(Don't) hate it.

В лаборатории все спрашивают: слышала ли она о штормовом предупреждении. Интересуются ненавязчиво, исподволь; по крайней мере, им так кажется. Келли усилием воли сдерживает желание врезать Эрику за столь, на первый взгляд, невинный вопрос, натягивает на лицо свою самую яркую улыбку и отвечает: да, слышала. Слышала по рации, когда проснулась в пять утра. Слышала по полицейскому радио, когда ехала на работу. Даже видела сгущающиеся тени на горизонте — жизнь в Майами приучила ее определять погоду по одному взгляду на небо. Странно, но Келли ждет этого шторма; действительно ждет. Ожидание тихонько пожирает ее изнутри; от него сосет под ложечкой предчувствием чего-то неопределенного. Неопределенного, но — Келли не может объяснить даже самой себе, откуда и как это взбрело ей в голову, — вне сомнения, чего-то очень важного. Важного для нее. Город готовится объявить режим чрезвычайного положения; готовится так же рьяно, как на него, наверняка, обрушится сам ураган. Келли делает вид, что не замечает этого; остается полностью погруженной в работу. Первый предупредительный раскат грома застает ее врасплох. Она вздрагивает и роняет из рук лоток — сплющенные комочки использованных пуль с глухим звоном рассыпаются по полу; едва слышно, чтобы перекричать вопль ветра снаружи, но на нее этот звук действует оглушающе. Пятнадцать пуль. Из него вытащили пятнадцать пуль. Келли сжимает зубы, сопротивляясь внезапному приступу тошноты и опускается на корточки, чтобы собрать улики, разлетевшиеся по полу. Стук в дверь подобен удару хлыста по спине. Она вновь роняет пули. Ругается сквозь зубы, резко поднимается на ноги и злобно сдергивает с рук перчатки.  — Келли? — голос Алекс излишне мягок, нерешителен, даже робок; подобен приторно-сладкому сиропу; Келли с трудом не позволяет себе скривиться в гримасе. — Ты скоро домой? Ураган скоро по-настоящему разыграется. Кажется, Алекс понимает, что зашла не совсем вовремя. Дюкейн грустно улыбается, жалея о своей вспышке ярости.  — Вообще-то, я уже собиралась, — она мельком смотрит себе под ноги, опрометчиво задевает одну из пуль носком туфли. — Экспертиза подождет и до завтра; если, конечно, этот чертов шторм над нами сжалится. Она уходит после того, как вносит эти гребанные пули в опись, чтобы легко найти их утром. Взгляд Алекс, наверняка полный жалости, ввинчивается ей в спину, словно титановый штифт — без применения анестезии. ### Она отрешенно наблюдает за вспышками молний на горизонте, пока едет домой, стараясь не превышать скорость. На самом деле, ей хочется со всей силы врезаться бампером Хаммера в одно из защитных ограждений. Она действительно ненавидит этот город. Очередной всполох молнии разрезает холст неба кривым зигзагом. Келли сжимает зубы и переводит глаза обратно на дорогу; отказывается даже мельком думать о том, что иногда его глаза имели привычку сверкать так же ярко. Она закрывает глаза. Медленно — мысленно — считает до пятнадцати и обратно. А когда так же медленно распахивает веки, то обнаруживает себя сидящей в машине около крыльца собственного дома. Ребекка смотрит на нее из окна спальни: смотрит, едва ли не прижавшись к стеклу всем телом. Келли улыбается — впервые по-настоящему искренне за весь день. Машет дочери рукой и жестом показывает ей, что скоро зайдет. Только загонит машину в гараж. Ребекка рьяно кивает — машет головой раз пять, если не больше. От двери гаража до крыльца где-то около двадцати шагов. Дюкейн все время сбивается и начинает считать снова, каждый раз останавливаясь на пятнадцати. ### К ночи ураган расходится не на шутку. Она освещает спальню тяжелыми ультрафиолетовыми прожекторами — что слегка жутковато, но электричество давно вырубилось и ей совсем не хочется выбивать из строя генератор, — и наматывает круги по комнате, убаюкивая Ребекку. Та жалобно всхлипывает, тяжело зарываясь в нее всем телом, но Келли даже не думает о том, чтобы опустить ее на кровать или отнести в детскую и оставить ее одну, чтобы выспаться. Ее девочка действительно боится грозы. Когда Ребекка наконец засыпает, Келли осторожно, едва ли не задержав дыхание, опускает ее на кровать. Девочка переворачивается на живот и зарывается лицом в ее подушку, судорожно вздохнув. Она давит рвущийся из груди всхлип и разворачивается, намереваясь распахнуть шторы. Первый же порыв ветра чуть не сшибает ее с ног; Келли рефлексивно хватается за опору причала, чтобы удержаться на ногах, с извращенным чувством удовлетворения наслаждаясь тем, что ей приходиться сопротивляться стихии. Но она не боится, отнюдь. Она не может бояться того, что с такой силой и точностью выражает ее чувства. Она думает лишь о том, что ненавидит этот город. Ненавидит этот дом, который раньше любила столь же яростно, как сейчас ветер взмывает вверх фонтаны песка; дом, который Горацио выбирал с пугающей ее тщательностью — обязательно достаточно просторный внутри и с пляжем в качестве заднего двора — снаружи. Он даже причал к нему приделал сам: Келли до сих пор удивляется тому, как он смог это сделать практически в одиночку. Келли Дюкейн ненавидит этот дом. Ненавидит счастливые воспоминания, коварно поджидающие ее в каждом углу и медленно отравляющие ее изнутри. Очередной порыв ветра резким ореолом развевает ее волосы. Разметавшиеся пряди больно бьют ее по лицу, но Келли лишь улыбается, застигнутая врасплох внезапным чувством умиротворения, когда все небо вдруг ярко вспыхивает, будто в огне. Она ненавидит этот город. Но вдруг понимает, что-то единственное, что все еще удерживает ее здесь, скоро подойдет к концу. Ей нужно лишь выстоять. Выстоять и отомстить.