Забыть и полюбить?

Воспоминания о сыне начали уходить в прошлое, превращаясь из свежей, острой боли в застарелую, как зажившая рана. А сначала они были такими яркими, словно все произошло вчера, а не шестнадцать лет назад. Прошло несколько дней, прежде чем он смог перестать переживать прошлое. Прежде чем новые открытия перестали сбивать с ног. Если бы его сын выжил, сейчас он был бы уже взрослым. Или почти взрослым. Эрику оставалось гадать, приходилось ли ему думать об этом в прошедшие годы, или алкоголь и женщины вытесняли такие осознания полностью. Он обнаружил, что уже не может заниматься Изабеллой так, как раньше. Стал избегать ее. Конечно, гордиться тут было нечем. Но гордости вообще не было места в этой ситуации. Не было и логики. Только боль. Чистая, ничем не смягченная. И постоянная. Даже если сегодня ему не было больно дышать, реальность потери все равно оставалась с ним. Скорбь по сыну была частью его существования. Рана, которая со временем, может, и заживет, но наверняка оставит шрам. Он вышел в кабинет, где Сьюки проводила большую часть времени, зная, что она будет там составлять каталог книг отца и его обширных коллекций. К его удивлению, рядом стояла маленькая розовая переносная колыбелька. Делая заметки по работе, Сьюки одновременно покачивала ее и напевала что-то без слов. В этом совмещении занятий было что-то невероятно материнское, и волна эмоций накатила на него как цунами, едва не сбив с ног. — Я должен извиниться перед тобой, — объявил Эрик, удивляя самого себя. Идя сюда, он не знал, что собирается это делать. — Пожалуйста, только не говори мне, что приготовил новые сюрпризы. Коллекция выписанных из-за границы жен должна вот-вот прибыть, а ты про них забыл? У тебя есть конюшня? Ты проиграл все в казино? — Сьюки прищелкнула пальцами, словно ее только что посетила гениальная мысль. — Ты держишь беговых хорьков! — Нет. — Эрик опустился на кушетку рядом с ее креслом, на расстоянии от Сью и колыбельки. — Помнишь, как я читал тебе лекцию о том, как обращаться с Изабеллой? — Да-да, помню. Когда я была без одежды и посреди нервного срыва. Такие моменты обычно запоминаются. — Тогда мне легко было тебя поучать. Требовать, чтобы ты относилась к Изабелле как к родной или ушла подальше. Сьюки выгнула светлую бровь: — Я очень рада, что тебе это было легко. Мне слушать было тяжелее. — Могу представить. — Но ты был прав. Даже тогда я это знала. Она ни в чем не виновата. Она не отвечает за решения, которые принимают взрослые. И не заслуживает быть сосудом для чужих обид. Я имею право сердиться, но не имею права направлять это на нее. — Очень зрелый и разумный подход. Но я не имел права тебе такое говорить. Я не понимал, каким тяжелым может быть прошлое. Эмоционально я был, можно считать, ребенком. Но теперь я понимаю, как трудно преодолеть пережитое. Не уверен, что мне хоть раз это удавалось… — Если не считать сложности иммиграционной системы, нищету и отсутствие образования? — Ладно, за это я получаю призовые баллы. Однако с точки зрения эмоций и умения с ними справляться… я не имел права читать тебе нотации. — Ты что, действительно просишь прощения? — Она широко раскрыла глаза. — Да. — А за вчерашнее ты тоже собираешься извиняться? — Не требуй слишком многого сразу. Изабелла захныкала, и Сьюки немедленно отложила блокнот, подняла малышку из кроватки и прижала к груди. — По-моему, она надеется, что скоро ее покормят. — Для этого надо позвать няню? — Нет, у нее сегодня выходной. Ты ведешь себя так, словно Изабелла здесь первый день, а не несколько недель. Изменился только ты. Ты ее кормил, ухаживал за ней… Пока не вспомнил. — Воспоминания и заставили меня извиняться. Легко считать, что все просто и понятно, если ничего сам не пережил. — У меня для тебя новости. Изабелле безразличны твои страдания. Она — младенец. Ее заботит только она сама. А еще — еда, сон и ласковые руки. Ей все равно, что тебе тяжело. Ее бутылочка греется вон там на столе. Дай ее сюда, — скомандовала Сьюки, не сдвигаясь с места. Раньше он не видел Сью такой. Она командовала. Она не осторожничала с ним, не заботилась о его душевном состоянии. Как ни странно, ему это нравилось. Та ночь в детской была словно испытание огнем. Было больно, мучительно, но в то же время у него в душе загорелся огонь, которого так не хватало. Спорить с Сью было… нет, не привычно. Он вдруг понял, что они никогда не спорили. Даже до аварии, он был в этом уверен. Но тогда это было нетрудно — они вообще редко разговаривали. И все равно он чувствовал себя более живым, когда спорил с ней. Может, это напоминало обстановку на работе. Так он чувствовал себя мужчиной, а не инвалидом. Конечно, еще больше он чувствовал себя