When the night has come

Он нарочито ведет меня темными переулками, и мне бы стало страшно, если бы не было так все равно. Побыв немного наедине со своими мыслями под наше совместное «топ-топ-топ», я вдруг понимаю, что ничего не изменилось, и это все бессмысленно. Есть ангелы на небесах или их нет. Есть кому-то дело до моей души или нет. Будет кто-то плакать или нет. Мы все уже мертвы. Рано или поздно будем. Разница лишь в том, что ты сможешь оставить после себя, но, по сути, все это рано или поздно станет лишь воспоминаниями. А мы — лишь прогнившей плотью под землей. Так что сдаться — неплохая идея, потому что, какой бы путь я не выбрала, все равно финишная прямая не изменится. — О, ты можешь подумать о каких-нибудь единорогах или бабочках, или о мороженке на палочке? Твои мысли такие… депрессивные, — ворчит Алекс, закатывая глаза и засовывая руки в карманы. При этом его ворчание выглядит таким… аристократичным, что я не сразу вникаю в смысл сказанных слов. Но когда это все же происходит, я почти врезаюсь в его спину. — Подожди… и тогда, когда ты сказал, что Бог не помогает таким, как мне… и сейчас… Ты что, мысли мои читаешь? Несмотря на то, что это тоже особого значения не имело, мои мысли — это мои мысли, и я никому не позволю прикасаться к ним. Это как когда кто-то читает твой личный дневник, только хуже. — Нет, — отрезает он. — И слава богу. Просто улавливаю твое настроение из-за нашей связи. А тогда я услышал тебя, потому что я посланник Господень, а ты обратилась непосредственно к нему. В общем, это обычное дело. Когда кто-то, даже мысленно, упоминает Бога, я всегда слышу. В основном это просто гул в голове, но тебя я слышу отчетливее, потому что мы связаны, — объясняет он своим невозмутимым будничным голосом, словно рассуждает о погоде или планах на вечер. — А что, если я не захочу исполнять эти самые желания? — интересуюсь я, решив сразу отказаться от этого безумства, чтобы он оставил меня прямо здесь спокойно умереть. Он останавливается, поворачивается ко мне и тычет длинным пальцем мне прямо в лицо. — Если ты не захочешь, мне придется тебя попросить. Если ты и тогда не захочешь, то мне придется тебя заставить, но если ты и тогда не захочешь, то за эти семь дней ты попробуешь на вкус все семь кругов Ада. Бесплатная экскурсия от Ангела Смерти, знаешь ли. Я смотрю в его серые глаза несколько секунд, и его кожа кажется такой белой по сравнению с красным закатным небом, что мне хочется дотронуться до нее, чтобы удостоверится, что он не фарфоровый. — Тебе-то какое дело? — шепчу я, проглатывая ком в горле. Еще несколько секунд мы буравим друг друга взглядами, а потом он бросает, отворачиваясь. — До тебя? Никакого. Но если ты провалишь задание, то полетишь загорать на Маями-бич в Аду, а я потеряю крылья. Ясно? Тогда идем. Ясно. И мы идем. Отца дома как всегда нет. Он приходит лишь под утро и спит до вечера, а потом снова идет куда-то. Мы не говорим уже… сколько? Месяц? Если думать об этом, то звучит по-настоящему страшно. Но иногда я понимаю, что отсутствие отца устраивает меня больше, чем наличие отца-пьяницы. Поэтому большинство времени я притворялась, что живу одна. Я иду на кухню, не оглядываясь на ангела позади себя, и делаю кофе. Кофе — одна из немногих радостей, ради которых стоит жить, но даже она не смогла удержать меня здесь. Посмотрим, получится ли у этого странного ангела. — Я тоже хочу кофе, — говорит он и совершенно спокойно плюхается на стул у обеденного стола. Спорить у меня нет сил, поэтому я делаю еще одну чашку и ставлю перед ним. На столе стоят несколько бутылок отцовского пойла, и он с той же невозмутимостью разбавляет кофе виски и делает глоток. Наверное, заметив мои округленные глаза, он спрашивает: — Что? Я опускаю взгляд, помешивая свой напиток. — Ну, не знаю… ты же… ангел. Вам вроде положено быть непорочными, и все в этом духе. Некоторое время единственными звуками на кухне остается лишь жужжание холодильника и звон ложки о стенки моей чашки. Это время кажется мне вечностью, прежде чем я все же осмеливаюсь поднять глаза. Все это так не вяжется со всем, что рассказывала мне мама. В его глазах пляшут звезды, а на губах играет дьявольская улыбка. — Скажем так, во-первых, я Ангел Смерти, а не просто какой-то херувим с арфой. И, во-вторых, не на того напала. Я плохой мальчик, — он улыбается еще шире, а потом закусывает нижнюю губу, и мне хочется залезть под наш обеденный стол, потому что я в жизни не видела ничего более соблазнительного. Он далеко не просто херувим с арфой. И не просто ангел-алкоголик. Его глаза говорят: «Я могу заставить любую девушку кричать мое имя и попасть за это в Ад». Его улыбка шепчет: «Подойди поближе и узнаешь». А я сижу с этой дурацкой чашкой в руках в дурацком белом платье, и не могу отвести взгляд, когда он начинает смеяться. — Видишь? Ты покраснела. Тебе следовало бы найти себе парня и хвататься за него, потому что... знаешь, ради таких моментов обычно живут люди, — говорит он, и внезапно его голос уже серьезен, а мое сердце никак не может успокоиться. Вряд ли я смогу найти такого парня в жизни, ведь они вообще мало смотрят в мою сторону. Ну, знаете… репутация делает очень многое. Я вроде бы не уродка – у меня красивые темные волосы и высокие скулы, а еще ямочка на правой щеке. Но многие знают о том, что произошло в моей семье. Проблема в том, что люди могут сложить два и два вместе. Они видят моего отца в нашем маленьком городе, понимают, что он слетел с катушек от горя, и видят меня, уже не так классно одевающуюся, не такую болтливую и веселую. Вряд ли кому-то захочется дружить или встречаться, или даже просто дружить с такой, как я. «Отброс общества» — спорим, так они называют меня за спиной? Алекс встает и забирает полупустую чашку из моих рук, отрывая меня от размышлений. — Теперь иди спать. Я разбужу в полночь, и начнутся твои приключения. Я уже одной ногой в могиле. Почему бы и не повеселиться напоследок? Посмотрим, что предложит этот Ангел Смерти. в общем, пока вот так. не знаю, продолжать ли писать дальше. если кто-то читает, отпишитесь пожалуйста. буду хоть знать, что надо кому-то х)