Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.
***
Это была роза. Чем пахнут розы? Эти бокаловидные совершенные творения природы пахнут смешением нежных рассветов и ярких звезд со сладкой щепоткой фруктового аромата. Розы пахнут как сочные карамельные персики и спелые кисловато-приторные яблоки. Розы сочетают в себе восхитительную смесь из малинового сиропа и апельсиновых ликерных ноток меда, корицы и ванили. Для Шерил розы пахнут керосиновым ядом. Ей хотелось кричать от этого кошмара, растущего бездонной пропастью прямо в груди, под ребрами, в сердце, ломая грудную клетку на осколки, рассыпающиеся в пыль. Кошмар, какого она страшилась на протяжении всей чертовой жизни, для облегчения постоянно подкрашивая губы в ядовито-красный; постоянно кичливо вздергивая подбородок и одаряя своих «подчиненных» взглядом, полным холода и презрения, полным гордости и едкого эгоизма, текущего прямо по венам, с кровью. Она хотела избежать этого сна, крошащего ее на мелкие кристальные алмазные кусочки, в итоге убегая от себя самой; убегая от неизбежного. Шерил молилась, повторяла, как мантру, каждый свой день: «Кто угодно, но не он, пожалуйста». Единственное, чего она просила у этой беспощадной жизни, но именно это и произошло. Шерил приснился Джагхед — парень, которого она невзлюбила с первого взгляда, с первого слова. Возможно, именно так жизнь и хотела вернуть этой оторве все ее грешки, в полной мере, да еще и с добавкой. В тройной порции, чтобы давилась. На ее руке от локтевого сгиба до запястья расцвела кремово-белая роза с шипами, символизирующая вкупе её и человека, который по какой-то глупой случайности был назван судьбой её соулмейтом. Шерил ненавидела белые розы, Шерил упорно утверждала, что это не честно. Здесь должна быть красная роза или ничего вовсе. Мерзкая роза была белого цвета. Поэтому Вишневая Королева в порыве гнева бездумно выцарапывает ненавистный ей всем своим существом цветок с руки, оставляя на нежной бархатистой коже кровоточащие следы от своих ногтей, непременно с идеальным маникюром, на который ей вдруг стало плевать. Но тошнотворно белый цветок появлялся снова и снова, прямо поверх содранной кожи и крови, медленно возрождаясь сначала туманно-прозрачным холодком, а потом и прежними пурпурными красками. Чёртов паинька-Джонс испортил ей жизнь. И теперь Шерил было уже всё равно, пусть эти розы ведут вечную борьбу, появляясь снова и снова, вытесняя друг друга и заполняя каждый миллиметр кожи её правой руки. Пусть их шипы пустят свой ледяной яд ей под кожу, заражая каждую клеточку, не оставляя шанса найти эвтаназию. Она готова умереть вместе с этой живописью сада из роз на руке. Что угодно, главное, не он. И никакая вакцина ей уже не поможет.***
Джагхед и Бетти с самого детства проводили каждый свой день вместе, все больше привязываясь друг к другу. Со временем Джонс влюбился в миловидную блондинку с прекрасной улыбкой, точно у ангела, и он не мог сопротивляться этим чувствам. Когда парень узнал, что его Бетти влюбилась в Арчи, парень отдалился от нее, прикрываясь извечной занятостью, хотя на самом деле ему было попросту больно смотреть на девушку, зная, что шансов больше нет. В какой-то момент судьба услышала его, и у них с Купер вдруг начали завязываться далеко не дружеские отношения, постепенно становящиеся все более крепкими и чувственными. Если кому-то вдруг потребовалось бы найти самого счастливого парня во вселенной, прохожие смело отвечали бы: «вам к Джонсу, только учтите, его счастье чересчур заразно, почти как болезнь». Однажды это самое счастье все-таки превратилось в оную болезнь, бьющую по нему тяжёлыми острыми ударами, поражая каждый миллиметр, впоследствии разлагающийся незыблемой болью. Счастье стало венцом всех его самых страшных кошмаров. Больше не дарило свет, лишь заполняло обманом, тоской и безнадёгой доверху, необъятной смесью размерами с целый океан грез, да побольше Атлантического. Когда одной беззаботной ночью Джонсу приснилась его половинка, он хотел либо посетить психиатрическую, либо проверить себя на наличие наркотических. Сон не мог оказаться реальностью. Зазеркальная иллюзия, искажение правды, мираж, вычитанная из книжек сказка, обыкновенная шутка, но никак не правда, нет. И тогда Джонс хотел лишь стереть свою память быстрым перечёркиванием «дефект», неразборчиво заштриховать тёмными чернилами, да побыстрее. У Джагхеда не было чернил. Парень ненавидел неизвестно что о себе возомнившую «Шерил-Бомбочку», решающую все свои проблемы одним неизменным набором, в комплект которого всегда входили лицемерие, ложь, хитрость, непоколебимая власть и прочие изощренные способы, как стать королевой школы. Парень с радостью бы выпил несколько бокалов обжигающего яда, оставляющего внутри покалывающие язвы, вызывающие смертельное внутреннее кровотечение. Он бы с радостью принял нелицеприятную судьбу людей, отвергших своего соулмейта, и с леденящей кровь улыбкой наблюдал бы за тем, как сонмище распускающихся цветов выпускает отраву ему под кожу, медленно убивая. А лекарство одно — смириться. Смириться и остаток жизни ловить на себе взгляды, полные отрезвляющей ненависти, подпитываемой постоянным совместным времяпровождением. Это чувство было под корой головного мозга; было введенным внутривенно; было на кончиках пальцев. Оно было везде. Ненависть.***
