***
Тамара стояла перед распахнутым шкафом, бегая глазами по однотипной для нее одежде. Завтра, в субботу, ребята пятого года собирались пойти в Галерею. Комнату очень ярким желтым светом освещала люстра, а время на прикроватных часах уже подходило к двенадцати ночи. Тамара переступила грань отчаяния и, разозлившись на свой гардероб, сильно хлопнула дверцами, в тот же момент чуть не прибив себя за то, что могла разбудить Колла или Аарона. Она только направилась в сторону кровати, как услышала за собой грохот. Тамара медленно развернулась к шкафу, смерив его подозрительным взглядом. Шестнадцать лет жизни научили ее, что если в закрытом шкафу шевелятся вещи, то это не к добру. Она осторожно потянула руку к дверце и отскочила от нее, запрыгнув на кровать, потому что этот «оживший» вдруг предмет, похоже, упал еще ниже. Мысль, что это может быть крыса, ее совсем не успокаивала. Тамара вспомнила слова матери, которые она говорила ей в детстве: «Если боишься кого-то, то заставь его бояться тебя!» На девушку нахлынули воспоминания о малышке Тамаре, которая боялась темноты, и после слов матери, разбила ночник, чтобы ненавистная темнота знала: Тамаре никто не нужен, чтобы ее одолеть. Она поняла, как соскучилась по родителям, поняла, насколько важные жизненные уроки они ей дали. Ведь эти слова мамы, девушка вспоминала часто, чтобы скрыть свою беззащитную сторону. Чтобы заставить всех, и в первую очередь себя, верить, что Тамара Раджави сильная. Сильнее других. Зарядившись воспоминаниями, набравшись храбрости — она резко вскочила с кровати и распахнула дверцы шкафа. Но увидела лишь одежду, которая все так же неподвижно висела на вешалках. После такого она была готова быстренько собрать вещи и переехать на пару дней к Коллу, у которого в шкафу наверняка не было приведений. И она бы, скорее всего, так и поступила, если бы прямо к ее ногам не скатилась большая тетрадка, обрисованная нотами и обозначениями магических элементов. Она напомнила ей собственную тетрадку, с которой девушка когда-то ходила в музыкальную школу, которую Тамара, в отличие от других детей — любила. Ей доставляло удовольствие играть на пианино, придумывать собственные мелодии, заниматься творчеством в любом его проявлении. Но она понятия не имела, откуда эта тетрадь, которую она видела впервые, взялась здесь. Но Тамара незамедлительно отдала должное автору, потому что выглядела она невероятно, хоть и была заметно потертой временем. «Если ты боишься кого-то, заставь его бояться тебя!» — она непрерывно повторяла это про себя, чтобы все-таки поднять тетрадь. Но главную роль сыграло любопытство, и Тамара, быстро схватив тетрадь, захлопнула пугающий ее черный шкаф. Девушка села на кровать, положив тетрадку себе на колени, и начала осматривать обложку. Она была голубой, почти белой, но цвет ее, от старости, все же отдавал некой желтизной. Черной ручкой, по всей обложке, были нарисованы элементы воды, огня, земли и воздуха. Только хаоса там не было, но это не сильно озадачило Тамару, которая находилась под впечатлением. Между элементами были прорисованы штришками вихри, завитушки и звездочки. Так же там были маленькие рисуночки разных магических атрибутов, по типу смерч-телефона, непонятной коробочки, внутри которой был настоящий морской пейзаж и всего подобного. Все же Тамара решила не заострять внимания на обложке и открыла тетрадь. Прямо на первой странице, стертыми в некоторых местах чернилами, было написано: Я надеюсь, что это читает человек, которому в руки эта тетрадь попала по причине моего безграничного доверия. Но все же, если это не так, то наверное, я уже не смогу на это повлиять. Нет гарантии, что война не заберет меня или моих близких. Если вы понимаете кто я, если вы когда-то видели меня, записывающую стихи в эту тетрадь, то прошу — передайте ее моему сыну! Ведь если вы читаете это, значит я не смогла этого сделать… У Тамары в горле завис ком. Это писала женщина, которая умерла от войны, а может и в ходе Холодной Резни, ведь женщины и дети находились там. А у нее был сын, который уже никогда ее не увидит, а может, он и сам мертв уже давно… От этих мыслей, Тамара поспешила очиститься и перевернуть страницу. Тут действительно были стихи, написанные очень красивым почерком. Песни будто чередовались. Некоторые из них были невероятно грустными, с некими напоминаниями о войне, а другие были не то, чтобы веселыми, скорее поднимающими дух, слова заряжали на действия. Под каждой строчкой были ноты, с немного косым скрипичным ключом, каким он, как ни странно, был когда-то и у нее. Тамара поняла, что не зря проучилась шесть лет в музыкальной школе. Она уже даже придумала план по завтрашней внезапной капитуляции себя из Галереи. Ей очень хотелось уединиться в том зале с пианино, который она случайно отыскала в пещерах на четвертом году. Девушка