Veil of your secrets

Дверь закрывается с тихим стуком, заставляя Алека вздрогнуть: он настолько глубоко погрузился в свои мысли и привык к тишине, что даже этот лёгкий звук кажется чересчур громким. Мышцы не вздрагивают при её взгляде, как было раньше, однако он прекрасно знает, что её глаза прикованы к нему. Чувствует. По-прежнему чувствует её присутствие. Парень не двигается, однако он далеко не спокоен. Внутри ненавязчиво звенит волнение, мешающееся с едва различимым страхом и незначительной радостью. Её присутствие здесь много значит. Для его «расследования», больше похожего на гонку за призраками, для института и, возможно, для всего сумеречного мира. И, разумеется, для него самого. Сквозь большое окно, не прикрытое шторами, льётся холодный лунный свет, ложась мерцающими полосами на кровать, освещая Алека с ног до головы. Ему всегда больше нравилась ночь: яркий дневной свет неприятно режет глаза, в то время как лучи ночного светила приятно обволакивают своей ненавязчивостью, окрашивают город в серебро и скрывают все его ужасы в тенях. К сожалению, или же к счастью – он и сам не понимет точно, – он является сумеречным охотником и прекрасно знает, что скрывает это ночная тьма. Алек недовольно поджимает губы, прекрасно понимая, что он снова отдаётся ненужным мыслям, вместо того, чтобы действовать. И снова не может разобраться: он не чувствует ни смущения от приватности разговора, ни страха услышать правду, но по каким-то причинам продолжает медлить. Возможно, причиной тому она?.. – Моё настоящее имя Виктория Оукман, – говорит девушка ровно и спокойно, однако голос её немного подрагивает в нерешительности. Виктория прочищает горло и продолжает, и уже ничто не выдаёт её растерянности: – Фамилия Брайт была дана мне уже в Идрисе, – губы Алека чуть вздрагивают в нервной улыбке: пусть её речь кажется холодной, как и раньше, но… это его даже радует. Радует, что девушка наконец становится собой. Ведь… Мысли начинают метаться, в голове проносятся тысячи имен, будто он читает справочник своих воспоминаний. Оукман, Оукман, Оукман… неужели он о них ничего не знает? Кто они? И почему ей потребовалось менять фамилию?.. Алек чувствует, как тело расслабляется, чувствует неожиданный покой, когда девушка наконец подходит к нему и становится рядом. Всё донельзя… правильно. Они оба просто на своих местах. И вовсе не важна тема разговора, его серьёзность и значимость. Всё так, как нужно на данный момент. Смотря на Викторию, освещённую лунным светом, Алек невольно улыбается. Её вполне заурядное лицо с побледневшей, почти прозрачной кожей, стройное тело, будто выструганное умелым мастером, каштановые волосы, немного растрёпанные, опускающиеся чуть ниже плеч и откидывающие тень на её виски и щёки. И глаза, под светом луны меняющие свой цвет с синего на ледяной, глаза, привычно сосредоточенные и собранные, наигранно спокойные, с отчётливыми нотками волнения. Он рад видеть её, настоящую её, настоящую Викторию Оукман, как она сказала. Разумеется, он и не ожидал, что она будет говорить с ним без своих масок, не пытаясь закрыться привычным безразличием. Он и не надеялся, что она будет плакать на его плече, сожалея о чём-то или раскаиваясь в своих действиях. Алек и не ждал, что она распахнёт ему свою душу в один миг. Но приятно знать, что девушка собралась с мыслями, пусть и не до конца: он видел лёгкое подрагивание её губ, замечал необычно глубокие вздохи, – но она уже держит себя в руках, и это вызывает улыбку. – Откуда ты? – интересуется Алек у Виктории, отводя от неё взгляд и снова всматриваясь в огни города, впрочем, абсолютно не обращая внимания на пейзаж за окном. Алек видит, как девушка напрягается, кажется, уже и