Преломленный местами свет прожекторов, встречающийся с цветными пёстрыми пятнами от диско-шаров, накаляющаяся до предела атмосфера тревоги, лишь сильнее отражающаяся в обеспокоенных взглядах окружающих — та самая школьная вечеринка. Одна незаменимая деталь, без которой, наверняка, вечеринки даже и быть не могло — Шерил Блоссом. Бриллиант среди фальшивых стекляшек, нагло выдаваемых за «драгоценность». Тьма среди теплого света, заставляющая кончики пальцев околеть от жуткого холода. Звезда среди утреннего неба. Особенная. Шерил подобрала для этого события кроваво-красное платье в пол, чуть опошленное длинным разрезом, полностью отражающее душу его представительницы, сердце которой от всех этих событий обливалось даже не кровью, а противно приторным кленовым сиропом, что преследовал ее всюду. Губы, как всегда, с филигранной аккуратностью подведены помадой, тоном гармонирующей с платьем и туфлями на высокой платформе. А шею украшает блестящая даже без освещения звездная россыпь переливающихся прозрачных камней. Джагхед Джонс с какой-то несвойственной, не понятной ему учтивостью подмечает, что так её глаза шоколадно-орехового цвета природы лишь заметнее горят антрацитовым огоньком. Затем, словно давая себе за то пощечину, напоминает, что девушка по-прежнему пахнет не приятным для него смешением сладкой мяты и вишни. Но так же помнит, что без одиозной реакции на этот душистый аромат он наслаждался красотой её волнистых рыжих волос с клубничным переливом, растянув блаженную улыбку в идеально ровном полумесяце. Голос Арчи Эндрюса, с небывалым совершенством выступающего на сцене, и бурные поддерживающие аплодисменты — как напоминание о том, что Шерил — все та же проблемная дева, вызывающая у него нехилую ненависть, бездарно выжигающая в нем жизнь одним своим существованием. — Совсем не знаешь, что такое аплодисменты, Джонс? — спрашивает Бомбочка где-то поблизости, и ее фраза металлическим скрежетом отдается у него в мозгах, выедая все ветреные мысли. Жизнь — до крайности странная штука, она иллюзорно даёт тебе новый шанс, что-то вроде чистой страницы, как новое поле для шахмат. И ты принимаешь раунд, начинаешь играть. А потом она выводит на полк фигуру, которую ты думал, что смог победить. И в твоих руках выбор: продолжить игру, несмотря на обиду и гнев, или бросить всё, уйти, заявив, что это не по правилам. Иногда лучший ход в такой игре — цугцванг. Это когда лучшим ходом оказывается его полное отсутствие. Но бездельничать совсем не в интересах Джонса. «На самом деле существует две жизни: первая, которой, как мы считаем, мы живем, и вторая. Вторая ставит перед нами проблемы, и мы страстно жаждем с ней познакомиться.» © Джагхед к этой жизни неравнодушен более всего, и совершенно плевать, что Блоссом ему уже поперек горла, препятствия в его вкусе. — Тебя не спросил, — продолжая игру, так же холодно и дерзко выплевывает парень, точно отвергнутый организмом яд, пропитанный желчью. — Надо же, а ты всё такой же мудак, — с превосходной театральной наигранностью, словно бедный маленький котенок, которого хочется приютить, произносит Шерил. — Осторожней со словами, Шер, к твоему счастью, я отлично знаю сто и один способ, как придушить надоедливую суку, — язвительно шепчет Джонс, наклоняясь над её ухом, а затем отстранившись, расплываясь в блаженной улыбке от вида её плотно сжатой от гнева челюсти. Его улыбкой можно было вскрыть вены. На секунду она даже пожалела, что этого не произошло. Обжигающее дыхание Джагхеда, пропитанное свежим зимним холодом, действует на неё каким-то загадочным усыпляющим образом, из-за чего-то оставляя налетом на душе неприятный пепельный осадок. Она никогда в жизни не могла и подумать, что хоть какая-то фраза парня способна стать побудителем такой реакции. Никто ни разу не взглянул в их сторону. Пара стояла где-то в углу помещения, наслаждаясь взаимной антипатией сполна, глотая каждую колкую фразу, точно греющий душу бальзам. Но когда девушка поняла, что Джагхед вполне не против её придушить, нервы почему-то не выдержали, порвавшись, точно тонкие