My little Madness

Обмакнуть кисточку в стакан воды, чтобы смыть карминовый красный, насыщенная зелена даст живости глазам, а жгуче-черные локоны обрамляют красивое лицо и так выгодно подчеркивают слегка загорелую кожу. Художница отложила кисточку и покорно сложила ладони на коленях, после долгих часов, проведенных за картиной, болела спина и подрагивали пальцы, но потраченное время того стоило. С холста на нее смотрел её возлюбленный, согревали душу теплые глаза цвета спелого яблока, задорные непокорные черные кудряшки обрамляли лицо и делали его вид еще более несносным и охотливым до разного рода приключений. Да… это ее Маркус. Пусть теперь она никогда не согреется изумрудным светом его вечно веселых очей, сердце будет греть его лик хотя бы на портрете. Но… как и многие картины до этой, краски медленно, словно насмехаясь, начали таять на глазах. Черные неряшливые кудряшки сменились слегка волнистыми, убранными в аккуратный низкий хвост белыми волосами, смуглость кожи сменилась аристократичной (граничащей с болезненной) бледностью, изумруд сменился сапфиром, а одежда простого служащего дорогим старомодным фраком. Так… несправедливо. При жизни она не могла даже взглянуть на него, а теперь после его смерти… она даже не может нарисовать его портрет. Ярость окутала деву обжигающей волной, ненависть к незнакомцу, смотрящему на нее с неприкрытой усмешкой, росла с каждой секундой. Рывком поднявшись со стула, художница неистово начала раздирать полотно ногтями, раздирая сначала это лицо, затем дорогое одеяние. Ее руки испачкались в еще не засохшей краске, к лицу прилип кусочек полотна, но девушка неистово рвала результат своей работы так, словно он был виноват во всем, что произошло. В смертях, случившихся в их городе; в том, что это дело дали расследовать именно ему; что Маркус смог найти след убийцы… и его жизнь оборвалась в безлюдном грязном переулке, откуда он с самого рождения пытался вырваться. Жесткие руки медсестер скрутили обезумевшую художницу, легкий укол в плечо разлил по телу тяжесть, сопровождаемую апатией и невыносимой усталостью, от которой смыкались веки, а в голове звенел рой мух. Лечащие врачи лишь качали головой, долгие месяцы интенсивного лечения не приносили свои труды. Депрессия и меланхолия стали для молодой Виктории неизменными спутниками. Один из молодых докторов с сожалением взглянул на растерзанный портрет с потекшими красками. — Как видите, уважаемый мистер Глисон художество лишь усиливает вспышки истерии несчастной, — старый доктор потер густую бороду, снисходительно улыбаясь молодому коллеге, — Хотя ваша идея и заведомо была провальной, она все ж доказала, что лекарства уже не помогают и стоит переходить к более действенным методам. — Что вы имеете ввиду? — доктор Глисон обеспокоенно обернулся к старшему коллеге, — Вы же не хотите… — Нет. В качестве профилактики пропишем два часа сидения в мешке, лечение гидротерапии, ледяная ванна и последующий душ помогут охладить вспышки агрессии, — стоящая по левую сторону медсестра с важным видом кивала и записывала каждое слово доктора, — Кровопускание поспособствует облегчению приступа истерии, миссис Подс, вы записываете? Виктория Лангле лежала на жесткой койке, действие препаратов медленно сходило на нет, к кончикам пальцев почти вернулась чувствительность и раз в несколько минут она могла заставить верхние фаланги чуть дернуться, хотя уже долгое время пыталась сжать руку в кулак. Маленькая темная