Мост через Лету

Рескатор показал себя воистину учтивым хозяином. Анжелика исподволь наблюдала за ним весь вечер: знаменитый пират и мореплаватель легко мог бы украсить собою любой прием у Нинон. Он к месту молчал и искрометно шутил, причем его шутки порою были чересчур остры, но ни разу не переступили грань приличия. Он явно был хорошо образован, как тонко подметила герцогиня Мазарини, и его знания простирались далеко за пределами того, что могло бы быть нужно простому пирату. Она ощутила что-то вроде сожаления, что такой человек оказался врагом Франции и затаил горькую обиду. В круглых окнах уже поселилась сиреневая мгла, когда в дверь постучали, и вошел высокий хмурый человек, которого Анжелика уже видела: именно за ним хвостом ходил Кантор весь день. Мужчины перекинулись несколькими фразами. Извинившись, Рескатор вышел вслед за помощником, и Гортензия тут же перевела на Анжелику смеющийся взгляд: – Разве вам не по вкусу нынешний вечер? Та пожала плечами и промолчала. – Вас все еще смущает, что этот человек – вне закона, я вижу… Но я уже несколько лет не получала от ужина подобного удовольствия! – Вы не намерены возвращаться во Францию, я вижу? – не удержалась Анжелика. – Возвращаться? – глаза красавицы потемнели. – В этот ад? Молитва утром, молитва вечером, молитва перед едой, молитва во сне… Я носила чепец! Чепец, понимаете? Как монашка! А мои служанки… Боже, мне приходилось платить им вдвое и втрое больше, чтобы удержать при себе хоть кого-то! Мне казалось, что вы-то должны понимать меня, как никто другой – в конце концов, разве не это же привело вас на море? – Это же? Что вы имеете в виду? – Дорогая, я хоть и была затворницей, но получала письма, – герцогиня покривилась, отставив нетронутый бокал. – Моя подруга, милейшая мадам де Санси старалась развлечь меня хоть чем-то и исправно передавала новости двора. Я знаю о выходках вашего мужа. Кажется, он хотел запереть вас в монастырь?! И лишь заступничество короля спасло вас от печальной участи. – Вы не знаете, о чем говорите, – сдерживаясь, проговорила Анжелика. Ее переполняли смешанные чувства: она и злилась на Гортензию, и испытывала глубочайшее сожаление, представляя, что пришлось перенести той. – Все переменилось… «Хорошо, что мадам де Санси не успела передать последних сплетен», – мелькнуло у нее в голове, и неожиданно при мысли об этом злость ее прошла. Как можно рассказать в двух словах историю, связавшую ее с Филиппом? Как может понять кто-то другой, отчего она решилась на этот шаг и через что прошла? Сейчас ей было странно и неприятно вспоминать о монастыре и прочих выходках Филиппа – будто это было чистилище, через которое им пришлось пройти, чтобы сейчас попытаться начать все сначала. – В любом случае, я не собираюсь собственноручно возвращать себя в ад, – твердо проговорила герцогиня. Она опустила ресницы, и на ее лице проступило ожесточенное выражение, исказившее тонкие черты и сделавшее ее старше. – Я увижусь в Генуе с месье де Вивонном, разумеется, и поблагодарю его за участие в моей судьбе, но и только. – Но тогда зачем вы писали месье де Вивонну с просьбой о помощи? – О помощи?! – Гортензия удивленно вскинула брови. – Боже мой, откуда вы взяли? Когда месье Рескатор сообщил мне, что собирается начать переговоры с королевской эскадрой, он предложил мне присоединиться к месье де Вивонну. Я отказалась, – ведь до этого он сам любезно согласился доставить меня к родственнику герцога Валинтинуа в Геную. Тогда месье сказал, что мне стоит хотя бы лично засвидетельствовать свое спасение и написать, что я нахожусь на его судне, живая и здоровая… Неужели месье де Вивонн принял это за крик о помощи? – Увы, – пробормотала Анжелика. Теперь она понимала, какой трюк провернул пират, сперва ненадолго представив