Veil of your secrets

– Слишком тихо? – Джейс раздражённо фыркает и закатывает глаза, сверля собеседницу откровенно раздражённым взглядом. Скепсис в физическом обличье, оголённый раздражённый нерв, а никак не сумеречный охотник. Девушка же молчит, и ни один мускул на её лице не вздрагивает. Спокойствие и расслабленность, лёгкая внимательность и простое отсутствие напряжённой пристальности в её взгляде. Чувство уравновешенности балансирует на грани с безразличием, однако её взгляд ясно говорит о участии. – Лишь показательное выступление? – блондин делает шаг вперёд, и нависает над охотницей, едва ли не скрипя зубами. Скулы заостряются, глаза горят в свете прикроватной лампы. – Показательное выступление для ТЕБЯ? – последние слово он буквально выплёвывает девушке в лицо, с презрением, смотря на неё так, будто она не более кучки грязи. Море в её глазах колышется, и Алек замечает тени, промелькнувшие в её глазах, замечает короткий взгляд в его сторону – проверяет, смотрит ли он, – понимает, что значит резкий поворот головы в другую сторону. Она ведёт себя естественно, однако он всё замечает и понимает. Однако не вмешивается, молча подпирая плечом дверной косяк. Уже не в первый раз они грызутся на практически ровном месте. Джейс придирается к словам. Джейс ненавидит. Не так искренне, как пытается показать, но едко, колко, причиняя боль. А она принимает её, будто так и должно быть, будто это правильно. Сама себя наказывает. И все, кажется, довольны. – Так значит, все проблемы от тебя, так? Не будь тебя, ничего этого бы не было? – Джейс резким взмахом обводит комнату рукой, разумеется, подразумевая гораздо большее, чем стены небольшого душного помещения. Парабатай снова горячится, снова переходит грань. Она не мигая смотрит на него, и лишь то, как тонкие бледные пальцы сжимают покрывало выдают её встревоженность. –Джейс! – звонкий вскрик Изабель вклинивается в напряжённый воздух между ними. Он ничего не меняет, однако напоминает о том, что они не одни. С чего началась очередная перепалка? Алек снова не смог за этим уследить. Слишком быстро, слишком неожиданно, и в то же время уже привычно и ожидаемо. С их разговора с Викторией прошло около трёх недель. С разговора Виктории с Джейсом, Изи и Лайтвудами-старшими, которые восприняли историю девушки на удивление спокойно, прошло около двух с половиной. В сухом остатке у них три недели без происшествий, три недели уже непривычно рутинных заданий, три недели медленного, однако неотвратимо идущего к цели расследования, и две с половины недели обострившейся ненависти и вспыльчивости Джейса, искренней радости и шуточек-намёков от Изабель, и неожиданного сближения Виктории с командой, что, разумеется, активно отрицается его парабатаем, при этом не меняя сути. Теперь их было четверо. И, нужно сказать, это шло на пользу. – Да ничего, – отмахивается Виктория, подмигивая уже готовой вступить в перепалку Изабель. Алек стоит тихо, не вмешиваясь, молча наблюдая. Эта слежка казалась теперь чем-то неправильным и одновременно невероятно необходимым. Он просто не мог сдержаться. Виктория ожила. Нет, она всё ещё не стала вести себя открыто и раскрепощённо, всё ещё обворачивалась в свою вуаль безразличия, но теперь лишь на публике. Наедине с ними, она скидывала свои стальные латы и позволяла себе улыбки, искренние и тёплые, освещающие её лицо и блестящие яркими бликами в синеве её глаз, позволяла себе взгляды, наполненные выражениями, тенями эмоций. Алеку казалось, что она постепенно вспоминала то, что уже давно успела забыть. – Утверждать что-то подобное равноценно утверждению о том, что людей убивает оружие, а не другие люди, – резонно подмечает Виктория, осаждая Джейса. В её глазах на секунду отражается потухающее самодовольство собеседника, такое несвойственное ей, такое неуместное и по-детски забавное. Алек невольно улыбается, наблюдая за их перепалкой, и это, к его величайшему сожалению, не ускользает от хитрого внимательного взгляда Изабель. К сожалению, такие моменты девушка никогда не упускает, и они становятся новыми причинами для подколов. А он уже и не сопротивляется. Не признаётся, не произносит вслух. Но не отрицает. – Я не настолько альтруистична, чтобы принимать на себя чужую вину, Джейс, – продолжает девушка, и её уверенность растёт с такой же скоростью, как убывает гнев его парабатая. Он ни за что не признает того, что его