не стараясь скрывать своих эмоций, как обычно, но лишь сдерживая их, не давая выплеснуться наружу и испортить разговор. – Семья Оукманов всегда отличалась своей верностью идеям Круга и лично Валентину, – произносит наконец девушка, погружаясь в свои воспоминания: Алек понимает это по тающей сосредоточенности в её глазах, от которых просто не может оторвать взгляда – и когда он снова перевёл на неё глаза? Она так… прекрасна, когда вот так открыто говорит с ним в свете луны, что суть её слов далеко не сразу доходит до него. Однако слова «Круг» и «Валентин» звенят тревожным колоколом, возвращая в реальность. Что? Что, чёрт возьми, она только что сказала? ЧТО?.. Горло спирает, и он едва сдерживается, чтобы не отступить на шаг. Всё в голове вдруг смешивается, скукоживается, будто в испуге, а затем разваливается на отдельные мысли, сумбурно мельтешащие в голове. Так это… она? ОНА? Та, которая… Секундный взрыв эмоций и мыслей, показавшийся ему едва ли не вечностью, резко замирает. Наступает тишина, больше похожая на затишье перед бурей. Он должен выслушать её до конца, не стоит делать спешных выводов. Ведь будь всё именно так, как он подумал, она бы сейчас не стояла перед ним, так очевидно терзая саму себя. Он должен дослушать её до конца. Он ХОЧЕТ дослушать её до конца. – Сколько себя помню, мне внушали ненависть к нежити, с пелёнок обучали сражаться и... – голос Виктории обрывается: ей явно прехватывает дыхание, – убивать, – продолжает девушка отвлечённым голосом, всматриваясь в огни города немигающим, задумчивым взглядом. Алек молча наблюдает за ней, чувствуя необычное спокойствие и интерес: понимает же, что за её словами скрывается огромная история, тысячи событий, вероятнее всего, малоприятных. Каждая секунда её молчания кажется ему вечностью, но она не давит, не раздражает. И откуда только взялось у него такое терпение?.. Мысли снова направляются к такому выводящему из равновесия вопросу о том, кем он становится, но он быстро, даже не замечая этого, отбрасывает их в сторону. – За свою жизнь я успела сделать множество ошибок, – девушка сглатывает, опуская голову и прикрывая глаза, на губах её появляется какая-то нездоровая ухмылка. Алек прекрасно понимает, что ей сложно говорить, понимает, что она хочет сказать, но… почему-то не осуждает её. Просто не может. Хотя и знает, что должен… – И многие из этих ошибок стоили другим жизни, – девушка снова поднимает взгляд, и сожаление и боль, мелькнувшие в нём за мгновение до этого, исчезают. – Как я уже когда-то говорила тебе, я любила влезать в передряги и абсолютно не умела рассчитывать и соизмерять силы. И именно по этой причине в тринадцать лет я, охотясь на одного оборотня, связалась со стаей в Лос-Анджелесе. Оказалось, что мой волчонок был сыном вожака, – синие глаза Виктории на мгновение теплеют, но через мгновение снова затухают. – Ден настоял, чтобы меня оставили в живых. В конце концов, ему удалось сделать мой мир… другим. Он показал мне что такое настоящая семья… – девушка на мгновение раздражённо морщит брови, будто вспоминая что-то крайне отвратительное. – Меня, тринадцатилетнюю охотницу, некогда убивавшую нечисть, приняли в стаю, разрешили остаться, что я и сделала, даже не думая возвращаться в место, которое звала своим домом, – Виктория покрепче обнимает себя за плечи, будто ей вдруг становится невероятно холодно. Алек же молча слушает её, не мигая наблюдая за каждым её движением, ловя каждый её вдох, будто видит её в последний раз. Возможно, в каком-то смысле всё действительно так и есть: он вряд ли сможет смотреть на неё как прежде после её рассказов. Ведь она… убийца, дочь предателей, уничтожавшая нежить, будучи ещё совершенно девчонкой… Как? Как