паутинки под натиском его железного взгляда. Сердце ухнуло, падая куда-то вниз, в пропасть. Она не заплакала. Через мгновение в воздухе раздался хлопок, приглушенный благодаря льющейся в воздухе музыке. Щеку Джагхеда пронзила легкая жгучая боль, постоянно то вспыхивая, то потухая. Место прикосновения ее ладони так же зацвело приятным разливающимся чувством, будоражащим кровь. И пока она покидала комнату, не выдавая своих потрёпанных чувств, прикрытых за надменной маской, отлитой из лжи и стали, парень неизменно растерянно стоял с чуть приоткрытым ртом, опьяненный целым букетом чувств. Словно реликвия; словно достопримечательность; словно так было всегда. И без её шоколадно-ореховых глаз мир вдруг почему-то показался неинтересным черно-белым комиксом, где он Король своего пустующего королевства, ни разу не меняет последовательность своих лишь жизненно необходимых действий. Вот он, облаченный в свой самый лучший костюм, который он все же купил по дешёвке, стоит в комнате на краю обрыва возле бушующего океана, почти падая. Имеет при себе единственное, что так и остается его особенностью — серую шапку-корону, которую он так же заберёт с собой в могилу. А она где-то далеко — в другом мире, быть может. Недосягаемая Вишнёвая Королева, которую он по ошибке не принял в свою чету. Где-то в той же сфере, где должно было находиться сердце, он ощущал лишь пустоту. Возможно, можно просто забыть обо всем, приняв участь цветочного мира. Просто умереть, получив по заслугам. Но ведь тогда он погубит и Шерил. Решив, что он этого себе не простит, Джагхед бросается вслед за девушкой, которая по странному стечению обстоятельств вдруг показалась ему недостойной смерти. И плевать, что он расклеился, мешая свои чувства с грязью; плевать, что стал рабом слащавых розовых чувств — Шерил нужна ему больше, чем воздух. — Отвали от меня, Джонс, — грубо бросает девушка, когда тот пытается ухватить ее за кисть руки. Она и без того болит. Осталось не больше месяца. Да и если парень увидит, что она пролила-таки гребаную слезинку, поддавшись минутной слабости — сама себе не простит. — Не могу, — сопротивляется Джагхед, всё упорно пытаясь посмотреть в её глаза, но она отворачивается, прикрываясь своей маленькой кожаной сумочкой, идеально помещающейся в ладонь. — Что тебе нужно, придурок? И он молчит. Действительно, а что ему нужно? Ведь никогда он раньше не бегал за девушками, всегда все шло по обратной схеме. Что нужно говорить? Он нервно сглатывает, пребывая в замешательстве. Тщательно обдумывает свои следующие слова и в итоге приходит к одному единственному верному, на его взгляд, варианту, о котором при других обстоятельствах не мог даже подумать. Но сейчас он ссылается на то, что всё равно умрет. Будь, что будет. — Ты, — неуверенно выдавливает он, и слова тонут в тишине, постепенно растворяясь, как будто так и не были произнесены. И, к своему удивлению, он не останавливается, не может нажать на педаль тормоза, — ты мне нужна, Шерил. Она оборачивается, глядя на парня недоуменным взглядом, не может поверить в услышанное. Секунду назад она испытала нечто похожее, но никогда бы не подумала, что у Джагхеда появилось идентичное чувство, с самого начала показавшееся ей бреднями помутнённого разума. — Ты… — она зажмуривает глаза. Шерил не может произнести эту фразу, намертво застрявшую где-то в горле. Она ведь не какая-то сопливая девчонка Бетти Купер. Она — та единственная, кто так и останется упорно отрицать любые чувства. Но только сегодня она произнесёт эту фразу. В первый и последний раз, и всё же фраза изменит всё, начиная новую историю. С красной строки. Досконально изучит все чувства, которые не могла принять. Лишь потому, что его глаза, подёрнутые ледяной кристальной дымкой нежно-голубого цвета, заставляют её сердце пропустить не один удар. — И ты мне нужен, Джонс, — стараясь все же не показывать свою слабость, оставаться эталоном стойкости и равнодушия, на выдохе произносит Шер. Розы, когда-то отравляющие их тело ядом, кристальной пылью были стерты с измученной кожи. Джагхед и Шерил, наконец, приняли друг друга. — Похоже, нас ждет счастливая совместная жизнь. Можно посоревноваться, кто кого быстрей придушит, — улыбается парень, за что тут же получает от девушки оплеуху. Шерил теперь всегда будет дарить парню свою взаимную счастливую улыбку, лишь со смехом вспоминая о временах, когда они не могли понять чувств друг друга. Джагхед когда-то с улыбкой посмотрит на вазу с белой розой, а дочь спросит его, почему это папа так сильно любит розы и почему мама всегда так трепетно их оберегает, на что родители только обменяются все теми же счастливыми улыбками. Это была роза. Роза, навсегда изменившая их жизни.