Холодное сердце

- Катенька, - ахнула мама. - А ты как же… Валера, Валера, иди сюда! - из кухни тут же послышалось ворчание и приближающиеся шаги. - Ты же завтра должна была прилететь. Мама смотрит на меня потрясенно. А я… А что я могу сказать ей в ответ?.. Когда вслед за отцом передо мной возникает до боли знакомый силуэт… Дениса... когда я ловлю его недоверчивый взгляд, и понимаю, он меня не узнал. Вот так вот взял и не узнал. И теперь придирчиво оглядывает с ног до головы и подозрительно хмурится. Не смеется, как обычно, не ухмыляется, а именно хмурится. Будто бы он чем-то недоволен, будто бы я его чем-то расстроила. И позвольте полюбопытствовать, дорогой старый-бывший недодруг, в чем дело? - Катюха! - громогласный голос отца приводит меня в чувство. - А ты… как это ты тут? - он тоже удивлен. - Решила раньше вернуться, - мой голос хрипит, не слушается. - Еще столько дел… здесь, в Москве. - И правильно, - соглашается папа. - Чего там в этой Швейцарии сидеть? Только вот, - раздосадованно чешет затылок. - Мы тебе тут сюрприз хотели приготовить… Юбилей все-таки… Тридцать лет. - У вас получилось, - смотрю Денису в глаза. А он изменился… Очень. Кудри исчезли. Похудел… Худой, хмурый, с короткой стрижкой и потухшим взглядом… Словно другой человек. Пожалуй, такого Дениса я бы даже не узнала в толпе прохожих. Странно… А ведь я его не боюсь. Сердце стучит размеренно, нет паники, нет дрожи в руках и ногах. Он разглядывает меня пристально, щурится, а я… Я, ну нисколечко, не боюсь, не волнуюсь. Будто бы встретила старого знакомого, которого успела позабыть, и кроме скупого интереса к его персоне, ничего не имею. Разве это возможно? - Катюш, чего же ты стоишь? Проходи. Я как раз блинчиков напекла, с творогом, как ты любишь. Мама… смотрит обеспокоенно… Прости, мам, но не до блинчиков мне сейчас. Я… кажется, во мне… Денис… умер. - Нет, мам. Раз вы сюрприз готовите, то зачем же мне все портить? Я пойду… На работе позавтракаю, - делаю шаг назад. - Я позвоню… потом, - выдавливаю из себя улыбку. - Вы только не переборщите с сюрпризом, - задеваю взглядом Дениса, он по-прежнему неподвижен. Худой, ссутулившийся. Стоит, подобно каменному изваянию древнегреческого музыканта, измученного болезнями. Нет, это не Денис... Кидаю ручку чемодана, он сползает по стене - на пол и в конце мстительно грохочет. И пока все отвлеклись на чемодан, я выскакиваю из квартиры, и пулей, быстро-быстро перебирая ногами, спускаюсь по ступенькам, выскакиваю на улицу, и продолжаю бежать, пока не оказываюсь в гуще, переполненного машинами и людьми, проспекта. Не может быть. Так не бывает. Не бывает так, чтобы страх, огромный, всепоглощающий страх, в одно мгновение вдруг превратился в… в ничто. Я же ничего не чувствую. Нет больше боли. И Дениса будто бы тоже больше нет. Словно не пять и не шесть лет прошло, а столетия, века, и все чувства, эмоции, переживания уже давно изжили себя и упокоились под метрами руинной трухи, и всё, что осталось — это оболочка какого-то Дениса Старкова, каменное изваяние неизвестного и неважного воспоминая из прошлого. Вот так вот бывает, оказывается… Порывы холодного ветра ударяют в лицо. Я морщусь, отворачиваюсь, кутаюсь в мех куртки. И, счастливо улыбаясь, разворачиваюсь, и иду обратно. Непостижимо! Я его больше не боюсь… Не боюсь! - хочется закричать на всю улицу, закричать и подпрыгнуть, пришпоривая пятками, и нестись по тротуарам в танце. Боже, что со мной творится. Не иначе, как распрощавшись с Денисом, мой рассудок тронулся в заслуженный отпуск? «Смешно, тебе Пушкарева?» - заворчал оскорбившийся рассудок. «Смешно» - признаюсь сама себе и улыбаюсь еще шире. «Это сейчас тебе смешно, а вспомни, что было пять лет тому назад. Что!? Не смешно теперь. То-то же! А то разгеройствовалась! Не боится она, танцевать ей хочется! Тьфу. Эй, снежная красавица, ты чего остановилась? Чего опять не так?»