Новая жизнь спустя семнадцать месяцев

      — Тебе мало тысяч убитых тобою людей? — её голос остаётся равнодушно-спокойным, словно не у неё во взгляде читается непередаваемая грусть. — Хочешь, чтобы наша битва уничтожила их всех? Ты желаешь геноцида простых смертных? — она немного отводит розовые глаза в сторону, надеясь, что собеседник не заметит, как, дрогнув, она сожмёт тонкие пальцы в кулачки.       А Куросаки, слегка напрягшись, поймёт, что в Башне появился ещё один человек, знающий его маленький секрет.       — Очередные громкие слова, — на его глаза ложится зловещая тень. Он не ощущает стыда за свои поступки, который пытается внушить ему эта женщина, и нет в его сердце места для тревоги. Куросаки знает, что если он отступит сейчас — проиграет, и все умрут. — От человека, который сидит в своём храме сотни, а то и тысячи лет, — он не прыщет ядом, не кидает гневных взглядов и уж тем более не бьёт себя кулаком в грудь, как когда-то. Довольно с него театрального героизма!       Йеон немного горбится, сидя на мягком троне перед неизвестно как уцелевшим столом. Человек перед нею непреклонен в своих убеждениях, его не переубедить. Глупец ли он? Потерявший надежду или заплутавший в лабиринтах своих желаний? Безумец? Кто?       — Ты не понимаешь, — её розоватые губы еле движутся на аккуратном, слегка румяном личике.       Женщина, что провела в своём храме долгие века, не растеряла природной красоты, за которую обычные женщины готовы пойти на любые вещи.       — Да, не понимаю, — он немного повышает голос, а его губы сами растягиваются от ноток сарказма в голосе. Ему хочется кричать, надрываясь в истерике и яростно, не сдерживаясь жестикулировать руками. Сорваться и закричать. — Я дурак-недотёпа, — сквозь сдержанный тихий рык, истошно пищит от безысходности юноша. — Прост — как пробка. Называй меня глупцом, если тебе так удобней, — он хрипит, поддаваясь на шаг вперёд и замирает, видя растерянность на лице Йеон. — Но, прости, я не понимаю.       Женщина напряжённо сглатывает, теряясь из-за слов вторженца, что ещё недавно источал настолько непреодолимое чувство силы и власти, что ей становилось страшно, видя перед собой столь могущественного человека в таком состоянии.       — Я не понимаю! — отрицательно мотает головой Куросаки. — Почему такие, как вы, сидят и бездействуют? Почему сильные не предпринимают решительных действий против серьёзных угроз, а ждут чуда от своих подчинённых? Почему против чудовищ всегда в бой рвутся молодые глупцы, что только и умели, что держать оружие, что имели при себе лишь одно — отвагу?       Йеон вздрагивает, чувствуя, как сила человека показывает себя, что становится видной даже обычному глазу. Чёрная шинсу, сочащаяся прямо из тени за спиной мужчины, словно созданная из тёмных, негативных человеческих эмоций, поглощает пространство вокруг угольной дымкой. Она стелется понизу, клубится среди облаков и витает вместе с воздухом — чёрная шинсу повсюду. И теперь ей нет смысла ожидать атаки из-под тишка, теперь всё вокруг было одним целым. Всё вокруг — шинсу этого человека.       — Ты ждала, что придёт герой? — сквозь короткий смешок хмыкает незаконный, прикусывая край губы. — Что Гатлинг сможет им стать? — он резко поднимает взгляд, смотрит острым взглядом прямо в малиновые глаза. — Неужели ты думаешь, что с "чудовищами" должен сражаться "герой"? Считаешь, что "герой" и правда должен или обязан победить "монстра"? Да и кто вообще сказал, что у него это получится? — он улыбается. — Ах, да, точно! Никто! — его улыбка становится ещё более заметной. — Ведь если "герой" проиграет, никто и не вспомнит о глупце, "который просто полез не в своё дело". Удобно, — моментальный холод, убивший ощущение жалости и мольбы в голосе.       Глава семьи Йеон, скулы которой подрагивали в немом гневе, продолжала молчать. Ей было просто нечего сказать, что ответило бы на все заданные вопросы разом. Ни один ответ не приходил на ум женщине, что стал бы достойным прозвучать в эту минуту. И уж тем более не было такого ответа, что удовлетворил бы желания этого человека. Просто ещё никто не нашёл правильных ответов на все эти вопросы.       — Молчишь, — в его опущенном взгляде читается грустное "молчание — тоже ответ", и вздох. Сотни ярких шаров Серо, поверхность которых покрывалась мелкой, но очень заметной рябью сомнений, казались неисчислимым скоплением крохотных солнц. — Ты честная. Уверен, многие другие, если не все, дали бы хоть какой-нибудь ответ. Но ты просто молчишь. И это ещё хуже.       Женщина уже не вздрагивает, а открыто побаивается неизвестного незаконного, что стоял перед ней. Она уже мысленно упоминала, что небеса Двадцать Первого Этажа принадлежат ему, но сейчас, когда шинсу вокруг рыжеволосого мужчины приняла цвет его силы, когда она стала частью его силы, Йеон увидела её настоящие масштабы. Всё небо от горного шлейфа на севере и до водопадов на юге, от окраин жилых зон на востоке и до окраин Этажа на западе — небеса потеряли свой миролюбивый, слегка отрешённый от мерзких проблем голубоватый оттенок. Сейчас небеса были угольно-чёрного цвета. И даже искусственные солнечные лучи, созданные силой самого Хранителя Этажа, потеряли свою власть, подавленные силой незаконного. Его гневом.       — Ты спросила: желаю ли я геноцида простых смертных? — он переспрашивал это с улыбкой. — Если да, что тогда? Остановишь меня? — удивлённо пожимая плечами, он с едкой усмешкой продолжает. — Я в это не верю, — ему даже не пришлось подтверждать свои слова жестом. — Не верю, что главы великих семей поднимут свои задницы ради подобного. Они просто пошлют разобраться с этим своих вассалов, офицеров. Ведь подобные дела, дела мирские, их не касаются. Они выше этого! — открытое насмехательство, и его голова наклоняется вправо. — Возможно... Нет, я уверен, — резко меняет он своё мнение. — Ты слышала о приказе Короля Башни Захарда, который гласил о войне. И что я вижу: пешки пошли слепо его выполнять.       — Приказы Захарда не обсуждаются, — она всё ещё пытается сопротивляться.       Куросаки подавляет смешок, но не в силах сдержать свою непослушную улыбку.       — И лишь поэтому вы готовы убить "лишнюю тысячу" или "десятки тысяч" людей? — у него уже нет сил задавать вопросы, но желание услышать ответ на свой вопрос сильнее. — Готовы уничтожить F. U. G. в котором состоят обычные и высшие офицеры, да ещё во главе которых стоит один из сильнейших незаконных? — он ухмыляется. — Решились вырезать великую семью По Бидоу где также есть обычные и высшие офицеры и которая также возглавляется незаконным, который входит в топ-сильнейших? — его левая бровь неверяще приподнимается. — А может, вам кажется, что вы выбрали наипростейшее из перечисленных и захотели убить всех на каком-то там экспрессе? — вторая бровь также приподнимается и теперь он смотрел на женщину широко раскрытыми глазами. — Ответь же мне, глава семьи Йеон, который из этих вариантов не вызовет полномасштабных военных действий, которые не унесут десятки тысяч "невинных жизней"? Что из этого не заставит пролиться реки крови? — чёрная шинсу, клубящаяся всё сильнее, становящаяся ещё плотнее, всё гуще возле тела незаконного. Настолько, что, казалось, двое людей находятся внутри чёрного шара. — Отвечай! — его глаза с непередаваемым голодом пожирают каждое движение Йеон, каждую эмоцию на её лице. Он требует ответа от которого будет зависеть не только её жизнь, но и существование всего дома Йеон.       Глава семьи молчит. Проходит пара долгих минут, а она всё размышляет, колеблясь и взвешивая каждую мысль. Но все они пустышки, так как она, да и он, уже знают правильный ответ. Ни один из трёх приказов нельзя будет решить малой кровью. Да и что значит это "малой кровью" для стен Башни? Десять, сто, тысяча — сколько жизней?       