пребывание герцогини Мазарини в виде заложницы, а после – предложив мадам дю Плесси уже ранее запланированное совместное путешествие до Генуи… – Ему и впрямь повезло с вами – иначе месье де Вивонн непременно затеял бы бой. Дверь отворилась, – вернулся хозяин каюты, – и разговор пришлось прервать. – Вы чем-то расстроены? – Рескатору было никак не отказать в умении читать по лицам, и теперь он повернулся к притихшей герцогине. – Разумеется, да, – та глубоко вздохнула и словно встрепенулась, вновь возвращая себе весеннюю прелесть и живость. – Вечер подходит к концу, а вы еще не усладили наш слух своей волшебной гитарой! – Ах вот оно что, – Рескатор улыбнулся ей неожиданно тепло. – Я готов загладить свою вину, мадам, лишь бы только свет вернулся в ваши глаза... Он поднялся с места, чтобы достать чехол. Анжелика неосознанно ожидала увидеть дорогой инструмент, но пират держал в руках потрепанную старую гитару, подобную тем, на которых играют уличные музыканты. Он легко перебрал струны, и смутно знакомая мелодия царапнула сердце Анжелики. – Как жаль, что Создатель не дал вам голоса, чтобы сделать ваше музыкальное умение совершенным! – заметила герцогиня. – Жаль? – Рескатор задумчиво перебрал струны; его голос прозвучал почти мягко. – Сударыня, никогда не стоит жалеть о том, что нельзя получить. Я могу услаждать ваш слух игрой на гитаре, а вы – мой своим пением… – Быть может, вы поможете мне? – Гортензия порывисто обернулась к Анжелике. – Мы могли бы спеть что-то на два голоса… – О нет, я не пою, – возразила Анжелика, застигнутая врасплох: ловкие пальцы Рескатора и манера наигрывать что-то, не прерывая разговора, чем-то напомнила ей Кантора. – Зато у вашего сына прекрасный голос, – заметила Гортензия. – Днем я слышала, как он напевал что-то себе под нос. Вы попросите его спеть для нас? Пока прибежавший на зов мавр – не тот, что сопровождал Кантора, как с запозданием поняла Анжелика, – искал мальчика, Рескатор негромко перебирал струны. Некоторые мелодии были хорошо знакомы Анжелике, не раз слышавшей их в исполнении Кантора или его учителя; некоторых она не слышала ни разу... Мелодии переходили одна в другую; он больше не вставлял в слитую воедино музыку те аккорды, которые взволновали ее сердце, но она никак не могла выбросить их из головы. Та музыка несла в себе какое-то воспоминание, давно спрятанное в глубинах памяти, какое-то чувство, и тревожное, и сладкое одновременно; запах цветов, сумерки, мерцание чьих-то глаз? – С вами все в порядке, сударыня? С запозданием Анжелика поняла, что сидит с закушенной губой: образы, порожденные музыкой, полностью поглотили ее. Рескатор обратился к ней едва ли не первый раз за вечер, и теперь он смотрел на нее с полуулыбкой, продолжая поглаживать струны кончиками пальцев. Он снял перчатку с правой руки: смуглая кисть была крупной, но правильной формы, с длинными пальцами и с несколькими побелевшими черточками шрамов на ней. – Да, все хорошо, – медленно ответила Анжелика. – Меня всего лишь увлекла ваша музыка. Где вы учились этому? – О, сударыня, я родился в краях, где ребенку, едва появившемуся на свет, дают не погремушку, а гитару, – он пожал плечами и перестал играть, прижав струны ладонью. – Вы были музыкантом? – подала голос Гортензия, видимо, вспомнив об уговоре с Анжеликой. – Музыкантом, рождающим чувства из переплетения нот? Да, пожалуй… Трубадуром, играющим ради денег? Нет, мне никогда не приходилось получать за игру звонких монет… но порой со мной расплачивались чем-то неизмеримо более ценным, – его взгляд остановился на губах Гортензии, и удивленная Анжелика заметила, как персиковый румянец окрасил щеки той. – Вы звали меня, сударь? – Кантор переступил порог и поклонился. Анжелика словно взглянула на сына другими