комнатка с обшарпанными холодными стенами, с глубоких трещин в потолке капала воды, несколько капель попадали ей на лицо, но сил не хватало чтобы просто зажмуриться, единственное чем сейчас довольствовалась Виктория так это лицезрением плода своего больного разума — неизменный гость на ее картинах. Его появление всегда сопровождалось запахом химикатов и едва уловимым ухом звуком щелчка. Тот самый незнакомец с длинными волосами, завязанными в низкий хвостик, дорогом одеянии и элегантной шпагой — неизменным атрибутом, как и старомодной камерой. Только ее нежданный гость разительно отличался от своего образа с картин. Бледная кожа на деле являлась белой словно фарфор, лицо покрывали черные трещины, а голубые глаза покрывала непроглядная черная пленка. Но даже с трещинами, пугающей черной бездной вместо глаз, холодной жесткой ухмылкой таинственный незнакомец поражал своей инфернальной красотой. Инфернальный гость скрывался во тьме и безмолвно улыбался, Виктория никогда не слышала от него ни одного слова, он двигался совершенно бесшумно, с безупречной осанкой и невообразимой грацией, присущей только диким котам. Леди Лангле с грустью улыбалась своим мыслям, в объятиях безумия вместо возлюбленного к ней приходил кто-то другой, даже иллюзии собственного разума противились их любви. Обычно безмолвный мужчина стоял в тенях и просто наблюдал за сломленной сумасшедшей, которая когда-то давно была наследницей дорогого имения, уважаемой в узких кругах художницей (хотя сейчас, Виктории думалось, что не ее талант располагал к себе окружающих, а деньги которые полагались ей в качестве приданного). Но сегодня. Сегодня таинственный гость покинул свою обитель и приблизился к ней, давая себя лучше разглядеть. Он был высок, но не слишком, изящного телосложения, богатые одеяния на самом деле выглядели поношенными и потерявшими цвет, хотя незнакомца это совершенно не смущало, он носил серые бесцветные одежды с такой важностью и статью, словно самую дорогую мантию на свете. Непроглядная чернота смотрела прямо на потерянную и сломленную девушку, едва сумевшую дернуть кончиком пальца, когда плод ее истерии приблизился ближе и прикоснулся своим длинными тонкими пальцами с ухоженными удлиненными ногтями к ее ладони. Холодные. Его кожа была холодна словно лед, забавно… Ее больной разум не мог создать более теплую и приятную иллюзию? Словно холода стен и капающей с потолка воды недостаточно, чтобы несколько раз в месяц полыхать от очередной простуды и в довесок к лекарствам от больного рассудка, пить еще таблетки от не менее измученного больного тела. — Кто ты? — ее язык едва шевелился, голос сухой, как опалая листва, безжизненный и тихий, настолько тихий, что Виктория сомневалась она действительно произнесла вслух или этот вопрос прозвучал лишь в ее голове. Инфернальный гость снисходительно улыбнулся, но не произнес ни слова, он лишь прикоснулся к ее ладони и стал выводить слово. Д-Ж-О-З-Е-Ф. — Джозеф? — Виктория вяло моргнула, действие лекарства спадало и сил хватило, чтобы рефлекторно сжать ладонь, когда Джозеф провел кончиком пальца вдоль ее ладони. Молодой человек лишь чуть ухмыльнулся и галантно поклонился, высказывая леди свое почтение. Виктория медленно привела себя в вертикальное положение, хотя голова все еще разрывалась набатом, а тело внутри словно наполнили ватой, гость же предпочел стоять, величественно возвышаясь над ней. — Не помню, чтобы встречала кого-то похожего на вас, чтобы мой