Simple steps

      В этот раз молнии полетели в его сторону. Энакин спешно выставил меч, едва успев заблокировать их и перехватить ветви, потянувшиеся к Оби-Вану и Асоке за его спиной. Оба они были совершенно беззащитными: Асока без сознания со множественными переломами и Оби-Ван с тяжелейшими травмами — дырой в плече, многочисленными ожогами, порезами, обширными последствиями удара молнии. Асоке не угрожала непосредственная опасность, кроме желтоглазой, возвышавшейся над ними, но и от той её пытался прикрыть Оби-Ван, сам при этом открываясь врагу. Семья как никогда нуждалась в нём.       Поэтому Энакин не отступил ни на шаг.       Сидиус смеялся, словно это была самая уморительная вещь в мире.       — Мой маленький глупый ученик, — Сидиус прыгнул, приземлившись в том же ряду, но дальше по окружности.       — Я не твой ученик, и никогда им не стану.       Сидиус издал тёмный смешок.       — Мой мальчик, — произнёс он со всей мягкостью Палпатина. — Я взял тебя под своё крыло в тот день, как ты прибыл на Корусант. Ты был моим учеником годы. Только не понимал этого.       При всех попытках самоконтроля Энакин вскипел от такого наглого заявления. Сидиус говорил так, словно бы контролировал его жизнь, хотя по размышлении оказалось бы, что это так. Но Сидиус не принимал решений за Энакина. Сидиус не обучал и не направлял его. Палпатин был всего лишь очередным наставником, на которого Энакин равнялся. И теперь претензии ситха на то, что он единственно важный для него человек, при всей любви и уважении Энакина к Оби-Вану…       Если он начал трезво мыслить, это не значит, что он не был злой как чёрт.       Но он собрал весь свой гнев в кулак, вспоминая совет Падме, высказанный так давно: контролируй эмоции и направь их силу в полезное русло. Как же было заманчиво использовать их на убийство Сидиуса, решив разом все проблемы — но это стало бы актом разрушения. И с его гневом и ненавистью, такими мощными в эти минуты, означало бы его Падение. А этого нельзя допустить.       — Я никогда не обращусь к Тёмной стороне, — просто объявил он, сжав меч двумя руками и занося его над головой в классической стойке Джем Со.       — Хмм, такое упрямство, — поцокал языком Сидиус. — Ты, кажется, не понимаешь, что наполовину уже с ней. Пожалуй, здесь требуются более решительные меры.       Энакин приготовился к любой атаке, которую ситх может обрушить на него. А Сидиус с издевательским сочувствием спросил:       — Кем бы ты решил пожертвовать? Своей дорогой женой и нерождённым ребёнком? Или своим драгоценным мастером и пылким падаваном?       Кровь застыла в жилах. Энакин стиснул меч в руках.       — Глупый ход, в самом деле. На который способен только болван джедай. Ты дорожишь семьёй, мой юный ученик, и всё же ты разделил их. Ты считаешь, что твоя жена в безопасности там, где ты её спрятал, — Сидиус картинно задумался. — Если она не на полпути к Набу, то тогда ты тайно провёл её на корвет сенатора Органы, который сейчас на орбите Корусанта.       Энакин побледнел.       — В конце концов, ты сделал ошибку, доверяя другим. Файл отлёта составлен грамотно, но разве так сложно идентифицировать корабль? Детские игры, мой мальчик. Детские игры. А что касается твоей маленькой джедайской семьи за тобой… ты всерьёз решил, что они смогут выстоять против меня? Полуобученный падаван? Право, я ожидал от тебя большего. А Кеноби ты причинил вреда даже больше, чем я сам.       Сидиус выступил вперёд на своём поде, пальцы согнуты, как когти, локти прижаты к бокам.       — Так что твои родные разбились на две группы. И я спрашиваю тебя: кого ты любишь больше? Я позволю одной паре жить, если ты присоединишься ко мне. Или твоя жена и ребёнок, или твой мастер и падаван. Откажи мне, и я уничтожу всех.       