мужчиной, когда Сьюки его целовала. Прикасалась к нему. Но теперь ее подобные занятия, похоже, не интересовали. Он готов был принять споры в качестве альтернативы. — Чем дольше ты будешь там стоять, тем громче она будет кричать, — сказала Сьюки. Эрик забрал из подогревателя на столе бутылочку и вручил ей, стараясь при этом не слишком приближаться к Изабелле. Сьюки вложила соску в ротик малышки, которая уже начинала возмущаться; Изабелла благодарно забулькала, принимаясь за еду. А Сьюки тем временем встала и наклонилась к Эрику: — Забери ее у меня. Эрик отступил, внутри у него все сжалось. — Не стоит. — Можешь держаться на расстоянии от меня сколько хочешь, Эрик, но поступать так со своей дочерью ты не имеешь права. Когда ты вспомнил прошлое, то лишился защиты. Ты смог прийти и извиниться передо мной, и это хорошо, но я не думаю, что ты поступаешь правильно. Если ты не собираешься за нее сражаться, это буду делать я. Я дала обещание — не тебе и не ради тебя, а ей. Я обещала, что буду любить ее как родную дочку, что буду сражаться за нее, даже против тебя. Эрик стоял как громом пораженный, не в силах отвести от нее глаз. — Это ребенок, а не бомба, — надавила Сьюки. Эрик не мог с этим согласиться. Он лучше других знал, что скорбь сама по себе бомба. Она взрывается внутри и оставляет раны, которые больше никто не видит. Шрапнель впивается в душу, и ее никак не вынуть. Дети особенно опасны, от них раны остаются глубже всего, потому что к ним ты сразу испытываешь особую, отчаянную любовь. Стремление защищать. Это хуже всего. Защищать их становится потребностью, и, когда тебе это не удается, ужас выворачивает изнутри. — Она такая мягкая, — сказал он. — Такая уязвимая. Это меня приводит в ужас. Я бы хотел помнить о себе больше. Вспомнить годы своей жизни. Пока что в моей памяти есть только смерть моего сына — и существование дочери. — Это тяжело… ты прав, я не могу этого понять. Я не знаю, каково это — потерять ребенка. И не буду притворяться, что понимаю твои чувства. Но я точно знаю, что ты нужен Изабелле, здесь и сейчас. Если ты подведешь ее, то потому, что сам это выбрал. Эрик ощутил металлический привкус на языке, похожий на ту всеобъемлющую панику, которая охватывала его той ночью в детской. — Вот она, перед тобой, — продолжала Сьюки. — А ты едва не погиб в аварии, но выжил. Получил шанс измениться. Какой в этом смысл, если ты им не воспользуешься? Тогда Эрик медленно протянул руки, принял в них свою маленькую дочку, наслаждаясь ощущением близости ее мягкого теплого тельца. Она была такой живой… Наверное, большинство людей не говорят так о своих детях. Но он никогда больше не сможет принимать ее жизнь как должное. — Ты права, — сказал он медленно, не отводя от Изабеллы глаз. Он видел себя в ее лице, в ее пронзительных глазах и капризных губках. Какое чудо — видеть себя в ребенке. Он не был уверен, что ценил это чудо в прошлый раз. Но тогда он был молод и еще не пережил потери. Ребенок был случайностью, с которой им с Амандой приходилось справляться. Этого ребенка тоже никто не планировал. Но Изабелла стала чудом. Чудом, которое, как Эрик считал, ему никогда больше не придется встретить. — Я отказался от этого… готов был отречься навсегда… — Ты боялся, — просто сказала Сьюки. — Не защищай меня. Я этого не заслуживаю. Я выбрал легкий путь. Может, я боялся из-за того, что пережил с Майклом, но уверен, что нежелание нарушать уже ставший привычным образ жизни сыграло свою роль. И я защищал не твои чувства, а собственный комфорт. И право на владение компанией. — Ты в этом уверен? — Сьюки отвела взгляд. — Насколько я могу быть уверенным… Нет, в этом я уверен. К сожалению. — Так измени свой подход. — Гораздо проще было бы начать с чистого листа. Но у нас нет такой возможности, да? — Нет. Но есть второй шанс. У тебя есть второй шанс на жизнь и второй шанс стать Изабелле хорошим отцом. Только когда Сьюки это сказала, Эрик понял, что хочет этого. И еще хочет второй шанс с ней. Хотя он не был уверен, что имеет право этого просить. И она не включила себя в этот список. Он так решительно собирался исправить их отношения, когда не помнил, что сделал. Но когда он узнал все масштабы своих грехов, то отстранился, давая ей подумать. Пора было прекращать держать дистанцию. Сьюки не торопилась решать, что с ним делать, но Эрик уже принял решение. Он станет таким отцом, какой нужен Изабелле. Даст дочери все, несмотря на свои воспоминания. А для Сью он станет верным мужем. Синие глаза, которые когда-то смотрели на него с таким теплом, теперь были пасмурными. Не выдавали ничего. Эрик не найдет покоя, пока Сьюки не посмотрит на него так же, как когда-то. А когда он ставил цель, то всегда ее достигал.