больной разум мог нарисовать мне похожее видение? — девушка не ожидала чего-то в ответ, просто задумчиво смотрела на незнакомца, размышляя о странных шутках собственного разума, Джозеф пожал плечами, элегантным движением он взмахнул шпагой и проверил пальцем остроту клинка. Мужчина удовлетворенно улыбнулся, оставаясь довольным качеством оружия, но прерывать жизнь затравленной несчастной он не спешил, Джозеф убрал рапиру, юной леди не положено так пристально следить за оружием, поэтому он, как джентльмен, поспешил вновь завоевать все внимание девушки себе. Тоненькие ручки художницы чуть задрожали, когда он взял ее за руки, заставляя подняться с насиженного места. Виктория смотрела на фотографа неотрывно, стараясь запечатлеть в память образ инфернального гостя как можно детальнее (что неимоверно льстило ему), на белом покрытым черными трещинами лице заиграла едва уловимая улыбка и фотограф приблизился к ней ближе, намного ближе, чем требовали правила приличия. Но правила были созданы для людей, а он… он давно уже не человек. Джозеф отчетливо видел, как заполыхали скулы юной мисс, а в глазах смешивались два противоречивых чувства. Страх и… волнение. Скрежет ключа в замочной скважине. Виктория обернулась в сторону звука, Джозеф исчез, лишь витающий в воздухе запах химикатов и чернил словно нашептывал странные мысли о том, что это не было плодом ее воображения. Вошедший доктор Глисон не ожидал увидеть пациентку, стоящую на ногах, девушка поспешно поправила ткань юбки и пригладила волосы, стараясь привести их в порядок. — Вы новый доктор? — но что-то в ней явно изменилось, глаза… выглядели иначе, словно слегка потерявшие цвет, а взгляд некогда безмерно уставший и потерянный, приобрел осознание и, как будто доктор Глисон пришел проведать не пациентку, а графиню, которая осталась недовольна столь неожиданным визитом. — А? Да… я… доктор Миколаш Глисон, приятно познакомиться мисс Лангле, вижу действие лекарств пошло вам на пользу, — чем сильнее доктор пытался сосредоточиться на работе, тем труднее ему было оторвать взгляд от молодой особы, что сейчас аккуратно присела на край кровати и поправила ткань юбки. — Такой… странный запах, напоминает химическую смесь для фотовспышки, если бы я не знал, что в вашу комнату никто не заходил, то подумал бы, что тут был фотограф, — Миколаш нервно засмеялся, Виктория же наградила его за шутку легкой полуулыбкой и, пока доктор Глисон был занят своими бумагами, дева неотрывно смотрела на силуэт ее инфернального гостя за спиной ничего не подозревающего молодого человека. — Мы можем провести беседу в саду или вашем кабинете, доктор если вам некомфортно… ох, — осознав, что произнесла, Виктория испуганно прижала пальцы к губам и опустила голову, страшась своими словами разозлить пришедшего, — П… простите мою бестактность, доктор. — Нет, что вы, напротив, я хотел пригласить вас немного прогуляться, послеобеденная прогулка благоприятна для организма. — В самом деле, — леди Ланге старалась улыбнуться как можно приветливее, Джозеф — ее инфернальный гость, плод воображения или таинственный дух, выглядел недовольным, аккуратные губы сжались до одной тонкой полосы, а ухоженные тонкие брови свелись над переносицей. Один взмах рапирой и сердце Виктории на несколько секунд остановилось, доктор Миколаш поморщился от внезапной мигрени и помассировал виски. — Да, пожалуй, нам с вами лучше выйти на свежий воздух, от запаха химикатов у меня начинается мигрень.