… * * * Мандарины выпали из рук и «побежали» по мокрому асфальту. Поставив чашку кофе на скамейку, я кинулась скорее их собирать, хотя в грязи они выглядели уже не так привлекательно. Сделала шаг, и подскользнулась. Вот вам, пожалуйста, мое всемирно известное невезение. Что бы я не задумала, за какое бы дело не взялась, все всегда выходит комом. Я была уже на пол пути к банку, обеденный перерыв заканчивался, и я рассчитывала скоротать несколько минут под ярким июльским солнышком, выглянувшим впервые после череды дождливых дней, и только я задумала присесть на скамейку, как вдруг… А я не знаю, что произошло вдруг. То ли я оступилась, то ли промахнулась. Но вот вам результат: мандарины под ногами, я в грязи, и только кофе чудом уцелело, не расплескав ни капли. - Катя. Здравствуй, - раздается голос надо мной. Я поднимаю голову, и… в свете солнечных лучей, нимбом очерчивающих черно-каштановые кудри, вижу его. Дениса. - Что случилось? Ты не ушиблась? Он склоняется надо мной, помогает подняться, протягивает платок, и, не дождавшись от меня никакой реакции, сам начинает оттирать от грязи мою юбку, руки. Я стою безвольно, позволяя поворачивать себя, как куклу. И только когда он остановился и отбросил в сторону грязный платок, я поняла, наконец, кто передо мной. - Привет, - запоздало, ох, как запоздало, отвечаю ему. - Все хорошо. Я упала просто… Спасибо. Бросаю мандарины обратно — на землю, хватаю со скамейки кофе, и стремительно ухожу. Слева от меня блестит серебристый небоскреб, подобно небесной башне, отбрасывающий райские лучи счастья. Но они, согласно всем правилам моего невезения, летят мимо меня. - Катя, подожди, - хватает меня за руку, останавливает, я снова не сопротивляюсь. - Послушай. Я рад, что встретил тебя… Все эти годы… Кать, я очень перед тобой виноват. Прости меня, если сможешь. Но в тот вечер я так напился, а тут еще этот твой Зорькин вертелся. Кать, я приревновал. Катя! Кать, ты слышишь меня? Он трясет меня, заглядывает в глаза. Я смотрю на свои ботинки и понимаю, что вот-вот заплачу, разрыдаюсь у него на груди, как последняя дура, и буду выглядеть еще более нелепо, еще более некрасиво, чем сейчас. А такого позора я, наверное, уже не переживу. Пока во мне есть хоть капля достоинства, я должна, просто обязана бороться. «А в лесу ежи толстели, Ели-ели до отвала И грибы, и даже ели, Лапки ели одолели, И того им было мало...» - эти строки, написанные Женей Васиной, моей одноклассницей, девочкой, которую за некрасивую, нескладную внешность: веснушки, высокий рост и картавость, ребята притесняли еще больше чем меня, всплыли в моей памяти внезапно. Она стояла у доски, ссутулившись, теребила в руках помятый лист бумаги и кричала: «Ели-ели до отвала!». Мальчишки, хохотавшие на первой парте, смолкли. Учитель перестал вглядываться в журнал, снял очки и посмотрел на Женю. А она, будто никуда и не смотрела, ни за кого не цеплялась взглядом, скользила по нашим головам и выкрикивала, размахивая листочком: «И того им было мало». Это было, кажется, в шестом классе. Урок литературы. Женин протест. Почему я это вспомнила именно сейчас? Может быть, потому, что тоже сражаюсь, тоже противостою превосходящей меня в разы силе? Но, если я сражаюсь, значит, есть еще во мне не сломленный дух, значит, не все еще умерло во мне после последней встречи с Денисом. - Слышу, - голос хрипит, но это ничего, зато взгляд не прячу, смотрю прямо. - Я места себе не находил, когда узнал, что ты… Кать, не правда все это. Это Стас придумал, чтобы мне насолить. Поссорились мы тогда… из-за тебя. Он гадости про тебя говорил. А я… Кать, я тебе не врал. Никогда не врал. Ты… Ты мне веришь? «...