Здравствуйте! Я - ваша вредина!

Коробка была большой и тяжелой — с такими обычно переезжают. Она выглядела довольно аккуратно, словно старались, когда её упаковывали. Ага, Миллисент расстаралась для меня. Да-да. С цветной фольгой я не церемонилась — порвала в два счета. Приоткрыв верхние створки, я увидела проигрыватель кассет. Обычных таких видеокассет. Раритетная сейчас штука. Под видиком была записка, ровным и раздражительно красивым почерком советующая смотреть кассеты по порядку, согласно их порядковому номеру.  — И куда я подключу эту бадягу? — вслух ворчала я, оглядывая плоский телевизор на стене.  — В одной из верхних комнат стоит более старый телевизор, — ответил на мой риторический вопрос Джарвис. — Справишься с подключением?  — А то, — фыркнула я. — Марк! Возьми коробку: я эту хренотень не дотащу. С видиком пришлось повозиться — как это всегда и бывает, то не было звука, то не было картинки. Но скоро проигрыватель был настроен, кассета номер «один» вставлена, а я скептически уставилась в экран, развалившись на зеленом ковре. Это была домашняя съемка. Какая-то квартира, чье-то лепетание слышно на заднем плане, пока снимающий заворачивает за угол длинного коридора. На диване сидит молодая Николь и с улыбкой смотрит на ребенка, который болтает в воздухе ножками. Лялька улыбается, машет погремушкой и периодически стаскивает с себя голубой чепчик. Кажется, я поняла, что это за кассеты. Неужели семейный архив? Николь в телевизоре заметила, что её снимают, заулыбалась и подозвала к себе оператора. А я решила перейти к следующей записи. Включается запись. Видно лишь длинный коридор и поворот в комнату, которая уже была видна на предыдущей записи. Слышно лишь непонятное неровное шорканье. Через мгновение из комнаты выползает лялька в зеленом чепце. Она не стоит на четвереньках, не опирается на ручки, а лежит. Вдруг её руки синхронно вытягиваются вперед, ладошки упираются в пол и, подтягиваясь на них, она продвигается вперед. После такого маневра её голова опускается на пол, несколько секунд ребенок неподвижен, а потом движение снова повторяется. Голос за кадром начинает хихикать. Лялька поворачивает голову на голос и, улыбаясь, с гуканьем ускоряется — теперь она не отдыхает после каждого движения, а достаточно быстро направляется к оператору… Вязаный костюмчик на полненьком ребенке, красные, розовые и белые горизонтальные полоски и их чередование представляют весь узорчик. Пупс опирается руками о диван, сидушка которого находится на уровне ротика малышки, и поэтому уже хорошо измазана слюнями. Лялька периодически начинает активно полуприседать, раскачиваться, но все держится на ножках, цепляясь за диван. Приподняв одну ногу, она вдруг падает, поворачивается в сторону камеры, куксится, но нежный голос за кадром просит ляльку встать. Несколько раз ребенок смотрит то на диван, то на оператора, и затем, цепляясь за обивку, встает на ножки. Голос за кадром спрашивает, где погремушка. Лялька с гуканьем показывает пальчиком на лежащую на диване игрушку, до которой не дотянуться. Девочка вдруг пищит, топает ножкой и делает два шага в сторону, после чего приземляется на попу. Следующая кассета. Все тот же полный ребенок сидит на полу, играет с плюшевым красным медведем, пытаясь отгрызть ему ухо. Голос за кадром весело зовет: «Маша! Машенька, дочка, беги сюда!». Лялька бросает игрушку и беззубо улыбаясь, неровно встает с пола, опираясь на пухлые ручонки и затем, качаясь, бежит к камере. Мой нос в очередной раз морщится — зачем все это? Что, я не сразу стала нелюбимым ребенком, м? Не сразу стала позорным пятном на теле семьи? Смотреть по порядку мне больше не хотелось. Следующей стала кассета номер «двенадцать». Мне лет пять-семь. Все та же комната, все тот же светло-коричневый диван, который я когда-то испробовала на вкус. Я в джинсах и вязанной кофте пялюсь в телевизор, запихивая в рот сладкие колечки из зеленой миски на моих коленях. Мои ноги периодически подлетают вверх, а голова запрокидывается назад, раздаются душераздирающие звуки пьяного койота — мне смешно. Колечки разлетаются по дивану, скатываются на пол, но мне все равно. Номер «восемь». Камера включается. Виден угол бабушкиного дома. Камера аккуратно и очень медленно поворачивает за угол. Совсем не далеко от домика, из-за живой изгороди виднеется беседка. Камера опускается в траву, слышно кряхтение — оператор ползет в сторону беседки. Камера медленно просовывается сквозь живую изгородь. В беседке двое. Это бабушка и Николь.  — Я не хочу, чтобы она была изгоем.  — Но вы же не были, — разводит руками бабушка. — Что в том такого? Такова семейная традиция. Так говорила я, моя мать, и её мать, наконец, ты сама так говорила.  — Мам, сейчас другие времена, — голос Николь печален. — Её не поймут, если она не будет звать меня по имени. Уже в мое время это было странно. Я переживаю и волнуюсь за нее.  — Переживай — не переживай, а если я узнаю, что она свою мать зовет «Николь» — получите обе. А еще и Миллисент в придачу. Тут оператор чихнул. Обе дамы подскочили, увидели камеру и принялись ругаться. Странно, но этого эпизода я не помнила. Точно помню, как мы с Николь договорились об одной игре, но чтобы её отчитывала бабушка… Следующая кассета. Это детский утренник. Моя пятилетняя мина в нарядном платье, с красивым бантом на голове сидит в кружке с остальными детишками. Мальчик, что рядом со мной, постоянно трогает мой бант. Видно, как я недовольно корчу физиономию, что-то ему говорю. Это повторяется один раз, другой, третий… Наконец я встаю. И от всей душу даю ему с кулака в зубы. Девочка в центре круга перестает петь. Праздник остановлен. Тишина. Чей-то женский противно-писклявый голос начинает орать. Видимо мама мальчика. Тот, кому я припечатала в зубы, вдруг принялся театрально выть. Оператор тихонько захихикала, шепнула: «Да, это моя девочка!». На экране появились полосы. Кассета закончилась.  — И все? — спросила я у телевизора. — И чем закончилось? Не, ну понятно, что не хорошо было бы продолжать снимать, но ведь на самом интересном месте! В дверь постучали. После моего громогласного «Да» заглянула Пеппер. Тони прятался за её спиной.  — Все хорошо?  — Да, сойдет.  — Что в коробке? — Тони старательно выглядывал из-за спины Пеп. Они не входили, видимо стараясь не нарушать мое пространство.  — Эм. Это семейные видео, — пожала плечами я. Они переглянулись и хором спросили:  — А можно с тобой посмотреть?  — Валяйте, — и я принялась вставлять другую кассету. Мы вместе просмотрели мой первый день в школе, первые попытки встать на сноуборд, истерику на коньках. Тони очень понравилось, как я завалилась на лед, в попытке кататься добралась до центра, улеглась на спину и принялась лежа колотить коньком лед. Я была маленькой, года три, кругленькой в этой многочисленной одежде, в смешной зеленой шапке с нарисованным бегемотиком. Он смеялся как ненормальный. Пеппер понравилась запись, где я, еще пышка, пою песню. Я была в блескучем платье и в сияющих туфельках. А вот следующая кассета понравилась мне: на ней я, после праздника, прыгала на платье, под смех Николь — таков был уговор, праздник в платье — а потом его можно уничтожить. А еще где-то в двадцатых номерах была кассета, на которой сняли, как я уснула за семейным обедом и упала лицом в тарелку с пюре. Вот тут смеялись все. От души. Даже несколько раз пересмотрели. Медленно, очень медленно мои глаза закрывались, за столом все утихли… Голова клонилась все ниже и ниже… Плюх! Взрыв хохота на экране и за его пределами. Непередаваемо. Обожаю смотреть за своими неудачами. Еще мы посмотрели видео, на котором Николь учила меня ездить на велосипеде. Красный велик с корявой надписью, которую мне помогали рисовать мама и Миллисент (я вспомнила об этом). На раме было написано «Маша-торпеда» детским почерком: с этого и началась запись. Потом Николь придерживала меня за багажник и сделала много кругов по парку, прежде чем я смогла поехать самостоятельно. А еще была запись, где я, все еще мелкая, каталась на роликах. Мне нравилось разгоняться. В какой-то момент Николь просила меня не ехать так быстро, но я лишь обернулась, улыбнулась, а затем со всего маху врезалась в столб. В следующем кадре я и Николь сидели на лавочке, а вне поля зрения камеры смеялась Миллисент. Николь с испугом смотрела в пустоту, а я, с синеющим глазом, шишкой на лбу и опухшим носом, болтала ногами в роликах и с улыбкой поедала фисташковое мороженое. Пеппер то смеялась, то охала и периодически приобнимала меня. И, когда я хотела пропускать какие-нибудь кассеты, просила меня включать по порядку — кажется, ей действительно было интересно. Старк, которой еще поначалу смеялся, теперь был в какой-то тихой печали. Скорее всего, он устал за день. Ну или ему не понравились его рождественские подарки. Правда, Пеппер мне потом сказала, что он был молчаливым оттого, что хотел бы видеть это вживую, а не по записи. Конечно же, она говорила не всерьез. Еще были записи о моем первом походе к стоматологу и импровизированная выставка моих детских картин, на которой я выступала в роли экскурсовода. Была записана и моя