Ичиго не моргает. Он ждёт, надеется и верит, пока в глубине души ещё не погасли угольки доброты и тепла. Перед ним сидит женщина, что одним своим словом могла изменить решение старейшин, взять всё в свои руки и задушить, убить угрозу в его лице ещё в начале. Но она этого не сделала. Понадеялась на судьбу, на своих пешек. И они подвели её и себя. Она не ответит, понимает он глубоко внутри себя, так как ответ очевиден, но он слишком сильно идёт в разрез с мировоззрением устоявшейся системы.       Его пальцы сжимаются в кулаки, так что белеют костяшки пальцев. Его терпение уже давно не резиновое, как когда-то, а сам он уже не ребёнок.       — Это конец.       Глава великой семьи не успевает среагировать, как все алые дома, незаметно издав пульсацию, покрывшую их еле заметной колючей рябью, взрываются лучеобразной формой. Она была слишком поглощена безразличием в карих глазах, что не смогла уловить мелкое колебание безграничной силы незаконного.       Его непреклонная воля, почувствовав, что внутри него что-то перегорело, охладела окончательно и, став безжалостной и издав визжащий свист, поглотила небеса. Секунда, и от развалин храма и парящей плиты не остаётся ничего. Лишь каменным дождём сыплются на землю огромные осколки. Люди, которых он привёл, похоже, были лишними. Поэтому он отдаёт ментальный приказ своей шинсу, и та, сплетаясь и принимая материальную форму, унесла четырёх людей обратно во дворец. Там всяко будет безопаснее, чем здесь.       Глава семьи без труда уворачивается от всё сжигающих лучей, таранящих по инерции землю под небесами и сметая целые кварталы. Противник, что парил в воздухе на, казалось, тенях, задавал направление разрушительным потокам шинсу простым взглядом. Десятки домов гасли, но на месте каждого из них появлялось ещё десять. Многие она отражала собственными домами, от части уворачивалась, но в большинстве старалась подавить огромное количество домов незаконного своими.       Взрывы, происходящие в небесах, вовсю буйствовали на земле, неимоверными порывами от ударных волн они вызывали безжалостные завихрения ветра, уверенно перерастающие в смерчи, вырывающие десятки деревьев, сметающие крыши зданий и переламывающие многоэтажные здания напополам. Из-за воя стихии не было слышно копошения людей, не было слышно ужасного плача и бьющейся истерики. Сражающиеся в небе не слышали криков людей на земле.       — Сражайся, — тихо шепчет незаконный, беспомощно наблюдая за тем, как хрупкая женщина создаёт десятки домов, которые в следующую секунду подавят его десяток. — Сражайся, — его взгляд мутнеет от недостатка интереса, от потерянного азарта битвы. Руки медленно опускаются, но алые дома не перестают создаваться, словно желая истратить весь лимит шинсу на Этаже. — Сражайся, — рыча, умоляет он. — Почему ты не сражаешься? — его терпению настал конец.       Йеон не слышит, слишком занятая нарастающими в силе багровыми домами. Она не замечает слов незаконного, осознанно игнорирует, надеясь, что вскоре тот поймёт свою ошибку и прекратит эту бессмысленную битву.       Он моментально оказывается позади неё с уже занесённой над головой правой рукой. Ощущения от сонидо, при перемещении которым практик словно телепортируется с точки "А" в точку "Б", совсем разнятся с чувствами от поступи, что оставляет после себя призрачный силуэт. Он редко использует эту способность, ведь мало кто может уследить за ним даже когда он использует поступь, оставляя мимолётную тень, чтобы дать врагу понять, что он переместился.       Но женщина успевает отреагировать на исчезновение противника. Но даже после перемещения, сила алых сфер не уменьшилась.       Удар. Чёрное лезвие издаёт скрежет, напоминающий железный смех, сталкиваясь с, казалось бы, классической иглой высшего офицера.       Блок. Длинное с яркими золотыми прожилками лезвие иглы дрожит. Рука с зажатой в ней рукоятью понемногу немеет; она проигрывает ему физически.       Левая ладонь незаконного заносится над тыльной стороной угольно-чёрного лезвия. Он напирает на женщину всем своим весом, сжимая рукоять с алыми лентами ещё крепче.       — Гецуга Теншоу.       