Ежевика, клевер, корни, Сок березовый, брусчатка. Понедельник или вторник - Безразлично. В лучшем корме Не бывает распорядка...» - Верю. - Кать… Правда веришь? - он удивлен. - Правда. - Я… Уф-ф-ф. Ты не представляешь, что это для меня значит. - Представляю. Денис… - смотрю ему в глаза так пристально, что в темных зрачках ловлю своё отражение. - Я простила тебя, давно простила. И то, что было. Было так давно, что… - нет, лучше на него не смотреть, слишком больно. - Все это не важно. Не переживай ты так. Ты был моим другом и… - Другом? Кать, ты шутишь? Я любил тебя. Я до безумия был в тебя влюблен. И, мне казалось, что и ты тоже… испытывала ко мне какие-то чувства… «...Остроносые колючки Выпадали и слабели. Ели додержали ручки Животы, что шире тучки, А они все ели, ели...» - Испытывала. Наверное… Ты был мне симпатичен. Как человек… Как друг. - Врешь. - Я? - а вот это уже наглость. - Я не так воспитана! - еле сдерживаюсь, чтобы не закричать. Если закричу, слез уже точно будет не удержать. - Знаю, я, как ты воспитана. Уважаю Валерия Сергеевича, но вот это вот, - он небрежно ткнул пальцем в мой замшевый костюм. - Это перебор. Кать, ты красивая. Но эта твоя экипировка… - Не смей! Не смей осуждать моего отца. И вообще, это не твое дело. - Не мое. Согласен, - закивал активно головой, раскинул руками и вдруг налетел на меня. - Нет, это все-таки и мое тоже дело. Я все эти годы жил с болью осознания того, что обидел тебя. - В этом виноват мой отец? - Нет. Кать… - Прекрати! Перестань вспоминать то, что давно прошло. Денис, все это уже не актуально. Я простила тебя и забыла. У тебя своя жизнь, у меня своя. К чему ворошить прошлое? - Ничего не прошло! - закричал он. - Я, как дурак, мучился, пытался тебя забыть, думал с ума сошел, раз влюбился в тебя такую… Не смотри на меня так! Сама прекрасно понимаешь, как выглядишь. Вот она правда. Наконец-то. Истинная личина Дениса — как откровение. Что ж, послушаем. Внимательно послушаем вас, господин Старков. - Понимаю, - согласно киваю головой. - Не передергивай! Я… ты мне нравилась… Нет, не так! - схватился за волосы, злясь на самого себя от того, что, видимо, не может подобрать слов. - Я испытывал к тебе неконтролируемое влечение. Ты была чертовски притягательна для меня. Настолько, что я даже не сразу понял, что со мной происходит… Хотелось задушить тебя, ударить, прижать к себе. Поцеловать. Но я боялся. Боялся себя… Ты не понимаешь, Катя. Мне казалось, что я, действительно, сверну тебе шею, если вздумаю поцеловать… Да, я боялся тебя. А тут еще этот Стас шутит, и все ребята смеются над тобой, и, мне казалось, что и надо мной тоже… В тот день я напился и не смог себя контролировать. Кать… те слова… я не помню, что я тебе сказал. Но… просто оказалось, что все дело не в… сексуальном влечении, - он запнулся на последних словах. И замолчал, тревожно глядя в мое равнодушное лицо. - Не важно, - прошептала почти не слышно. - Что? Что ты сказала? - Это все — не важно… Прости, Денис, но мне пора. Обеденный перерыв почти закончился. А мне нельзя опаздывать. - Кончено, - недовольно поджал губы, и, тряхнув копной густых волос, шагнул вслед за мной. - Я тебя провожу. - Не стоит, - поспешно останавливаю его. - Я сама. - Кать, но мы еще увидимся, - доносится мне в спину. - Прощай, Денис, - кричу ему не оборачиваясь. «...