все также листала страницу за страницей, вчитывалась в стихи и осознавала, насколько талантливой была женщина, которая это писала. Дойдя примерно до середины, Тамара почувствовала невероятную усталость и закрыла тетрадь, чтобы наконец пойти спать. Ей не терпелось попробовать, спустя 5 лет, сыграть что-то из этих замечательных стихов. Но ее взгляд вновь упал на обложку. На невероятно знакомый рисунок. Семирамида. В левом нижнем углу, будто прорезала часть этой обложки. Тамара, недолго вглядываясь в рисунок, судорожно открыла тетрадь и быстро переворачивала листки. Один за другим, до последнего. Под последним словом на странице, под последней песней, что она сочинила, проявлялась надпись. Медленно. Буква за буквой. Тонко и мелко. Будто, кто-то пишет ее прямо сейчас. -Сара Хант***
Тамара как ошпаренная вылетела из комнаты. Но споткнувшись об кресло, и чуть не наехав на дверь, она приостановилась. Разумеется, девушка была обязана показать это Коллу. Но какова будет его реакция? Она не могла знать наверняка, что он будет чувствовать от этого. Должна ли она, в половину первого ночи, залетать к нему в комнату, чтобы показать тетрадь? «…если вы когда-то видели меня, записывающую стихи в эту тетрадь, то прошу — передайте ее моему сыну!» — эти слова стали отправной точкой. Она должна это сделать. Чтобы разум не успел ее переубедить, она быстро зашла в комнату, закрыв за собой дверь. Даже в темной комнате можно было прекрасно разглядеть недовольного Колла, который от скрипа двери начал ворочаться. Тамара быстро прошагала к нему, стараясь звучать громче, и села на кровать. Потормошив его пару секунд, она поняла, что такая тактика ни к чему не приведет. Поэтому решила действовать нечестно, применив свои познания. — А, Боже! Какого черта?! — Тшш, тише. Можешь звать меня просто Тамара. — Колл недоумевающе на нее посмотрел, потом перевел взгляд на часы, и супер-недоумевающе на нее посмотрел. Не каждому понравится, что в час ночи кто-то заходит и начинает безжалостно щекотать пятки. — Что-то случилось? — он сел на кровати и включил лампу, но заметив в руках Тамары тетрадь заметно встрепенулся, — Что это? — Я… нашла тетрадь. Она просто выпала из шкафа. Тут ноты и стихи, — она открыла первую страницу с записью и дала ее Коллу, — очень красивые. Я зачиталась, но не знала кто это. Для меня это была просто очень талантливая женщина, что жила в период войны, но я заметила на обложке одну вещь и… — Господи. — Колл уже разглядывал Семирамиду, которую Сара когда-то давно очень старательно вырисовывала. Тамара пересела на его сторону и, со всем спокойствием, какое только могла найти, перевернула тетрадь и открыла последнюю страницу, указав немного дрожащим пальцем на подпись. Казалось, он не мог отвести взгляда от записи. Спустя примерно минуту он перевернул лист, затем еще один и еще. Он, как и Тамара, начал читать стихи. Девушка знала, что даже если она, совершенно не зная автора, не могла оторваться, то Коллу нужно больше времени. Она просто сидела и выглядывая из-за его плеча — читала. Опять, как впервые. Будто даже стихи были пропитаны своей магией. — Так красиво. Я не знал, что она писала песни… — он говорил тише обычного. Колл был расстроен тем, что так мало знает о своей маме. — Я многого о ней не знаю. И не узнаю. Тамара не могла просто смотреть, как он страдает. Хотя и сделать она ничего не могла. Это убивало и ее саму. Девушка положила голову Коллу на плечо и продолжала наблюдать за тем, как он листает страницы. В отличие от отпечатка руки матери, к которому парень приложил свою ладонь, от этой тетради для него исходило что-то другое. Тогда, он не почувствовал ничего из того, что должен был. Он не почувствовал вообще ничего. Но сейчас он будто прикоснулся к ее душе, чего не дала ему сделать ладонь. Колл был очарован ее творчеством и корил отца за то, что тот не говорил ему об этом. Получалось, что все вокруг знали о его родной матери больше, чем он сам. Он отложил тетрадь и посмотрел на Тамару. — Ты знаешь кого-то, кто смог бы это сыграть? Я хочу послушать. — Ему нужно было сильнее окунуться в жизнь его матери. Ему необходимо было знать, чем она занималась, о чем думала. У Колла было невероятное желание послушать музыку, которую по нотам он не мог даже представить. — Знаю. Себя, — выдавила Тамара. Колл повторил свой недоумевающий взгляд. — Я могу сыграть их тебе. — Ты умеешь? Когда ты научилась? — ответ на вопрос сам по себе витал в воздухе, но похоже, у Колла смешались эмоции от того, что он и про свою девушку не знает массу вещей… — Я шесть лет ходила в музыкаль… Нет, не смотри на меня так! — например того, что она почти половину жизни потратила на учебу в музыкальной школе. — Колл, просто тема не заходила. — Тамара сделала максимально невинное лицо. — Так мы идем? — Куда? — Я нашла зал с пианино на четвертом году. — Про который она Коллу, конечно же, не сказала. Парень, спрятав свои обиды, улыбнулся, мысленно пообещав себе, что завтра вместо Галереи они останутся вдвоем, чтобы долго-долго говорить. Ему хотелось знать больше, потому что последние двадцать минут дали ему только полную дезориентацию. — Мы можем пойти туда, он ниже уровня комнат, нас не услышат. Она действительно предлагает прямо сейчас, в час ночи, спуститься по темным пещерам в зал с пианино, только ради Колла. В сотый раз он задумался, скольким обязан Тамаре. Скольким обязан девушке, которую любит. Тамара, упрямо улыбаясь, взяла тетрадь и протянула ему руку. — Идем!***