глазами: он как будто вытянулся с момента отплытия из Марселя. Его кожа, смуглая по примеру материнской, приобрела ровный золотистый оттенок – солнце любило его, не наказывая ожогами и веснушками, и цвет кожи только подчеркивал светлые волосы и глаза. Он вырастет красавцем, ее мальчик… – Это была моя прихоть, сударь, – переливчато рассмеялась герцогиня. Жестом она пригласила мальчика подойти ближе. – Мне запал в душу ваш волшебный голос, и я прошу вас спеть для нас. «Спой для меня»... Анжелику ударило словно кнутом, и она вновь судорожно прикусила губу. Моток воспоминаний стремительно развернулся, как гладкая шелковая лента из клубка, и вдруг все стало на свои места: и цветы, и музыка… Рескатор играл на гитаре ту песню, которую она впервые услышала теплым вечером в Тулузе, ту, что пел ей Золотой Голос королевства, и его лицо тогда тоже скрывала маска... «Это ничего не значит», – твердила она себе. Она и так знала, что Рескатор жил в Тулузе, знал Жоффрея, и сейчас он всего лишь пытается вновь побольнее ужалить ее. Никого не было тогда в беседке рядом с ними, и никому Анжелика никогда не рассказывала, как впервые ощутила вкус поцелуя. Ему повезло случайно угодить в самую чувствительную мишень, и только... Она рассеянно смотрела, как серьезно беседует с Кантором Рескатор, обсуждая выбор песни, как терпеливо, раз и другой, показывает заинтересовавший мальчика аккорд… Даже зазвучавшая песня – много раз слышанная ею в исполнении Кантора баллада о страннике – почти не привлекла ее внимания. Кем он мог быть? Он сказал, что не был музыкантом, игравшим за деньги… Она понимала, что нимало не продвинулась в своих догадках, и чувство собственной беспомощности злило и одновременно ослабляло ее. Вечер давно закончился, перейдя в теплую ночь. Уже скоро минул час или полтора, как Рескатор распрощался с дамами и маленьким пажом, а Анжелика все не могла уснуть. В голове крутилась та самая нежная мелодия, с которой началось ее путешествие в Страну Любви: «Amore!». Он поцеловал ее тогда в первый раз... К тоске от воспоминаний примешивалась обида – прячущийся за маской ренегат нарочно будил в ней память, она видела это в его улыбке, в издевательских искрах в его глазах… Подумав, Анжелика неслышно поднялась с постели. Коснулась ладонью волос спящего Кантора и вышла на палубу. Даже ночью на шебеке кипела работа. Яркими пятнами светили масляные лампады, то тут, то там развешенные в переплетении металлической сетки; матросы, которых, правда, было меньше, чем днем, споро мыли и чистили корабельную медь, подвязывали тяжелые крученые канаты, переносили что-то. Один из работающих, смуглый и тонкий, как хлыст, парень, одетый лишь в широкие штаны, улыбнулся, поймав на себе взгляд Анжелики, и что-то произнес по-арабски. Она лишь пожала плечами и медленно пошла дальше. Никому, казалось, не было дела до знатной дамы, прогуливающейся по палубе среди ночи. Наконец она нашла себе укромное место – прямо за мачтой были привязаны несколько перевернутых шлюпок, одна на другой. Анжелика провела рукой по нагретому дневным солнцем дереву и, расправив юбки, присела на край. Море, лениво плещущееся где-то за бортом, пропало с ее глаз: легкие, почти прозрачные днем облака теперь надежно укрывали небо плотной пеленой, и ни луна, ни звезды были не видны. Молодая женщина тяжело вздохнула: запах воды и дерева, вкус соли на губах, глухие голоса говорящих на непонятном языке матросов вдруг показались ей чужими и неприятными. Ей захотелось домой; закрыв глаза, она четко представила себе отель Плесси, высокомерный и мрачноватый, темную мебель, Флоримона, Барбу и Шарля-Анри… Улыбка тронула ее губы, когда она подумала о том, как в последний раз видела Филиппа – нет, не строгого и холодного, отдающего на рассвете распоряжения