Гнев был привычной эмоцией для Энакина. Его он знал с самого детства, когда по-настоящему понял, что значит быть рабом; давно выучил его ритм, течение и поток. Он прятался в нём, использовал его, укрывался им — что бы ни потребовалось в конкретной ситуации. И несмотря на то, что в Ордене проповедовали воздержание от гнева, бывали случаи, когда даже джедаи испытывали праведную ярость, помогавшую им выжить в бою. Оби-Ван никогда не отрицал его права на гнев, хотя всегда призывал выслушать чувства, услышать, что они хотят донести, и отпустить их.       Гнев, Энакин умел с ним работать. Даже когда он переполнял его, как во многих сражениях и личных проблемах, правильными словами его легко можно было развеять, как бесцеремонно и делал порой Оби-Ван.       Но сейчас гнев быстро испарялся, а Энакин цеплялся за него, не смея отпустить. Потому что на смену гневу пришёл страх.       Энакин мог или потерять всех, кого любил так отчаянно, или выбрать, кому умирать.       Оба варианта недопустимы.       Но к ним он готовил себя всю жизнь.       Когда Энакин впервые обратился к Оби-Вану с разговорами о свадьбе, мастер заставил его задуматься над рядом вопросов. Энакин теперь видел им цену.       — Я отвергаю твоё великодушное предложение, — отчеканил он. Потому что никто из них, ни Асока, ни Падме, ни Оби-Ван не захотят его видеть Павшим. Это принесёт им даже больше страданий, чем смерть, потому что им придётся жить с мыслью, что он Пал из-за них. — Мой переход на сторону ситхов убьёт их с тем же успехом, что и ты сам.       В живой и по-новому сильной связи пришла гордость от Оби-Вана, и Энакин улыбнулся.       Смелые слова значили, что Энакин обрекает на смерть кого-то из своей семьи. Может быть, всех их. Но у него нет выбора, кроме как сразиться с Палпатином. Кто знает, идет ли ещё трансляция, запущенная Асокой? Падме может даже не знать, что она в опасности. А если знает, то Тайфо, наверное, уже давно перевёл их в более безопасное место, несмотря на все протесты. Да и вряд ли она смогла бы протестовать, отправленная в операционную. Совсем страшно было подумать, что Энакин фактически подписал ей смертный приговор. И по видению, и по настрою Сидиуса было ясно: ей придётся умереть.       — Это спорный вопрос. Будущее не предопределено, — прошептал Оби-Ван.       — Да знаю я, знаю.       Но как Энакин сказал три года назад, когда признался, что женат, он знает, что не перенесёт потерю легко. Он будет оплакивать. Будет горевать. Он не сможет так просто пережить смерть родного человека. Но он примет её. Он должен. Но он никогда не думал о смерти, как результате собственного решения, как и о вине, с которой придётся потом жить.       Энакин ненавидел быть один.       Джедаи могли разглагольствовать, что Сила всегда с ним, что с ней он никогда не останется один, и кто знает, может это и правда, но Энакин помнил, каково это — быть одному. Самые первые годы жизни и первое время в Храме прошли в одиночестве, и он больше никогда не хотел бы оказаться так снова.       Самая суть его страха.       И единственное утешение, которое он мог сейчас найти — это то, что он поступает так, как будет лучше его родным. Что так кто-нибудь из них, хоть кто-нибудь сможет выжить, и ему не придётся быть одному.       Не сильное-то утешение.       Сидиус покачал головой.       — Всё ещё думаешь, как джедай, — молнии снова сорвались с его рук, и Энакин поднял меч, блокируя их. — Когда все они умрут, и ты останешься ни с чем, я покажу тебе истинную природу Силы. Ты будешь умолять меня о ней. Просить о тайне, которой я смогу поделиться с тобой, научить спасать близких от смерти.       — Лжец! — ожесточённо встряхнул головой Энакин. — Ты всё это время лгал мне! Каждый раз, когда я приходил к тебе, для тебя был игрой, ты использовал меня! Все эти разговоры, что Республике нужен сильный лидер, чтобы восстановить справедливость — ты сам в них не верил. Тебе нужна только власть. И история про Дарта Плэгаса лишь ещё одна попытка заманить меня. Но я знаю, кто ты, и я не куплюсь на неё!       — И если я умру, ты никогда и не узнаешь.       Больно. Не должно было быть, но больно. Энакин понимал, что это — искушение, это приманка, чтобы увлечь его на Тёмную сторону, но с бессознательной Асокой, тяжелораненым Оби-Ваном и видениями о Падме как же легко предложение искушало его. Глубоко в душе, где Энакин до сих пор горевал о матери, искушение находило слабое место, освежая потери близких ему людей. Воспоминания о душных, знойных днях на Татуине, работа в раскалённом под солнцами гараже Уотто, когда мать отправили на плавящийся от жары воздух докупить припасов, и бессильный гнев от несправедливости. Оби-Ван, сломленный, измождённый, совсем не похожий на Оби-Вана, в пасмурном мире Рифлора, державшийся на ногах одной лишь силой воли. Асока, с горящими жёлтыми глазами, прыгающая на него сверху с намерением убить. Весь его гнев, и ненависть, и память потерь ожили так быстро из-за какого-то грёбанного искушения, раздирая до конца не затянувшиеся раны, забираясь когтями в самое сердце.       И проклятие искушения состояло в том, что для прекращения агонии нужно было всего лишь сдаться. Прекратить бороться. Просто расслабиться, потому что сопротивление приносило только страдания.       Энакин опустил световой меч.       Обычно, сталкиваясь с искушением или со страхом, Энакин старался игнорировать их, занимаясь более срочной работой. Он откладывал их на другой день, откладывал на потом и пытался больше не думать о них. Позорный побег, но до тех пор, пока он работал, это означало победу над страхом, метившим в самое сердце.       Здесь он этого сделать не мог.       Энакин знал, что просто развернуться, взять в охапку свою семью и сбежать будет признанием того, что искушение достигло цели. Сбежать так же значило, что он никогда и не узнает, что предлагал ему Сидиус, потому что он хотел знать, как спасти жизнь своей драгоценной семьи. И потому что на это знание его искушали, Энакин не мог его принять. В душе ещё таилась напрасная надежда, что он каким–то чудом сможет захватить Сидиуса и выпытать из него информацию, но на это просто не было времени. Падме в операционной уже сейчас. Даже если роды обычно длятся часами, на допрос кого-то, вроде Сидиуса, могут уйти дни, недели, месяцы, и только ради крупиц информации.       Сильный импульс любви пришёл по одной из связей. Энакин потянулся к ней, признательный за тепло, разлившееся по напряжённому телу, и с удивлением обнаружил, что сигнал пришёл от Падме. Где бы они ни была, что бы она ни знала о том, что с ним происходит, она кое-что помнила из его объяснений, как джедаи чувствуют мир вокруг. И несмотря на то, какой неловкой она себя чувствовала в этой области, она всё равно нашла время, даже во время родов, поддержать его.       Просыпалась Асока, неуклюже посылая свою любовь к нему, хотя и с трудом в её дезориентированном состоянии.       Свои чувства отправлял ему и Оби-Ван, хоть и совсем тихо, чтобы не отвлекать. В конце концов, они оба понимали, как опасно отвлечение в бою.       Бою.       Всё вернулось к бою.       Бою против Сидиуса. Бою против искушения. Бою против страха.       Джедаев долго готовили к бою. Световые мечи, уроки самообороны, история войн, тактика и стратегии. Джедаи никогда не искали сражения, но всегда были готовы в нём оказаться. И хотя Сидиус был очевидно хорош со световым мечом, десятилетия его избранным оружием были слова. То, к чему джедаи никогда готовы не были.       