***

Виктория сидела перед чистым холстом и размышляла о том, чтобы изобразить ей на сей раз. Птицу, летающую в небесах? Цветы, растущие на бескрайнем поле? Может море? Такое прекрасное, бушующее и свободное. Доктор Миколаш предложил ей еще раз попробовать изобразить на холсте свои мысли и девушка думала, чтобы ей сейчас хотелось изобразить. Еще один портрет погибшего возлюбленного? Он вновь изменится и это причинит ей боль. — Вы вольны нарисовать все что хотите, — голос доктора сейчас звучал где-то далеко, Виктория прикрыла глаза, а затем взяла кисточку и обмакнула ее в краску. Рука чуть дрогнула, но ее кисть тут же обхватил кто-то… леди Лангре улыбнулась, ей не нужно было видеть, прохладная тонкая, не по-мужски изящная ладонь с удлиненными заостренными ногтями. Джозеф. Никто его не видел, поэтому сейчас он фривольно сидел позади нее, слишком близко, но не переходя тонкой грани приличия. Окрыленная вдохновением и поддержкой незримого (для остальных) галантного джентльмена, она рисовала и рисовала, не открывая глаз. Сначала плавные линии, затем размашистые штрихи, она смешивала краски, насыщала холст цветом, жизнью. Позади нее раздался восхищенный вздох доктора Миколаша и тихий, едва уловимый выдох Джозефа. На холсте были изображены трое: двое молодых людей, практически не отличимых друг от друга и она сама. Молодой человек с удлиненным хвостиком, готовящийся запечатлеть своих спутников, видимо являлся Джозефом, его белые волосы слегка развивал ветер, голубые глаза, а не черная бездна, и чистая светлая кожа без черных трещин, другой, с укороченными волосами и немного другой одежде сидел на траве с раскрытой книгой, но вместо того, чтобы предаваться чтению, просто наслаждался солнечными лучами и она… в пышном платье, как и всегда за любимым холстом, рисуя очередную картину. Такие счастливые и живые. Картина не изменилась. Веселые светлые краски не потускнели. Их беззаботные и счастливые копии продолжали наслаждаться погожим летним деньком. — Эта картина… она восхитительна, мисс Лангре, — доктор поправил на носу очки и восхищенно осматривал получившийся шедевр, а незримый для окружающих Фотограф, лишь безмолвно прикоснулся к ее волосам губами, благодаря за столь прекрасный момент. — Прошу не трогайте, — но стоило любопытному доктору протянуть руку, чтобы прикоснуться к портрету, белоснежная рука мужчины тут же сжала эфес верной рапиры, — Краски еще не высохли, вы можете испачкать руки, — Виктория посмотрела на свои перепачканные в краске руки и вытерла их о тряпицу.

***

— Твоя последняя картина, моя дорогая, просто восхитительна! Ты превзошла саму себя, — сидящая перед ней женщина, по насмешке судьбы являющаяся тетушкой, являлась инициатором отправки Виктории в клинику для душевнобольных, молодая леди Лангре лишь улыбнулась уголком рта и кратко взглянула на свое отражение в зеркале, висящем за спиной гостьи. Ее нарядили в дорогое платье, заплели волосы в высокую прическу, все чтобы только скрыть ее болезненную бледность и следы местных «лечащих» процедур. Но больше Викторию интересовал не собственный внешний вид, а глаза, постепенно теряющие свой первозданный цвет. Сейчас они были грифельно-серыми, словно лишившимися цвета, даже белок имел ненормально серый оттенок, но тетушку изменения в дорогой племяннице совершенно не интересовали. Женщина без умолку болтала о том, кому бы выгодней можно было продать картину и в уме прикидывала стоимость ее шедевра. — Она не продается, — вытянутое лицо собеседницы, не ожидающей подобного от хозяйки картины, стоило всех денег этого мира, Виктория снисходительно улыбнулась и поправила прядь волос, — Она является подарком, которую я отдам лично, когда меня выпишут. — Д… дорогая, ты так в этом уверена, — женщине едва удалось справится с шоком, от разительного изменения характера молодой леди ведь раньше этот тихий цветочек спокойно выполнял все, что она говорила, а уж после гибели «жениха», то стала совершенно послушной и мирной, — Что… тебя выпишут так скоро? — Пойми, дорогая, после смерти твоего… жениха, — последнее тетушка едва ли не выплюнула, игнорируя правила хорошего тона и уважение к покойному, — Ты погрязла в своих странных видениях и иллюзиях, но здесь в этих стенах под чутким присмотром прекрасного доктора Тибса.

