нужно было сосредоточиться.
Найти. Трейнор почувствовал, что Луиза рядом. И побежал. Быстро, не оборачиваясь и не обращая внимание на боль. В темноте разобрать, куда он бежит было трудно. Чтобы успокоиться, Уилл стал считать про себя.
Один... Повернул направо.
Два... Мимо прошел человек. Он живо говорил о чем-то по телефону.
Три... Поворот...
Четыре... Дождь пошел еще сильнее.
Пять... Свет фар.
Шесть. Уилл увидел искореженную машину, врезавшуюся в другую не менее поломанную. Она здесь. Подойти ближе было трудно, везде валялись обломки, от запаха гари в глазах защипало с новой силой. У него не было тех фантастических способностей, которые описывали в мелодрамах, он не мог проходить сквозь стены и двигать предметы силой мысли. Он мог только пробираться через осколки, прорывая одежду, царапаясь и сдавленно что-то шипя.
Луиза Кларк была придавлена к сиденью, выглядела ужасно и явно была без сознания. Если еще не...
нет. Уилл сосредоточился, голове замелькали картинки, целый калейдоскоп воспоминаний, звуков и ненужных чувств. А затем он услышал биение сердца. Ее сердца. Облегчение, вместе с осознанием собственной беспомощности обрушилось моментально. Он чертово приведение. Он чертова иллюзия. Он ничего не может сделать. Паника. Такая явная, сжирающая внутренности, переворачивающая, сконфуживающая.
Вдалеке послышалась сирена. Он приведение, зато другие люди - нет. Они вызвали скорую. Волна облегчения прошлась по телу.
Он не должен позволить ей уйти. Она должна жить.
***
Я открыла глаза. Яркий свет. Голоса. Боль. Все снова прояснилось, ударило по воспаленному рассудку с новой силой и пригвоздило к месту. Наверное, странно желать смерти себе. Определенно очень странно и глупо.
Глупая.
Тихое попискивание аппаратов сменилось жужжанием, затем я услышала слова доктора. Он вошел в мою палату и смотрел на показания техники. Белый халат, очки в черной оправе, под его глазами залегли тени. Стандартный набор человека, который пришел сообщить дурные новости.
- Состояние очень тяжелое. Я сомневаюсь, что она выживет, - у него был хриплый голос, сочувствующий, мягкий.
- Сколько она еще сможет прожить по вашему мнению? - и тихий заплаканный голос моей сестры. Нет, только не она. Ответ на вопрос я не услышала.
Послышался хлопок. Врач ушел. Трина села рядом, она выглядела усталой и потрепанной, но, наверняка, лучше, чем я. Потерла глаза, смахивая слезы тыльной стороной ладони и начала разговор:
- Лу, очнись, пожалуйста. Пожалуйста. Я не могу просто сидеть, лежать, я не могу думать, зная, что ты в коме. Мне тебя не хватает. Ты обещала вернуться из Парижа и навестить нас. Я не могу представить себе, что могу тебя больше никогда не услышать. Пожалуйста, держись.
Я в коме? Но я же ее вижу, я открыла глаза и смотрю на нее.
Я слышу ее.
Я попыталась перевернуться на бок. И у меня получилось, я упала с кушетки без звуков, присущих падению. Огляделась. Та же палата, в которой я лежала пять минут назад, но теперь я увидела не только Трину. Я увидела себя. Ужасно бледную, перебинтованную всеми возможными способами, тщательно замаскированную синяками, но это была я.
Мой крик эхом раздался по комнате. Сестра продолжала сидеть и держать меня за руку.
Услышь меня. Я чувствую что-то мокрое. Слезы Трины капают мне на руку, чувствую боль, совсем не физическую, просто что-то щемящее в груди. Убраться отсюда поскорее.
Рывок, и я встаю, снова оглядываюсь, несусь к выходу. Моя рука проходит сквозь дверь, я не могу ее открыть. Тогда я просто прохожу сквозь стену и бегу по коридорам. Люди проходят мимо меня, не замечая. Белые халаты, белые стены, тусклые лица, монотонная речь.
- Хватит! Остановите это! - я кричу и срываюсь на визг. Я все слышу, все чувствую. Почему я не могу прекратить это? Мне больно. Боль в ногах, в руках, в голове. Мне надо понять, почему меня никто не видит. Хрип истерический, судорожно скребу по горлу короткими ногтями.
В конце коридора я вижу зеркало. Большое зеркало, показывающее людей во весь рост. Я подхожу ближе и вглядываюсь.
Меня там нет. Вопросы душат нещадно.
На руке чувствуется влага: Трина опять плачет. Мне надо вернуться обратно. И беззвучно шествуя, я вошла в палату, села на стул рядом с моим телом.