Выше леса, выше сосен Нежно-розовые брюшки Чуть шевелятся, как осень Их узоры на покосе, И подрагивают ушки. И в протяжном стоне-слоге, За шуршаньем мятых листьев, Слышится их клич убогий: «Ели-ели! Есть дороги!». И подрагивают кисти. «Ели-ели! Есть» - гремело По равнинам ветром спорым. И на камнях белых-белых, На степях окаменелых Тощие мрачнели взоры. «Ели-ели… Есть» - до хрипа, До чуть слышного призыва, Поднимая ручки дыба, Завещали: «Ели! Либо Смерть сейчас же! Прямо! Криво! Смерть сейчас же! Есть!» - и тихо. Загудела тишина, Завертелась в вальсе лихо, Закрутилася от крика, И умолкла дотемна...» Умолкла? Ха! Как бы не так! Сколько бы я не укрывалась, сколько бы не убегала от преследований и назойливых звонков, он все равно добрался до меня. Через родителей, а точнее через папу… Был выходной день, я проспала дольше обычного, и продолжала бы спать и дальше, если бы не громкие голоса за дверью, которые буквально вытолкнули меня из-под одеяла. И я, как была, непричесанная и в пижаме выглянула в коридор. И натолкнулась на смешливый взгляд папы. - Спишь? А у нас тут к тебе гость важный, - заговорщицки выдал он. Почему-то я не была удивлена или озадачена. До того, как войти на кухню, я уже знала, кого там встречу, каким-то шестым или десятым чувством я заранее уловила опасность. Денис сидел за столом, миролюбиво пил чай и о чем-то переговаривался с моей мамой. Как только я вошла, он поднялся. Простая поза, простое движение, а по мне мороз высекает ледяные звезды. - Кать, давай мириться! - улыбаясь преступно милой улыбкой, сказал он во всеуслышание. - Катенька, в самом деле, Денис очень переживал из-за вашей ссоры, - встряла мама, привычным жестом вытирая мокрые руки о фартук, и подошла ко мне. - Он нам все рассказал. - Как всё?.. - у меня похолодело внутри, морозные колики прошлись по желудку. - Катенька, ну их эти розы! - Мама, какие розы? - непроизвольно прислоняюсь к дверному проему. - Катерина, из-за каких-то там цветов так не ссорятся. Тоже мне, моду взяли! Ну, украл он их у вахтерши. Так потом же ведь новые принес и извинился. А ты зря на парня наговариваешь! Вот, значит, как. Прекрасная легенда. Правдивая. А глаза то какие честные! Кристально чистые глаза. Только не синие они… А угольно-красные, а на самом дне черти высекают из лавы фигуры… бордовые розы. Мне. Моя беда не в том, что я сдалась тогда, а в том, что заставила себя поверить ему… Вынудила себя затолкать куда подальше все сомнения и опасения. Приказала себе не убегать, а остаться и посмотреть, что будет дальше. Из любопытства или же из-за страха ошибиться, но я приняла правила игры и даже поверила в придуманную им легенду. Возможно, это покажется глупо, но… У меня не было шансов устоять. Денис чертовски красиво ухаживал. Цветы, подарки, рестораны, приторно-сладкие улыбки, звон кудрей в солнечных лучах. И бездонные, манящие глаза… И, едва ли, не молчаливое благословение родителей, особенно папы, то и дело повторяющего «хороший парень», «настоящий мужик». И серые банковские будни без него. Цифры, одиночество, серая амуниция или же лживый, но страстный поклонник? Нет, я не могла устоять… * * * Назойливый звонок прервал поток не менее назойливых воспоминаний. Вытащив телефон из сумочки, я огляделась, и поняла, что прошла уже больше трех остановок и в совершенно неправильном направлении. Только этого мне не хватало! Совсем что-то я расслабилась, расклеилась. Не удивлюсь, если еще и слезливый любовный роман усядусь читать, вместо работы. Такси! Нужно срочно вызвать такси! Та-а-ак... Где мой телефон? Ох, как же надоела эта слякоть! И ветер. Сапоги намочила. Придется оттирать. А это замш. А у меня нет щетки. Уймись, Пушкарева! Ты на родине всего несколько часов, а уже жалуешься. Все тебе не так, все