Они долго шли по пещерам. Коллу казалось, будто прошла вечность. Спросонья нога ужасно болела. И Тамара иногда даже приостанавливалась, крепче сжимая его руку, хоть темп, который они держали, в принципе, был похож на обычную прогулку. Колл действительно ненавидел свою ногу, отказывался принимать себя таким. Он понимал, что из-за его недуга отношение близких людей к нему не изменится. Но раны, что идут из детства — не залечиваются. Коллу казалось, что все издевки, которые он получал в старой школе, насмешки, которые он был обречен выслушивать изо дня в день — будут преследовать его всегда, когда он понимал, что не может сделать то, что могут другие. Поэтому он сжимал ее руку в ответ. Она — его сила, хотя сама об этом не знает.***
Неожиданный разворот, и Тамара отворяет огромные черные двери. Этот зал не мог сойти за танцевальный, не мог сойти за музыкальный. Он не вмещал в себя ничего, кроме массивного черного пианино и голых пещерных стен, хоть и был довольно большим. Из-за этого здесь становилось неуютно. Коллу стало интересно, как Тамара забрела сюда, не побоялась открыть одинокие черные двери, которые вели не понятно куда. Больше его волновало то, что она пошла сюда в полном одиночестве, что могло бы и не обернутся удачей. Магистериум — это абсолютно точно, не самое безопасное место на Земле. И никогда таковым не являлось. Тамара быстро подбежала к пианино и поставила тетрадь перед собой. Она судорожно листала ее, пока не остановилась на одном из разворотов. За это время Колл уже успел подойти ближе и облокотился на пианино, готовясь к тому, что услышит. Ему не терпелось стать к маме ближе, хотя бы таким путем. Первые ноты. Невероятно знакомый мотив. I hear the sound Echoes beneath Angels and skylines meet Неожиданным открытием для Колла стало и то, что Тамара умела невероятно петь. Далеко не любительски. Создавалось чувство, будто она знает эту песню с рождения. Он заслушался мелодичным голосом девушки, который будто был создан для этих стихов, не замечая, как начал вслушиваться в слова. And I’m straining to reach The light on the surface Light on the otherside Такая спокойная и тихая мелодия в контрасте с завораживающими стихами давали Коллу моменты невероятного спокойствия. Он думал о маме. Он будто видел ее, как она писала это. Считывал ее мысли. Он знал, почему слова выстроились в таком порядке, понимал смысл, он полностью был погружен в песню, слился с этими стихами. I feel the pages turning I see the candle burning down Тревожно. Страшно. Все сменяется в один миг, как и жизнь, которая переворачивается с ног на голову. Напряжение готово поглощать, как хаос. Тамаре было сложно петь, ей было сложно обуздать волнение, ведь слова будто чеканились на душе. Их не сотрешь. Before my eyes Before my wild eyes I feel you holding me Война. Она меняла. Она убивала. Она изменяла и поглощала. Каждое слово как волшебство. Магия — это не всегда приятно. Стихи — словно нож, и они оба, не переставая, видели эти жуткие картины, что без кисти рисовала Сара. Tighter, I cannot see When will we finally Все быстрее и неспокойнее, будто назад пути нет. Время не щадит, люди не щадят, слова убивают, музыка скрепляет. Все обречено на неминуемый провал. Начинания — которые они никогда не смогут довести до конца. Breathe Вы знаете, как падает камень с плеч? Неожиданно. Breathe Так, как все вновь сменилось только что. Вновь спокойствие. Все впереди. Надежда, та самая, что не угасала до конца. Breathe Она не погаснет. Не для Колла. Breathe Он все еще стоял неподвижно. Он не мог отпустить это чувство. Голос, что делает слова ближе, чем они есть. Музыка будто бурлит в крови, будоражит сознание, заставляет заново обдумать все. Breathe А может это вовсе и не музыка. Может, это голос. Он оставил отпечаток в сердце, не слова. Он режет, словно нож, ведь он ближе всех. Может, Колл думал вовсе не о прошлом. Он думал о настоящем, в котором этот чарующий голос помогал ему. Спасал. Снова и снова. Спасал и… влюблял. С каждым днем, и этого не миновать. Они оба это понимали. Они оба видели в этом большее, чем могли, чем должны были. То самое большее, что Колл когда-то назвал любовью. Breathe