перед отъездом, а обнаженного и растерянного от страсти и влечения к ней, Анжелике... – Я могу нарушить ваше уединение? Вздрогнув, она открыла глаза. – Вы уже его нарушили, месье Рескатор, – прохладно произнесла она. – Но это ваш корабль, и вы тут хозяин… – Ночью на палубе может быть небезопасно, – Рескатор, в своей темной одежде почти сливавшийся с ночной темнотой, присел на дальний борт; шлюпка слегка качнулась. – Небезопасно? - она тут же вспомнила улыбнувшегося ей матроса. - Вы хотите сказать, что ваши люди могут… – Мои люди никогда не осмелятся причинить вред моим гостям, запомните, – возразил Рескатор с нажимом. – Но это море, мадам. Случайная волна, качка... – Нападение кракена… – продолжила Анжелика, запахнув на плечах шаль плотнее. – Думаете, это забавные байки моряков? – возразил Рескатор. Теперь его зубы блестели в полутьме, и она легко представила себе его обычную улыбку. – А ведь Сцилла у Гомера не что иное как гигантский кальмар. Впервые кракенов описал Аристотель. Он называл их «большими тевтисами» и утверждал, что в Средиземном море водятся кальмары длиной до 80 футов. - Если бы в Средиземном море жило чудовище, подобное своими размерами тому, о чем ходят легенды, то чем бы ему питаться? Для того, чтобы насытить столь огромную тушу, ему пришлось бы за полгода сожрать всю рыбу! - Я своими глазами видел кашалота, задушенного щупальцами огромного кальмара: когда рыбаки вскрыли его тушу, то нашли внутри голову чудовища, – парировал Рескатор. - Вы пришли убедить меня не бояться морских чудовищ? - Вовсе нет. Меня привлекло сюда любопытство:что же вы тут делали в одиночестве? – Любовалась морем,– односложно отвечала Анжелика; пока она еще не решила, как повести себя. – Вы же сказали, что устали от него? – Я передумала. – Мило! Но мне кажется, что это не вовсе в вашем духе – сидеть одной и искать красоту в искрящихся волнах… – Вы хотите сказать, что я бесчувственна? – нарочитая ловушка, выставленная пиратом, возмутила ее куда меньше, чем она хотела показать, но с нее было довольно мелких ядовитых подколок. – Боже! Ну разумеется, нет! Я бы сам выколол глаза тому, кто осмелился бы сказать подобную ложь, – заявил Рескатор с наигранным протестом. – Вашей чувствительности хватит на десяток придворных дам. Я хотел сказать, что это не ваш стиль – просто наблюдать в одиночестве. Но я легко могу представить вас вместе с собеседником. Вы будете любоваться морем, а он – вашей красотой, и гармония будет соблюдена. Сжав губы, Анжелика покачала головой. – А ведь вы правы, – серьезно произнесла она, усилием воли не дав сорваться с языка едкой отповеди. – Я ждала вас… Ее глаза уже привыкли к полумраку, и теперь она различала силуэт его фигуры. Улыбка на его лице дрогнула, и Анжелика с удовлетворением подумала, что его защита вовсе не так прочна, как ей казалось. – Что же, я польщен, – проговорил Рескатор почти без заминки. – Кто бы отказался от возможности полюбоваться вами… – Бросьте ваш тон, – устало уронила она. Удивительное дело – теперь, когда странный пират был совсем рядом, ей было сложно подобрать слова, заставить себя произнести то, что крутилось в ее голове уже сутки. – Я хотела спросить вас о нем. О Жоффрее де Пейраке. Теперь пауза была длиннее. – И о чем же вы хотите знать? – его голос звучал сипло и надтреснуто, и это вновь доставило Анжелике странное, нелогичное удовольствие: призраки прошлой жизни теперь терзали не только ее одну… – Вы видели его незадолго до казни, – утверждающе проговорила она; не дождавшись ответа, продолжила, с трудом подбирая слова: – Что… как… Каким он был… тогда? Нет, не то… Он говорил что-то? – Каким он был? – тяжело произнес Рескатор, будто не услышав ее последних слов. – Разве вам не приходилось видеть, какими бывают люди на