наседания на неё беспочвенны, однако и со здравым смыслом спорить не будет. Алека, наверное, никогда не перестанет удивлять поразительное сочетание, казалось бы, несочетаемых, а потому таких невероятных черт характера друга. – Не моя вина в том, что кто-то готов жертвовать другими для демонстрации своих возможностей, – добавляет девушка. Джейс раздражённо кивает, однако не говорит ни слова. Сверкает глазами, однако сдерживается. Изабель отводит глаза, а Алек напряжённо поджимает губы. Виктория опускает глаза, пряча их в тень. Все знают, что она лжёт. Точнее, что она сама себе не верит. Джейс, резко отворачиваясь от Виктории и с тихим хлопком усаживаясь в кресло. Все слышат в её голосе боль, дребезжащее чувство вины, а Алеку и вовсе кажется, что он чувствует, как мелко её трясёт от отчаяния, скопившегося внутри плотным комом, как сдавливает её горло ненавистью к самой себе. Она винит себя, все это знают. Она ненавидит себя, стоит на краю пропасти и смотрит в бездну, где пляшут её собственные демоны. Там, за вуалью её безразличия, они нашёптывают и зовут, они безжалостно судят и обвиняют. Наверное, в жизни каждого бывают времена, когда они начинают понимать безумие под названием собственные размышления, когда они до самого основания фразу понимают «тебя убивают твои собственные мысли». У кого-то она, вероятно, растягивается на на года, а у кого-то, вероятно, на всю жизнь. – Ладно, это не важно, – нарушает тишину Джейс, тяжело вздыхая, и Алек чувствует, как медленно напряжение стекает с его плеч, струится холодом по спине и испаряется, и только сейчас осознаёт, что он каждая мышца его тела была напряжена. Всё это время его единственным желанием было прижать её к себе, успокоить, снять эту боль. Боль, с которой она сама помогает справиться ему... С привычным остервенением он отгоняет от себя эти мысли, не зная, чего он боится больше. Краем глаза он замечает облегчённый вздох Изабель, короткий, как всегда, полный надежды взгляд, что она бросает на него. И почему она думает, что он может что-то изменить? Алек раздражённо сжимает челюсть. Он знает почему. – У вас двоих, кажется, были какие-то планы, – напоминает Джейс, кидая на него такой взгляд, что, вероятно, его запросто могли бы пробрать мурашки страха, если бы выражение лица парабатая не было бы при этом настолько забавным. «Я делаю это для тебя, понял?» – Алек буквально слышит голос блондина в голове и кивает с лёгкой улыбкой, которую он попросту не может сдержать. Джейс же остаётся серьёзным. – Джейс прав, нам пора, – Виктория резко поднимается с кровати, пряча за этим движения глубокий, тяжёлый вздох. – Идём? –зачем-то спрашивает она его, подходя ближе и заглядывая в глаза. Бесконечная, живая синева, глубокая, затягивающая и какая-то... полноценная, настоящая. На секунду значение её слов теряется где-то в водовороте мыслей, ощущения пропадают, но в следующее мгновение сжимаются в одну точку и разливаются теплом по всему телу. – Да... – несколько растерянно отвечает он, виновато улыбаясь. «Просто потерялся в своих мыслях», – оправдывает он себя, однако взгляды его друзей устремлённые на него, разрушают его хрупкую защиту. Все уже давно всё знают.

***

Устало потирает газа, крутит головой, разминая шею и вдыхает холодный ночной воздух... Его уже давно не посещали те мысли, что вернулись сейчас. Мысли, что разрушили все заслуги, всё то, что он считал успехом. Снова. Снова карусель сводящих с ума размышлений, снова хоровод со своими бесами. Он давно не чувствовал такого волнения. Оно на время оставило свои посты, отошло вглубь сознание под напором других, более сильных чувств и эмоций, под напором постоянной напряжённости и метанию за тысячами зацепок по всему городу и за его пределами. А сейчас, в ту секунду, когда он настолько расслабленно вдыхает бодрящий холод, оно, собрав сил, ударяет снова. Интуиция ли это, или же он уже просто не верит в то, что всё может быть спокойно? Все так странно, так запутанно, так непонятно, что такая вот простая миссия, без неожиданностей и лишних проблем кажется пугающе неправильной. Кажется, именно в такой безмятежной, рутинной тишине зарождается самое ужасное, неотвратимое, непоправимое, невероятно значимое и... страшное. Это затишье перед бурей, не более. Он понимает это, и холодок вьется по позвоночнику колкой лентой. Протяжный раскат грома, больше похожий на рев гигантского монстра, будто