***

Только в стенах своей камеры… комнаты, Виктория могла почувствовать себя в безопасности, сейчас больше всего на свете она хотела лишь увидеть своего безмолвного спутника, но Джозеф не появился из тени, и молодая леди устало опустилась на край кровати, смиренно ожидая появления. Но заместо инфернального-гостя, в ее комнату ураганом ворвался доктор Миколаш. Молодой доктор, поправил растрепанные от быстрой ходьбы волосы и, в три шага подойдя к испуганной деве, он взял ее за руки. — Миледи Лангре, ответьте мне, прошу только ответьте правду, — Глисон прикоснулся губами к прохладным пальцам пациентки, — Прошу, скажите, вы действительно напали на вашу опекуншу? — Что? Я… — Виктория распахнула очи, — Нет! Я… меня сопроводила сестра Подс и заперла дверь. — Я вам верю, — доктор с облегчением выдохнул и вновь попытался поцеловать холодные пальцы девы, но та решительно, хоть и аккуратно высвободила руки, прижав их к груди, — Но доктор Тибс уже готовится провести вам гидротерапию, а потом испытать свой новый метод лечения — электрошок, нам нужно бежать, Виктория! Я помогу вам бежать, и мы вместе уедем, куда пожелаете. — Но послушайте… — Нет! Виктория, Вики… прошу, дождитесь меня, я отвлеку доктора Тибса и вернусь за вами. — Моя картина… прошу заберите ее, я не могу оставить их в этом ужасном месте, — эта просьба была безумной и доктор мучительно представлял как будет раскаиваться и просить прощения у Виктории, что не забрал с собой картину. Миколаш с тяжелым сердцем оставил девушку в одиночестве и побежал скорее за документами, где-то сзади послышался щелчок, похожий на фотовспышку и в стеклах его очков отразился секундное мерцание, доктор остановился и обернулся. Мир… изменился. Черно-белая вариация больницы, выглядела замершей. Все звуки пропали, словно доктор находился в своеобразном куполе, но сосредоточением этого пустого мира был он. Молодой человек с картины леди Лангре. Джентльмен с горящими холодным голубым светом глазами и улыбался зловеще-торжествующей ухмылкой, доктор Миколаш успел лишь заметить, как в руках неизвестного появилась рапира, как один удар снес его с ног. Вновь жуткая мигрень сдавила виски с такой силы, что перед глазами потемнело, а мир превратился в черный сгусток пустоты и боли. — Что же вы, доктор? Не можете справиться с хворью? — медленно проведя пальцами по лезвию оружия, Джозеф с наслаждением смотрел как корчится от боли ненавистный человечишка, посмевший вторгнуться в его планы, — Как нехорошо туманить разум, моей дорогой Художницы. Наш, с братом портрет, очень важен для меня и… для моей Виктории, если вы ее похитите, то я вновь останусь один, — холодные немигающие глаза молодого человека (человека ли?) неотрывно смотрели на доктора, Джозеф в предвкушении чуть облизнул кончик клыка и приблизился к надоедливому Миколашу, — А я этого не хочу. Со мной Виктория будет в безопасности, будьте уверены. Второй удар рапиры был фатальным. В пустом коридоре лежащий на полу доктор издал предсмертный крик боли и перестал двигаться, на нем не было следов ранений, как и у остальных жертв Фотографа. Они лишь безвольными куклами лежали на земле. Бездыханными и поломанными. Виктория ожидала Миколаша, но в комнате оказался Джозеф, как и всегда появившийся из непроглядной тьмы, он взял девушку за руку и запечатлел на ней поцелуй. — Кажется это наша последняя встреча, — Виктория вытянула вперед руку и прикоснулась к белой потрескавшейся кожей лица гостя, — Ты стал моим спасательным кругом, помог выбраться из пучины безумия, но… кажется у докторов на меня другие планы, — дева печально улыбнулась, прекрасно осознавая, что Миколаш за ней не вернется, ей оставалось принять свою судьбу — стать безвольной куклой в руках жестоких врачей, — Но… я… боюсь. Джозеф, я не… не хочу становится… такой как… как те, что смирно сидят без жизни, мне так страшно. Безмолвный друг мягко провел тыльной стороной ладони по ее щеке и указал на матрас, в который девушка, тайком от медперсонала, прятала краски и кисточки, а затем на простыни. Картина? Еще одна? У нее не было воды, а краски высохли. На этот вопрос у Джозефа был лишь один ответ. Первой в палату ворвалась медсестра Подс, женщина застала пациентку, рисующую странную картину на натянутой простыне, пациентка словно пала в своеобразный транс и не реагировала ни на что, даже когда ее силой попытались оттащить от «картины», она с невообразимой прытью выворачивалась из рук медсестры и возвращалась к картине. Каждый взмах кистью насыщал полотно цветом, а ее собственное тело обесцвечивалось, становилось тоньше и словно теряло краски. Пришлось задействовать двух санитаров, чтобы оторвать хрупкую девушку от своей работы и силой потащить в ванные комнаты. Виктория даже не обернулась, когда они прошли мимо бездыханного Миколаша, которого врачи заматывали в белые простыни, не отреагировала на речь доктора Тибса, лишь ответила ему холодной жесткой ухмылкой, когда врач приказал опустить девушку в ледяную воду. Но то, что произошло потом… не ожидал никто. Как только тело молодой леди опустили в воду со льдом, оно… растворилось! Исчезло! Как краска, на которую брызнули растворителем. Оставив в воде лишь лужи разноцветных красок и старое поношенное одеяние сумасшедшей. Уже вечером в поместье Лангре пришло письмо с известием об исчезновении молодой наследницы имения, а также картина — та самая, на которой изображенные молодые люди проводили свободное время в безмятежном спокойствии тихим летним днем. Конечно, известие об исчезновении любимой племянницы немного расстроили, теперь уже, полноправную хозяйку имения, но перспектива продать последний шедевр и жажда наживы, затмила горечь утраты (если зачатки этого чувства вообще присутствовали) единственного родственника. Миссис Моро (в девичестве Лангре) приказала повесить картину над камином, чтобы в последний раз полюбоваться на племянницу и неизвестных молодых людей. — Подумать только, дорогая, мне нужно было только свести в могилу то ничтожество, что ты так гордо именовала «женихом» и довести твое безумие до апогея, чтобы ты создала хоть один единственный шедевр, — выпив остатки вина в бокале, женщина уже собиралась покинуть зал, как ее внимание привлек странный звук, капающей воды.