тебе не то! Учись довольствоваться малым. Где же телефон? Ох, вот растяпа! Вот же он — в руке трезвонит. Всё, бессонная ночь и напряженные думы превратили меня в мнительную склеротичку. Вот же! Он же звонит! Дура, ответь! - Здравствуйте, Виталий Олегович, - взглянув на дисплей, поприветствовала начальство. - Катерина, срочно в офис! - не растрачиваясь на банальную вежливость, с ходу, закричал он. - Но… я… - Где бы ты не была, срочно беги, лети, да хоть прыгай, сюда! У нас ЧП! - В чем дело? - Нет времени объяснять. Я тебя жду. Телефон замолк, экран погас. Я опустила руки по швам и посмотрела на небо. Да, я знаю, беда не приходит одна. Но… зачем же врываться в мою жизнь таким зловещим потоком? Брррр. Как холодно и паршиво. Не буду ждать такси, доберусь автобусом, - решила я, и отправилась по пешеходному переходу на другую сторону дороги. Звук визжащих тормозов, раздавшихся внезапно совсем рядом, напомнил самодельную свистульку, которую подарил мне Денис когда-то. Пять лет назад. Мы шли тогда по парку, я, как маленькая девчонка, дудела в нее, извлекая непоследовательные звуки, как вдруг Денис налетел на меня с жадным поцелуем, придавил к дереву, стиснув рукой мои руки. Это было так неожиданно, что я секунд десять стояла недвижимой. А когда пришла в себя, когда осознала, что происходит, не смогла найти в себе силы на сопротивление. Не потому, что Денис был сильнее, а потому, что я была слаба, внутренне подавлена, сбита с толку его бесконечными ухаживаниями и папиным «хороший парень». Позволила себя целовать на виду у всех. Позволила мять одежду, хватать меня за шею, за живот, делать больно. И потом, когда он отпрянул, и с лихорадочным блеском в глазах начал извиняться и уверять меня в том, что это не повторится, что он будет впредь держать себя в руках, я не влепила ему пощечину, не устроила скандал, не накричала и не убежала. А просто пошла обратно, медленно, молча, без слез. В тот вечер в ванной я насчитала на своем теле больше десятка синяков. И это было только начало. Денис, разумеется, не сдержал своего обещания. Он словно обезумел. Хватал меня при любом удобном случае. Целовал и каждый раз неизменно потом извинялся. Любила ли я его тогда? Не знаю. Если в студенческие годы я было абсолютно уверена, что люблю, сильно, верно, преданно. То теперь все, что я испытывала — потребность в нем. Он постоянно твердил, что любит, что жить не может. И я ему верила. Хотела верить. Заставляла себя верить ему. И не могла оттолкнуть, потому что боялась оказаться снова никому ненужной. Вокруг шумят люди, слышен топот ног и рев машин, а меня будто бы нет больше. А, возможно, и не было никогда… «А в лесу ежи толстели, Ели-ели до отвала И грибы, и даже ели, Лапки ели одолели, И того им было мало. Ежевика, клевер, корни, Сок березовый, брусчатка. Понедельник или вторник - Безразлично. В лучшем корме Не бывает распорядка. Остроносые колючки Выпадали и слабели. Ели додержали ручки Животы, что шире тучки, А они все ели, ели. Выше леса, выше сосен Нежно-розовые брюшки Чуть шевелятся, как осень Их узоры на покосе, И подрагивают ушки. И в протяжном стоне-слоге, За шуршаньем мятых листьев, Слышится их клич убогий: «Ели-ели! Есть дороги!». И подрагивают кисти. «Ели-ели! Есть» - гремело По равнинам ветром спорым. И на камнях белых-белых, На степях окаменелых Тощие мрачнели взоры. «Ели-ели… Есть» - до хрипа, До чуть слышного призыва, Поднимая ручки дыба, Завещали: «Ели! Либо Смерть сейчас же! Прямо! Криво! Смерть сейчас же! Есть!» - и тихо. Загудела тишина, Завертелась в вальсе лихо, Закрутилася от крика, И умолкла дотемна...» Кажется, во мне Денис умер... Или же я умерла. Снова.