Наблюдающие за немыслимой битвой, люди с земли увидели, как небо на секунду вернулось в норму: исчезли клубящиеся тьмой облака, затихли чёрные ветра, пробились сквозь черноту светлые лучи искусственного солнца — и в одночасье всё погасло и стало темнее прежнего. Небеса поделил надвое чёрные серп, кажущийся падающей "молодой луной", что рассёк весь Этаж надвое, проходя по центру дворца.       Пошатнувшаяся, принявшая большую часть удара на себя, Йеон не может больше сдерживать скопившуюся во рту кровь. Огромная рана на её теле, проходящая между грудей от правого плеча и до левого бедра. Подобная "рана" также виднелась ей и на земле: от северной границы до южной — сплошная борозда огромных размеров, унёсшая десятки тысяч жизней.       — Ради чего? — не понимает она, сглатывая кровь. Рана на её теле медленно затягивалась. Намного медленнее из-за чёрной шинсу, что оборванными кусочками сочилась из её тела вместе с кровью. — Ты готов пожертвовать столькими жизнями ради чего? — она не понимает. Словно глупая собака, гоняющаяся за своим хвостом, она не видит дальше своего носа.       — Ради семьи, — безнадёжно выдыхает Куросаки; рукоять в его руке, опоясанная красной лентой, скрипит от силы сжимающихся на ней пальцев. — Ради людей с которыми я поделился своей силой, частью своей души, — ему ещё страшно называть своих товарищей "детьми". Он не может называться "Отцом всех Квинси", пока не будет уверен в себе полностью, пока не услышит их согласия следовать за ним и дальше. Они должны увидеть, понять и принять то, что он готов идти на человеческие жертвы. — Ради Иларде и ребёнка, — наконец добавляет он. После слышит яростный, недовольный железный скрежет в голове. Хичиго недоволен, что его напарник приплёл к этому всему ещё и не родившееся дитя. Но Куросаки не хочет лгать, ведь он сражается, чтобы защитить своё будущее. — Ради всех, кто в меня верит, кто надеется, что я положу этому конфликту конец.       Она не может сопротивляться. Не то, чтобы она ослабла из-за долгого бездействия или чего-то подобного, просто сила противника была больше, просто его поступки нашли отклик в эмоциях. Он знал за что сражается, когда заносит и опускает свой клинок, он верит в свои слова.       Очередной свист последних алых домов и Йеон тяжело переводит дыхание. Что задумал её противник, погасив все свои дома, и даже не занося больше свой клинок?       — Погашу чувства, — шепчет незаконный; три дома шинсу позади него разгораются с новой силой, поглощая всё больше его силы. — Отброшу эмоции, — дома позади него переливаются тремя разноцветными волнами ряби, словно находясь в шатком дисбалансе. — Забуду лица, — сила позади него замирает, начиная закручиваться в разные стороны. — Отрешусь от голоса сердца, — три дома объединяются, заставляя небеса в радиусе его взгляда разразиться оглушающим громом и вскоре последующими за ними молниями. — И буду следовать лишь инстинктам и рефлексам.       Йеон, уже почти залечив рану на теле, беспомощно наблюдает за растущей силой противника. Три призванных дома, слившихся в единое сферическое нечто чёрного цвета размером с здание, став одним целым, покрылось мириадами трещин, простирающихся вдоль дома от основания возле затылка Ичиго и поднимаясь к верху.       Мгновение после. Оболочка дома медленно осыпается чёрными черепками, превращающимися в пыль прямо на глазах Йеон. Женщина поражённо наблюдает за поведением человека, ожидая его следующего хода. И вздрагивает, когда снова смотрит ему в глаза. Безэмоциональные — в них не было тех эмоций, которые он испытывал придя сюда. Холодные — он был готов на всё, чтобы достичь своей цели; нужно будет убить десятки тысяч — он убьёт, но заставит её склониться перед ним. Не различающий "хорошо" и "плохого" — взгляд машины, робота. Сверхмашина — человек без изъяна, отказавшийся от всего человеческого, чтобы использовать свою силу на полную.       — Чудовище, — она не знает, как описать существо перед собой более точно, чтобы передать все свои эмоции в одном слове. Его взгляд смотрел сквозь неё, вперёд, — он не видел в ней препятствия; он совершенно не испытывал страха — словно не было силы большей, чем его.       