Кап-Кап. Кап. Кап.

Он был отчетливым и каким-то вязким, словно капала не вода. Женщина медленно обернулась к портрету и с ужасом взирала как краски медленно стекали с холста и капали прямо на пол, образуя лужицу. Леди Моро оставалось лишь следить как краска медленно стекала на пол, ее ноги словно парализовало, крик ужаса застыл где-то в глотке, когда из образовавшегося «озера» из краски появилась сначала макушка, а затем потерянная племянница. Ее бледное лицо покрывали следы краски, как волосы, кончики пальцев и ткань платья, достаточно красивого богатого платья. Чуть приподняв ткань юбки, она присела в аккуратном реверансе и неспешно шла к дорогой родственнице, оставляя за собой следы. — Не бойтесь, я нарисую вам самый прекрасный портрет, — ее холодные тонкие пальцы прикоснулись к щеке тетушки. Утром слуги нашли в зале лишь одинокий портрет хозяйки поместья миссис Моро, но ни самой женщины, ни загадочного портрета больше никто не видел.

***

Художнице нравилась ночь. Особенно такая. Дождливая. Ей нравилось слушать как капли стучат по стеклу и рисовать. В огромном мягком кресле сидел Джозеф, Виктория стояла к нему спиной, но могла поклясться, что он внимательно следит за нею. — Тебе нравится рисовать ночью, — больше утверждение, а не вопрос, Художница отложила кисти и обернулась в сторону к Фотографу, он стоял рядом, практически соприкасаясь плечом к плечу и любовался темным пейзажем за окном, — Особенно в дождь, — внезапно мелькнувший знакомый силуэт в белых одеждах, — Оу, как интересно, кажется наш ненавистник дождей решил изменить своим принципам… занятно. Виктория лишь на секунду оторвалась от полотна и взглянула на окно, увы силуэт господина Ву уже скрылся за деревом, но Художницу особо не опечалило, дева прикоснулась к руке Джозефа и продемонстрировала ему результат своих работ. Чудесный портрет троих молодых людей. Двоих молодых людей, практически не отличимых друг от друга и молодую девушку, стоящую у холста.