Летняя азбука

Рельсы бегут с холма, весело перемигиваясь друг с другом солнечными зайцами капель ночного дождя. Такому крошечному городку автобусы да троллейбусы вовсе не нужны, разве что вот рахитичный летний трамвайчик со свободными окнами. Свободными — это без стекол, с перекатывающимися капельками в предназначенных для них желобках. А значит — и с решившим прокатиться ветром, который весело посвистывает и треплет волосы и легкую хлопковую рубашку на спине. Трамвай скользит по утреннему городу, игриво поводя зелеными боками. Два года назад он был красным, а в детстве — оранжевым, а еще раньше — голубым. Рэн точно не знает, кого именно благодарить за то, что трамвайчик подкрашивают и выпускают в теплые дни, но этот человек определенно знает толк в том, как дышать летом. Маршрут подходит к концу, но это не беда — в металлический приемник со звоном проскальзывает монетка, и можно кататься дальше. На коленках у Рэна затрепанный томик Вальтера Скотта в желтой тканевой обложке, почти квадратный — такого старого формата, с похрустывающими страницами и совсем без картинок. Почти благодарен — в детстве ведро вполне сходило за рыцарский шлем, а будь иллюстрации — и как знать, игра могла раскрошиться, даже не начавшись. В трамвайчике Рэн один до поры до времени. Страницы почти не перелистываются — улечься подбородком на локоть и жмуриться ветру этим утром хочется больше. Задорно тернькает звонок, и по решетчатым ступенькам взбирается дедушка. Нет, парень. Или мужчина?.. Рэн лениво косит глазом из-под отросшей, разметанной ветром челки, но толком определить не может. Мешковатая, легкая куртка, широкополая шляпа, из-под нее — слегка запущенная светлая щетина, которая все же не тянет на бородку, и очаровательный, мягкий, улыбчивый рот. За плечами — рюкзак и, главное, мелодично отзывающаяся толчкам гитара. Трамвай трогается с места, а человек оборачивается на Рэна, прихватывая гитару за гриф. Парень благосклонно кивает и устраивается щекой на локте поудобнее. Это не песенка и не мелодия — больше похоже на случайные касания струн, парадоксально сливающиеся во что-то звучащее, мелодичное. Такому мотиву хочется насвистывать, и — почему бы нет? Рэн присвистывает сквозь зубы, и странник — его хочется звать именно так — тут же подхватывает, ему только трубки в зубы не хватает. Ветру определенно нравится, он даже не пытается сорвать шляпу с музыканта, только вьется вокруг как увлеченный щенок, радующийся просто тому, что этот человек есть, вот такой, тут, сейчас, значит — и для меня немножко тоже, что еще нужно? Рэн прячет улыбку в сбившийся воротник рубашки и думает, что ему в трамвай занесло снуснумричьего Робин Гуда. Эдакую свободу в абсолюте. А он, Рэн... ...да вот далеко не ходить, странствующий рыцарь, верный своему королю. Пальцы перехватывают томик за корешок, пролистывают несколько страниц. Доблестный сэр Уилфред Айвенго, потерянный и тоже немного странник. Попавший в плен, справедливый и по-отечески добрый король, конечно же, Лиз. Третий крестовый поход заканчивается только после пятого урока, и Рэну в ожидании остается лишь загонять трамвайчик — и это благо, что не лошадь, худо бы пришлось бедняжке. По пути вполне можно влюбиться, спасти пару-тройку прекрасных дам и расчетливого ростовщика-еврея за компанию, подружиться вот с местным Робин Гудом, Локсли — это уже почти выполнено, пожалуйста. И если сейчас в трамвайчик ввалятся трое нелицеприятных мужичков, Рэн даже не расстроится. Растопырит пальцы и, загибая по одному, так и перечислит: де Буагильбер, де Беф, де Браси. Де-де, вы, господа хорошие. Но все-таки лучше не надо. Лучше — подставлять лоб ветру, насвистывать Снуснумрику (или все-таки Локсли?), изредка вспоминать о книге и выхватывать какое-нибудь предложение — совершенно неважно, какое. Проехать по городку еще раз, а потом выскочить у школы, встречать своего короля в неизменном — тут Рэн фыркает — сопровождении шута Вампы. Смешной лопоухий мальчик, вечно таксающийся за Лиз, отдается у Рэна неоднозначно. Кажется, Лиз им дорожит, и если он ее обидит... О, верный рыцарь не заставит себя ждать. Рэн пристукивает по полу подошвой тапочка и кивает. Нависающие над дорогой деревья бросают на старенький, выжженный солнцем асфальт узорчатые тени, и это полотно скользит мимо, иногда даже по носу и лицу. Пора отрываться от окна, а Рэну так не хочется насовсем уходить, уводить себя, нарушать идиллию перекрестившихся в здесь-и-сейчас миров. И это — осеняет его — выход. Отыграть последнюю ноту, полной абсурда — и если это не достойное завершение, то что тогда. Он уже даже догадывается, что это может быть. Что это быть должно. Такое важное для рыцаря и короля, и воспевающего красоту странника-менестреля, хитро усмехающегося Рэну из-под своей шляпы — все-то он знает! Ради чего и объединиться им всем, как не для освобождения скованного обязанностями, рвущегося на свободу сердца, сердца, которое и само об этом не догадывается? Звонко смеется трамвайный звоночек, а Рэн, спрыгивая со ступенек, думает, как бы рассказать Лутцу о том, что он — прекрасная Ревекка?..