Энакин опустил меч ещё ниже.       Всю жизнь он боролся, боролся, боролся. Что ж, борьба ни к чему не привела. Он, может быть, обрекает Падме на смерть. И всё же он будет бороться с искушением.       Если он умрёт, то не придётся больше бороться.       Энакин развернулся и бросил световой меч своему брату.       — Мастер? — слабо закашлялась Асока.       — Энакин! — закричал Оби-Ван.       Но Энакин Скайуокер повернулся к Сидиусу, расставив ноги, свободно опустив руки.       — Ты так отчаянно ждёшь моего Падения? — он насмехался. — Не дождёшься. Я — джедай. Как мой мастер до меня, как мой падаван после меня, как мой ребёнок после меня. Я никогда не обращусь к Тёмной стороне.       Если он умрет, то как ему уже обратиться к ней?       Сидиус нахмурился. Изрытое шрамами лицо исказилось в гримасу.       — Тогда ты умрёшь.       — Нет! — закричала его семья.       В Энакина полетела пригоршня молний, и он упал на колени, извиваясь. Нервы обожгло огнём и одновременно стегнуло холодом, в ослепительной боли мозг уже через секунды выгорал от сенсорной перегрузки. Энакин повалился на под внизу, покачнувшись и взмахнув руками; судорожно дёргаясь под чужеродным электрическим импульсом, в крике под яростной атакой. В последней осознанной мысли он попытался заблокировать связи, насколько мог на них сосредоточиться в пелене боли. Он не хотел, чтобы его родные прочувствовали на себе его смерть.       Они переживут это. Им будет тяжело, у них будет горе. Видение было ясным на этот счёт. Оби-Ван окажется руинами себя прежнего. Падме умрёт. Но он не Падёт. И он может спасти их, по крайней мере, от самого себя.       Сознание медленно погасло.

***

      — Энакин, твоё время ещё не пришло.       Он моргнул, оглянувшись в растерянности.       — Что?       — Это было очень смело с твоей стороны; хороший шаг в правильном направлении. Но твоё время ещё не пришло.       Что-то вскинулось в Энакине, и он развернулся к голосу, который не слышал больше десяти лет.       — Квай-Гон?       Перед ним стоял высокий внушительный джедай с легкой бородой на лице и собранными на затылке густыми, тронутыми сединой волосами. Губы его растягивались в лёгкой улыбке, в полночно-синих глазах играли весёлые искорки, и Энакин не сдержался и ринулся обнимать самого близкого к понятию отца человека.       — Мистер Квай-Гон! — закричал он, вспоминая, как впервые называл его, только–только познакомившись с большим джедаем.       Квай-Гон тепло и крепко обнял Энакина в ответ, и он снова почувствовал себя ребёнком, зарывшись в ласковые объятия давно любимого человека. Радость и облегчение разом переполнили его, и Энакин не сдержал счастливых слёз от встречи с Квай-Гоном, этим рослым джедаем, перевернувшим его жизнь с ног на голову и изменившим её только к лучшему.       Все воспоминания о Квай-Гоне затребовали внимания: как он впервые увидел громадного, но мягкого человека в магазине Уотто, как высмотрел световой меч под пончо, как разговаривал с ним за столом, с Падме, мамой и Джа–Джа, о неугасимой вере мастера в него, когда все переживали за исход гонки Бунта Ив, как увидел его лицо против того страшного ситха в опаляющем жаре солнц Татуина, о всём проведённом с ним времени в перелёте на Корусант, а потом на Набу.       За ними последовали неуверенные воспоминания Оби-Вана, случайно подсмотренные в разгар споров, когда в попытке показать, насколько он ценит мастера, Энакин лез экспериментировать со связью.       Энакин отстранился и хлопнул Квай-Гона по рукам.       — Квай-Гон! Ты должен Оби-Вану объяснение!       Но радость от встречи легко затмила обиду за мастера, и Энакин снова обнял джедая.       — Я скучал по тебе, — пробормотал он. — И я, и Оби-Ван. Видел бы ты его после твоей смерти. Он был вообще никакой. Не то что бы я понимал это тогда. Так стоп. Ведь ты же умер! Тогда как….       Широкая грудь Квай-Гона затряслась от смеха.       — Столько вопросов. Ты совсем не изменился с нашей первой встречи. Ненасытное любопытство.       — Так я умер, да? — отстранился Энакин и посмотрел ему в глаза.       Квай-Гон постучал пальцем ему по носу.       — Ещё нет. И надеюсь, ещё надолго. Твоё время пока не пришло.       Энакин совсем вырвался из рук Квай-Гона, в разочаровании запуская руки в волосы.       — И что в семи кореллианских адах мне нужно делать?       — Ты уже знаешь.       — Чёрта с два, не знаю!       — Знаешь, Энакин. Только, может, не признаёшь. Теперь тебе лучше вернуться обратно: мой бывший падаван натворит глупостей, если ты не вернёшься. Твой падаван тоже, учитывая, как она похожа на тебя.        — Что…

***

      Его по-прежнему било молниями.       Сказать, что это больно — ничего не сказать.       Он всё ещё кричал. Он всё ещё извивался и дёргался на поде. Делать усилие было чудовищно трудно, но Энакин потянулся к Силе. В связях он чувствовал, как и Оби-Ван, и Асока, пытаются подползти к нему, со световыми мечами, готовые защитить его от молний. Но этим они просто подставят себя под удар.       Энакин оглянулся и с шоком увидел за ними Квай-Гона.       — Нет смерти, Энакин. Только Сила.       Единственный принцип, в который Энакин никогда по-настоящему не верил. И всё же доказательство стояло перед ним.       Так даже если его любимые однажды умрут… Они по-прежнему будут с ним. Ему нужно всего лишь коснуться Силы, чтобы почувствовать их. Увидеть их. Поговорить с ними.       Обещание Сидиуса сохранить его семью в живых теперь казалось бессмысленным.       Связи в голове дышали любовью. И той, которую он посылал своей семье, и той, которой они делились с ним. Он схватился за эту любовь, прижал к самому сердцу, позволяя ей наполнить его силой.       Каким–то чудом Энакин сделал глубокий вдох, сосредоточившись на любви и Свете. И когда он потянулся к Свету, он почувствовал любовь и Квай-Гона к нему, ко второму уже сыну, которым он гордился.       В самом деле, со всей их поддержкой встать на ноги не было проблемой. Даже если молнии сильнее начали бить мышцы, сухожилия, нервы — он их не чувствовал. Он по-прежнему слегка дёргался, ещё не имея полного контроля над собой; но Сила была с ним, и она сияла любовью. Энакин никогда не будет один, потому что Сила не была тьмой. Она была любовью. Любовь может быть искажённой и запутавшейся во тьме, но в самой своей сути она останется светом.       — Энакин!       — Мастер!       — Эни!       Энакин повернулся к Сидиусу, который всё ещё хохотал над чем-то, что никогда не сможет понять.       Прыжком Энакин оказался на том же поде, что и Сидиус. Приземление вышло неизящным и больше похожим на падение, но ведь его тело до сих пор не поддавалось полному контролю.       Сидиус больше не смеялся.       Его лицо исказилось в кошмарную гримасу, но Энакин не обращал на него внимания. Он просто обнял Императора, и молнии начали бить и его, уже пострадавшее и обожжённое, тело. Под чужой тяжестью ноги Энакина подогнулись, он потерял равновесие, падая вниз и увлекая за собой Сидиуса.       Молнии сверкали и били повсюду, и Сидиус кричал. Он пытался дотянуться до чего–то, но Энакин не отпускал его. Они были слишком высоко, чтобы за что-нибудь ухватиться, и после лёгкого переворота Сидиус ударился о землю первым.       — Энакин! Энакин!       — Мастер! Энакин!       — Эни! Не смей умирать!       Энакин дышал хрипло и прерывисто. Он скатился с Сидиуса, снова увидев перед собой лицо Квай-Гона. Улыбнувшись ему, в последнем усилии Энакин прошептал:       — Обнимашки… спасут… мир.