пороге жизни и смерти? – Они… они все говорили, что он не был сломлен, – дрожащим голосом прошептала Анжелика. – Сломлен? – от каркающего звука его смеха она вздрогнула. – Это все слова, мадам. Люди ломаются не только снаружи, но и внутри. Вам приходилось прожить день в ожидании смерти? А час? Вот тут еще есть жизнь, а дальше – ее уже не будет, и что там будет, не знает никто. – «Я узнаю, вертится ли Земля», – еле слышно проговорила она всплывшие вдруг в памяти слова, и уронила лицо в ладони. – О, вы помните? – в голосе Рескатора ей послышалось неприятное удивление. – Право, что за стремление цепляться за умершее, мадам дю Плесси. Вы же сами сказали, что графиня де Пейрак умерла… С нее было довольно. Проглотив слезы, она с вызовом подняла голову. – Да, верно, – она сверлила взглядом непроглядную темноту на том месте, где должно было быть его лицо. – Но скажите же, месье, отчего вы зовете себя пиратской кличкой? Отчего не показываете своего лица и боитесь назвать свое имя? Кем бы вы ни были, того человека больше нет, он мертв, и вы знаете это! Так почему вы вините меня в том, в чем повинны сами?! Задохнувшись, она замолчала, уже жалея о своем взрыве. Невыносимый Рескатор вывел ее из себя, и разговор о Жоффрее необратимо увял, не успев начаться. – Вы правы, тот человек действительно умер. Пожалуй, я погорячился, когда пообещал научить вас восточной мудрости, мадам дю Плесси… – медленно произнес пират; она никак не могла разобрать чувств, скрытых в его голосе: не то сожаление, не то подавленная злость, не то насмешка.. – Вы и сами можете дать урок кому угодно. – Но верно ли я понял, что вы сравнили сейчас брак с маршалом дю Плесси с моей скромной маской? – продолжил он уже с привычно легкой, полушутливой интонацией. – Что-то вроде савана для той, кого больше нет? Ее передернуло. Проклятая память тут же услужливо подсунула ей картинку, которую она всеми силами хотела бы забыть: разъяренный бледный Филипп в карете, катящейся по Булонскому лесу… – Это не ваше дело, – сквозь зубы проговорила она. – Вы понятия не имеете, о чем говорите. – Возможно. Но некоторые слухи могут докатиться даже до Средиземного моря… Она некоторое время смотрела на темную фигуру напротив нее. Легкий ветер разогнал облака, и море словно набрало от звезд слабого света, которого теперь хватало не только чтобы различить очертания. Пират сидел расслабленно, говорил словно вскользь, но его глаза в прорези маски показались ей глазами кота, который не сводит прищуренного взгляда с птички в кустах. Что за слухи он имел в виду? И тут же ее осенило: она вспомнила вечерний разговор с Гортензией... О, она легко могла представить себе ту, решившую позабавить пирата пикантными историями придворной жизни!... – Я люблю своего мужа, – наконец твердо произнесла она вместо ответа и подобрала юбки, намереваясь уйти. – Я устала. Прошу простить меня. Рескатор тут же поднялся с места и учтиво предложил ей руку, чтобы помочь встать. Она равнодушно воспользовалась его помощью, и, кивнув, медленно пошла прочь. У самой каюты ее внимание вдруг привлекло непонятное движение. Вскрикнув от испуга, Анжелика шарахнулась прочь, – ей показалось, что темнота пошевелилась. С колотящимся сердцем она не сразу распознала среди сливающихся теней фигуру мавра, приставленного Рескатором к Кантору. Посреди ночи он караулил выход у каюты, где спал ее сын. Видимо, выходя, она не обратила на него внимания… Добравшись до каюты, все еще дрожа, она в темноте села на край низкой постели, на которой посапывал Кантор. Вот она, беспечная прелесть юности – впечатления прошедшего дня подарили ему лишь крепкий сон… Некоторое время она смотрела на его фигуру, потом всхлипнув, сильно прикусила себе руку и медленно уткнулась лбом в прохладную подушку.