в подтверждение его мыслей сотрясает грязное, с желтыми разводами облаков в густой синиве небо. «Затишье перед бурей», – настойчиво разносится в голове, вторя раскату грома. – В институт до дождя не успеем, – замечает непривычный для таких условий голос. Алек поворачивается, встречаясь с легкой улыбкой и мягкостью глаз, проскальзывающей лишь на мгновение, но говорящей о многом. Нет, это вовсе не означает симпатию,как думает Изабель, вовсе не означает флирт, как думает Джейс. Это понимание. Взаимное, беспрекословное, полное. То, от которого внутри разворачивается тепло, то, от которого уголки губ непроизвольно вздрагивают, то, от которого глаза прикрываются в странном... умиротворении. Его понимают. Может, этого и не хватало раньше? – Да, я тоже совсем не хочу возвращаться, – кивает Алек, вызывая у девушки нервный смешок: её раскрыли. – Стоит поискать какое-то укрытие, – Алек медленно осматривает узкую улочку в далеко не самом благоприятном районе города – вовсе не удивительно, что они оказались здесь: мелкие демонята любят места, где в воздухе витают страдания и боль. – На соседней улице есть какой-то заброшенный склад, – замечает Виктория, кивая головой куда-то вправо, на что Алек только безразлично ведет головой, следуя за охотницей. В последние несколько недель всё шло своим чередом, спокойно и размеренно, и даже вполне успешно. За последние несколько недель не произошло ничего... необычного. Ничего сводящего с ума, ничего, что могло бы распалить всепоглощающую ненависть к себе, ничего, что могло бы оживить череду упреков. И это пугало. До боли в желудке, до озноба, до льда в кончиках пальцев. Ожидание чего-то ужасного врывались в сознание с поднятием век с утра, растягивалось по телу вязкой усталостью и преследовало в течении дня, долго не отпуская ночью ко сну. День за днем. Новый раскат грома смешивается со сдавленным кашлем девушки, явно привлекающей его внимание. Прищуренные глаза, поджатые губы, тоненькая морщинка между нахмуренных бровей, глубокие, до пугающего внимательные глаза, в которых отражается непрерывно мечущиеся мысли, в которых горит ярким огнем ум. Что ж теперь он понимает, что значит такой взгляд, но по-прежнему не может схватить за хвост хотя бы одну из этих мыслей-комет в синеве. Виктория стоит, всматриваясь в его глаза и хмурясь с каким-то легким недовольством. И молчит. Не произносит ни слова, позволяя тишине между ними наполняться приближающимся урчанием грозы. Алек пожимает плечами, чувствуюя нервно вздрагивающую бровь, на что получает лишь короткий кивок. Зрительный контакт нарушается, и перед его глазами снова гипнотическим маятником покачивается тугой хвост каштановых волос. Вправо, влево...       – Что с тобой?       – Ты и без меня знаешь. Не хочу говорить вслух.       – Хорошо, не здесь. Вправо, влево... Не понимает, черт подери, не понимает. Временная проблема на фоне водопадом обрушившихся проблем совсем не для мальчика-подростка? Или вечная дилемма, отголосок личного бессильного безумия, который наполняет, наверняка, не одного человека? Среди масок и фантомных личностей, среди чужого мнения и общественности, среди громких голосов и шумных мыслей... где во всем этом он сам? Где искать ту правду, без которой просто невозможно излечиться, без которой невозможно избавиться от раздирающего, всепоглощающего чувства бессилия?.. Не понимает, не понимает... Вправо, влево... Короткий взгляд через плечо, живая синева ночного моря с искрами лунного света. Понимание, поддержка, немое обещание. Вправо, влево.... Тепло медленно растекается внутри лечебным бальзамом, обволакивает маслом тело, одновременно с тем пронзая током и потрясая все сознание. Спирает дыхание, сдавливая глотку, сердце дрожит будто в приступе аритмии, однако это все неправильно-приятно, болезненно и упоительно. Безумие совершенно другого рода. Безумие, которое затягивает, но из которого нисколько не хочется выпутываться... – Помоги мне, сама не справлюсь, – звучит колокольчиком в голове, побуждая к действию. Ноги сами несут к закрытой двери, которая уже через мгновение срывается с петель. Хлопок двери тонет в грохоте надвигающейся грозы. Первые капли гулко разбиваются об асфальт, постепенно перерастая в непрерывный поток. Кажется, сегодня город не уснет, омываемый холодным дождем и пугаемый урчащими, рвущими пространство раскатами. Не уснет, как и, наверняка, они.