Он делает шаг вперёд, позади него осыпаются последние крупицы "кокона", и его сила принимает завершённую форму. Зависший ровно чуть ниже затылка, идеально напротив позвоночника при наклоне в сорок пять градусов, выглядящий как два скреплённых между собой конуса обвитые тремя кольцами разного цвета.       — Пади, — он мгновенно наносит удар, проталкивая левый кулак всё глубже в тело Йеон.       Она, подхваченная силой его удара, подлетает на пару сантиметров, а после выплёвывает кровь ему на руку. Он стал ещё быстрее и сильнее, возможно, даже таким же сильным, как Барракуда. Ей удаётся вложиться в какую-то долю секунды, чтобы занести руку с иглой и, замахнувшись, ударить.       Тоже мгновение. Её тело парит в воздухе — на нём ни царапины. Его левая рука, причиняющая ей боль, крепко сжимая её хрупкую кисть руки с иглой. Это зависело не от скорости — она была быстрее; это был инстинкт, даже интуиция, — он почувствовал её желание убить его. И молниеносно отреагировал. Это была моментальная реакция.       Йеон морщится от боли. Её правая рука тихо хрустнула, но даже на лечение такого перелома ей нужны самые драгоценные минуты. А в битве против такого противника, даже секунды — это роскошь, достойная короля.       — Не дождёшься, — она быстро пытается найти выход из сложившейся ситуации, но темнота из-за спины её врага вводит в ужас. Позади молодого мужчины собралась всё его шинсу: и клубящаяся недавно вместе с облаками, и витающая в воздухе, и крупицы, что застилали свет искусственного солнца — это была его сильнейшая форма.       — Вот как, — он безэмоционально заносит клинок, лезвие которого ярко сверкает голубыми огнями, и видит страх на лице женщины. Она понимает, что если этот удар коснётся её, то она навсегда потеряет себя — станет частью его силы, как те люди, что сейчас буйствуют в дворце её семьи. Те ещё не поняли, не догадались, что их сила, которой они противостоят офицерам, стоила десятков тысяч невинных жизней. — Ни за что! — она яростно вырывается из хватки незаконного, ровно в тот же миг его клинок рассекает воздух.       Она пожертвовала гордостью главы семьи, показывая врагу спину, но осталась цела, убегая к "небу" Этажа.       — Врата! — размашистым движением она разрывает пространство, исчезая во вратах. — Лишь бы добраться до Сотого Этажа, — она молится, нервно оборачиваясь за спину. И лишь когда видит, что врата позади неё закрылись, Йеон позволяет себе слегка успокоиться, прекрасно понимая, что такое чудовище точно надолго её не оставит. Ведь она его цель. Победа над ней позволит ему спасти своих товарищей и даже больше...

***

      Он сжимает пальцы левой руки в кулак. Она ушла, а он здесь, один и не победивший. Нужно догнать любой ценой, понимает Куросаки, и, рассекая пространство в ста метрах от себя взмахом руки, ждёт, высматривая в бесконечной темноте нечто.       Проходит пару минут и в стометровой расселине, похожей на гарганту Пустых, появляется гигантская глазница Хранителя. Морщинистая, покрытая громадными чешуйками, в этот стометровый разрез помещается лишь один глаз исполинского существа. Закрытое веко поднимается. И на Куросаки смотрит огромный глаз со зрачком поделённым на пять равномерных участков внутренней перегородкой, в каждом из которых находится пять разных символов, которые относятся к пяти разным стихиям.       — Открой мне врата, которые позволят догнать эту женщину, — он остаётся равнодушным даже перед взором Хранителя Этажа. Лишь сердце в его груди начинает колотиться быстрее. Он хочет сразиться с этим существом, но позже, когда его товарищи будут в безопасности.       Хранитель молчит. Размышляет. Ему известно, что директор Этажа, Йеон Хана, проиграла этому незаконному и сбежала.       Хранитель моргает. Этим, казалось бы, безобидным действием поднимая настоящий ураган. И открывает аналогичные врата, куда без промедления ринулся рыжеволосый удильщик.