kaleidoscope.

      она подсаживается к нему за столик в забегаловке Pop’s каждую ночь, и этим нежеланным обществом остается, разве что, давиться, – всего минута, чтобы хватило упиться, если не захлебнуться от одного только вида этой девочки-катастрофы, что он неласково именует змеёй, растягивая свою самодовольно-нахальную улыбку по уголкам, словно чувствуя при том действительно нереальное наслаждение, смакуя ее сладкие надменно-презренные взгляды на кончике языка, пытаясь подавить в себе то нагло рвущееся принцесса.       иди к черту, Джонс излюбленный ответ, такой одновременно едкий химозный, горький, ощущаемый, как порез заточенного ножа, но одновременно с ненавязчиво сквозящим меж строк или прижмись уже ближе, мне дышать без тебя больно, и с тобой, по правде, тоже, но так и не произнесенным из все тех же принципов любой самодостаточной девчонки. как же иначе – неидеальный парень с причудами, что никогда не снимает свою смешную серую шапку-корону, да неидеальная девочка с кукольной внешностью, ходячая опасность, буря, что готова уничтожить тебя за одно лишь нелестное слово в ее адрес – равно идеальная комбинация, правильная и совершенно вписывающаяся в одну из его историй, что он никогда не напишет, лишь в стопервый раз прокрутив у себя в голове, как старую запомнившуюся кассету.       что, снова малыш Арчи? брошенное между словом по привычке, точно без интереса, по-прежнему вглядываясь в экран ноутбука, но чувствуя при том просто дикое угрызение совести. а Вероника не ответит, лишь подсядет к нему ближе, ногой касаясь его ноги, (не) специально, конечно, но Джонс не придаст тому значения, не подарив ей и единой возможности победить в этой бессмысленной игре кто быстрее задохнется от этого давящего на легкие желания сдаться чья колкость окажется круче. очевидно, Джонсу нет равных, и все же тяжелее играть, когда ее присутствие до предела заполняет легкие дорогим парфюмом со сладкой примесью жасмина.       он изредка одаряет ее случайными/неслучайными взглядами, полными отвращения, боли и желания, балансирующих на грани, постоянно сменяющих одно на другое, заставляя парня чуть ли не подавиться заглушающей его внутренний крик гаммой полярных чувств, углубляя его в клоаку из лжи, масок и ненависти. отвернись, сука, мне больно видеть тебя – тонущее в его мыслях, слепое, неозвученное, затерявшееся на затворках памяти, и все же с рябящим между строк смотри сколько хочешь, мне нравится, блять.       ночь путается в водопадах ее уложенных лаком прямых волос, играется отблесками и отливами, сменяясь тонами от индиго до черного дымчатого. в ее стеклянных глазах цвета виски, застеленных дымчатой занавесой черного, отражается молочный серп полумесяца, гнутыми дольками обводя радужки глаз. смородиновый полумесяц ее самоуверенной ухмылки слишком рьяно режет по венам, врезаясь глубже под кожу, а блестящий бархат молочной кожи сглаживает излечивающим бальзамом все раны. Джагхед обязательно бы заметил все это, если бы смотрел. но он, конечно (не) смотрит. даже не пытайся, я уже прочитала все в твоих глазах, Джонс глухим эхом проносящееся где-то в густом сонмище разномастных мыслей, преимущественно украденных его волшебными глазами цвета голубой лагуны, холодным лазурно-аквамариновым штормом с кудрявой сливочной пеной топящие ее в себе без остатка.       теплое красноватое свечение вывесок в стиле retro как-то необычайно красиво ложится на их силуэты, а блеск в глазах затуманивает рассудок, науськивая поддаться, и Джонс поддается, сливаясь в штормовом поцелуе с брызгами пены, но почему-то не чувствуя при том себя провинившимся даже за этот глупый проигрыш. плевать, ее сухие теплые губы легкого нежного вкуса ванили и отголосков сладких спелых лесных ягод неизлечимо влекут, и он просит сочной добавки вновь и вновь, увлекаясь в эту игру уже без шансов на спасение, утопая и проигрывая, но наслаждаясь каждой секундой этого проигрыша со сладким именем Вероника Лодж, совсем без ноток горечи, на самом-то деле. господи, Ви, прекрати уже тянуть мои руки к себе под юбку, растянутое в перерывах между ненавязчиво-легким смехом и тягуче-сладким карамельным поцелуем. ты сам это делаешь, болван, чуть с обидой брошенное в ответ, но прерванное тихим вздохом удовольствия, истомой расползающегося по телу.       в конце-концов, когда в глазах отразится сверкание первых холодных утренних лучей, все это будет стерто из сценария под корень. и он не напишет о ней ни строчки в своих рассказах, постоянно продумывая миллионы новых сюжетов, продолжая нежно целовать Элизабет в персиковые губы, но думая совсем не о идеальной пай-девочке с безупречной бумажной розовой жизнью. на следующий день он не посмотрит в сторону ядовитой стервы Лодж ни разу, но не раз подумает о ее прекрасных угольно-черных глазах, что ночью наиволшебнейшим образом отражали в себе луну. он картинно назовет ее при людях шлюхой, вспоминая, как сладостно ласкали слух ее приглушенные в ночи и преломленном свете ламп стоны, и как она изгибалась под ним, вонзая идеально подпиленные ноготки с безупречным маникюром поглубже ему под кожу, в порыве страсти до крови расцарапывая кожу на бумажно-белом холсте спины, и он загадочно улыбнется, чувствуя легкое саднящее пощипывание под футболкой.       он вспомнит, как пурпурные розы цвели на ее щеках под давлением его тяжелого едкого затравленного взгляда с плещущейся волнами сумасшедшей влюбленностью. он вспомнит о том, как летела в тьму их одежда, сорванная второпях, и как он заманил ее под мягкие купола снежных воздушных одеял в порыве жадности и страсти. вспомнит, как обжигали рваные поцелуи и сбившееся дыхание на цветущей сливово-багряным шее. он напомнит себе, что Лодж слишком вульгарна и самодовольна, но не упустит возможности сполна насладиться ее изгибами и контурами, обрисованные короткой облегающей юбкой – слишком сексуально, Лодж, спрячь себя подальше от моего взгляда или подойди уже поближе. позволит себе зашторить тяжелые свинцовые от недосыпа веки, наслаждаясь воспоминанием о сладком аромате корицы и сливочного мороженого, что исходил от ее шелковистых смоляных волос, и улыбнется, понимая, насколько же грела ее теплая сливовая улыбка. и когда наступит ночь, история повторится в н о в ь.