любимая детская игра — в доктора, когда были предприняты попытки вылечить всех и каждого. А на дне коробки лежали листки с замечаниями из школы, которые я когда-то приносила домой. И табели успеваемости и даже некоторые детские поставангардные (совершенно непонятные) рисунки. Странно, я не знала, что подобное можно коллекционировать. И там еще была крохотная глиняная табличка, которую я когда-то совместно выжгла вместе с Николь. На ней было написано, что самое важное для человека — семья. Я хотела выкинуть весь этот хлам, но Энтони и Пеппер вцепились в меня как дикие кошки и пообещали сохранить. Наверняка потом будут шантажировать этим. Зря я отдала. Мы просидели перед телевизором до поздней-поздней ночи. И разошлись лишь тогда, когда досмотрели последнюю кассету. Признаться, это было весело. На самом деле, после просмотра этих воспоминаний, я пересмотрела свое отношение к Николь. Кажется, все мое отношение к ней в последние месяцы её жизни было предвзятым — на самом деле, она была хорошей мамой. Ах да, в те месяцы, когда я ошивалась в доме у бабушки и у Миллисент, Николь проходила лечение и не могла в полной мере присматривать за мной. Была запись, на которой я то с бабушкой, то с Миллисент навещали её в больнице. Бабушка умерла от диабета. У Николь он тоже был обнаружен. Что ж, теперь все равно ничего не исправить. Укладываясь спать, я написала благодарственное смс Миллисент и пожелала ей счастливого Рождества. Возможно, она тоже не самый худший человек в этом мире. А утром я отправилась на прогулку. Было довольно скучно — Пеппер и Тони что-то обсуждали очень деловое за завтраком, так что я не решилась втягивать их в свои игры. Мною было решено использовать в своих корыстных целях снег. За домом было большое поле, которое вполне бы подошло для игры в мини-футбол. Но оно было все сплошь засыпано снегом. Таким высоким, что ноги вязли в нем и не было никакой возможности выкарабкаться из этой белой ловушки без посторонней помощи. Для осуществления моей задумки нужно было узнать максимальную высоту сугроба. Самой лезть в снег мне не хотелось: еще застряну, и придется звать Марка. Джарвис в таких случаях приходил не сразу — выжидал, гад. Он ждал, чтобы я немного продрогла, а после, на законных основаниях, загнать меня домой, укутать в плед и пихнуть кружку с горячим шоколадом. Так ему было куда проще приглядывать за мной, ведь на диване было куда безопаснее. Надыбав в гараже лыжную палку подлиннее, я принялась прощупывать почву. Бегая по протоптанной дорожке вдоль дома, я измеряла глубину сугробов, но так и не нащупала землю. Что ж, такой расклад меня более чем устраивал. Я выбрала лопату полегче и поудобнее, и взялась за работу. Мне хотелось прорыть большой подснежный город-лабиринт. Снега было очень много. Казалось, я копала целую вечность, но углубилась не очень сильно. Присев отдохнуть, я принялась рассматривать свои владения. В углублении я уже спокойно могла сидеть так, чтобы снежная крыша выступала надо мной. Глубина получилась примерно метр, может, полтора. Где-то за домом меня позвал знакомый металлический голос. Хихикнув, я притаилась. Пусть еще поищет меня. Кто-то резко схватил меня за ногу и выдернул из моего потайника. И началось…  — Ты совсем дура? — орал Старк, словно разъяренный медведь. — Жить надоело? Совсем голова не работает?  — Что я такого сделала?..  — Ты прикалываешься надо мной? — не понял он. Я отрицательно мотнула головой. — Тебя могло завалить! И где бы мы тебя искали? Вокруг сплошной снег! Знаешь, как много людей умирают под снегом? Детей, которых так в шутку завалило, каждый год откапывают!  — Не знала я! Он выпрямился, посмотрел на меня, прищурив глаз. Молча выдернул лопату из углубления, обвалил шапку и, вручив мне инструмент, приказал вернуть его на место и идти готовиться к обеду. Пока я топала до гаража, мой рот не закрылся ни на секунду. Я ворчала и ворчала. Ворчала, как старая скучающая бабка. Просто было странным то, что на меня так проорались — ничего ведь не произошло. После душа, уже полностью успокоившись, я облачилась в плюшевый костюм дракона (такая мягкая пижамка, мне её Пеппер принесла, пока я стаскивала с себя куртку — она все боялась, что после прогулок я непременно замерзну в доме). Когда я спускалась по лестнице, до меня до меня долетел еле различимый хруст колес по снегу. Я предположила, что это Старк куда-то сваливает, но тут раздался дверной колокольчик.  — Встречайте нас, хозяева! — раздался смачный крик целой толпы. Любопытная я со всех ног понеслась смотреть, кто к нам прибыл.