***

Капли дождя тихо шумят за окном, будто непрерывно шуршашие под ногами листья. Воздух наполнен влажностью и мокром асфальтом. Воздух душит спертой дождем пылью, прибитой к земле. – Не люблю грозу, – с губ срываются слова, нарушая тишину. Нет, не было острой необходимости прерывать молчание: оно уютно окутывало своим спокойствием, даря чувство присутствия. Но почему-то хотелось говорить. Хотелось сказать именно это. – И с каких пор? – слышит тихий, расслабленный ответ с нотками насмешки. Это уже далеко не первый раз, когда они вот так сидят рядом, одни, и говорят всякие странности, то, что любой другой человек посчитал бы полнейшим бредом. Но им это было интересно. В последнее время они достаточно часто ходят на «задания» вместе, расследуя при этом клубок непонятных тайн, который, кажется, сворачивается лишь сильнее. У них кардинально отличающееся мышление... хотя нет, не так. У них идеально дополняющее мышление. Они видят дыры в идеях друг друга, они понимают то, что сложно выразить словами и координируют мысли взглядами. Это так просто и одновременно так невероятно. Но об этом не хочется думать: налаженная система работает, и этого вполне достаточно для того, что усмирять бездумное отчаяние, для того, чтобы отсрочивать лавину безысходности. А вечерами, когда мышцы дрожат от усталости и покрасневшие глаза невольно смыкаются, но когда мысли все еще прокладывают горящие дорожки в голове, плавя серое вещество, они сидят на полу в кабинете родителей, говорят ни о чем, о том, что только для них может иметь значение. «Главное ненароком не рассказать что-то подобное Джейсу: ему это уж точно не понравится», – проносится короткая мысль в голове, вызывая тёплую улыбку. Всё же, его парабатай невероятный человек. Женский голос в полутьме вечера задаёт начало их традиции. – С тех пор, как стала ненавистна тишина перед ней? – предполагает Виктория, и Алек чувствует ее улыбающийся взгляд на своей щеке. Знает, что она выиграли этот раунд. И она тоже это знает. – Ненавижу классическую музыку, – открывает новое испытание девушка, вдруг хмурясь. В голосе звучит сталь, а это может значить лишь одно: она думает о семье. Алек чувствует легкую внутреннюю дрожь от неожиданной догадки и от того, что это значит. Она еще ни разу не говорила о чем-то настолько личном и, как он знал, глубоком. Маленький шаг, потрясающий своей неожиданностью и... значимостью. – В твоем доме часто играла классика? – неуверенно, вкрадчиво, тихо. Эта тема для неё болезненна, и он понимает, что одно неверное слово может разрушить хрупкую идиллию их разговора. Гнетущая тишина, давящая на перепонки не хуже ультразвука. – Торжественные и высокие произведения всегда сопровождали лужи крови и мясной фарш, некогда бывший кем-то, – неожиданно глухо прозвучало спокойным голосом с нотками боли. Стеклянные глаза уставились в одно из незастекленных окон, из которого брызгами влетают осколки капель. – Хотя мне всегда казался уместным лишь Реквием по мечте. Алек молчал, неотрывно наблюдая за собеседницей, абсолютно не зная, куда себя деть. Нужно что-то сказать. Нужно промолчать. Странно ничего не чувствовать. Странно вместе с этим чувствовать все. Все, что только можно. – Мне до безумия нравится запах лаванды, – срывается с губ, кажется единственно правильным в этот момент. Такой неподходящий и такой правильный. Черт, когда все эти противоречия кончатся? Девушка переводит взгляд на грязную стену в противоположном конце комнаты. И молчит. А на губах ее играет легкая улыбка, и он впервые за долгую неделю не может разобрать, грусть ли сквозит в этот момент в синеве ее глаз, или же это теплое принятие этого неуверенного признания. Алек отворачивается, не в силах всматриваться в тени на ее лице, в ее лихорадочно блестящие глаза. Он, наверное, никогда не произнесет ЭТО вслух. Но оно и не нужно. – Не люблю одиночество, – спустя, кажется, целую вечность отвечает она. С дрожью, с придыханием. Со страхом. Он начинает серьёзно сомневаться в том, кому из них сложнее говорить. – С тех пор, как перестала его чувствовать, – тихо, вкрадчиво, будто сомневаясь в том, что он слушает. Но он напрягает слух до звона в ушах, до боли в затылке, вгрызается в застывшее пространство. – С тех, как появилась надежда, – ещё тише, ещё неувереннее. Его дыхание напряжённо учащается, его сжимает, выворачивает, разбирает по частям и собирает заново. Он не верит в то, что слышит. Она, наверняка, не верит в то, что это говорит. – С тех пор, как не хочу его чувствовать... И всё срывается в безумной гонке, всё сознание сворачивается до крошечной точки... Безграничное неверие. Бездонная радость. Пылающая надежда. И нет сил повернуть голову, нет сил заставить себя взглянуть на неё. И невозможно этого не сделать. Нет имён, нет проблем, нет звуков. Зато есть синева перед глазами, въедающаяся под кожу, оплетающая сознания, заполняющая собой всё.