она вообще может быть так спокойна после всего, что успела натворить к своим двадцати годам? Как он сам может быть так спокоен с ней? Но он видит, что она не спокойна, видит, как часто она закусывает щёку, явно стараясь физической болью заглушить боль совершенно другого характера. А в её глазах он видит ненависть, яркую и ужасающе сильную. Ненависть к самой себе. Её бесконечные тренировки, её невероятная загруженность, не оставляющая ей и мгновения свободного времени – всё это лишь для того, чтобы не думать. А, может, и для того, чтобы наказать себя саму… Алек прекрасно осознаёт, что она говорит далеко не всё: он уверен, что девушка выбрасывает достаточно приличные куски из своего рассказа, но он и без них понимает достаточно. Он чувствует спокойствие, больше похожее на апатичную усталость, сквозь которое пробивается сожаление, искреннее, причиняющие ноющую боль, и болезненное удовлетворение, горящие где-то глубоко неровным пламенем. Ощущения настолько необычные, что он них даже немного кружится голова… – Как ты оказалась в Идрисе? – спрашивает Алек, нарушая затянувшееся молчание. Они оба выглядят такими спокойными, будто весь их диалог неважен и незначителен, будто оба они не чувствуют давления и волнения. И это кажется парню таким странным, но, в то же время, естественным. Кажется, он и представить себе не может Викторию расчувствовавшейся или потерявшей контроль над собой. И именно это в ней ему… – Снова ввязалась в неприятности, – недовольно хмыкает девушка, переводя сосредоточенный взгляд на Алека. – Моя семья открыла на меня охоту, – её взгляд становится стальным настолько резко, что Алек на мгновение чувствует себя неловко: сложно представить, что происходило в доме Оукманов, что заставило девушку с такой холодностью и жёсткостью вспоминать о родных. – Мой старший брат заявился в мой новый дом, чтобы убить меня. Между ним и Дэном завязалась драка. В итоге, братцу удалось сбежать, а вот Дэн погиб, защищая меня, – лицо Виктории накрывает тень тяжёлых мыслей, глаза темнеют и меркнут. Алек впивается в неё внимательным взглядом, ожидая от девушки неожиданного всплеска эмоций, но ничего подобного не происходит: ею снова завладевает спокойствие, а вспыхнувший огонь злости в глазах медленно стихает. – Речи о том, чтобы вернуться к родственничкам и быть не могло, но и в стае я остаться не могла, – продолжает Виктория, не дав возможности Алеку даже обдумать сказанное. – Так значит, ты решила отправиться в Идрис? – спрашивает Алек: Виктория смотрит на него так, будто сомневается, что он слушает. Но парню такое недоверие кажется странным: он и на секунду не может оторвать от неё взгляда, всё его внимание сосредоточенно только на ней. – Да, – кивает девушка после паузы, отводя от него взгляд, кажется, убеждаясь в его внимательности. Алек не понимает этого взгляда, он кажется ему неуместным, будто за ним что-то стоит, но он не может понять что. Это даже заставляет его снова нервно усмехнуться: Виктория как была для него полной загадкой, так и осталась, и, хотя понимать он её стал немного лучше, по-прежнему не мог даже предположить, что происходит в её голове. – Разумеется, меня взяли под стражу, как только услышали мою фамилию. Пришлось принять достаточно… жёсткие меры, чтобы убедить Конклав в том, что я не разделяю взглядов родителей, – последние слова Виктория едва ли не процеживает сквозь зубы, зло сверкнув глазами, снова удивляя Алека. Однако парень решает её не расспрашивать об этих мерах: и её взгляд, и её внешность ясно дают понять, что лишних вопросов она слышать не хочет. – В конце концов, мне удалось их убедить. Было принято решение дать мне новую фамилию и отправить в академию, – девушка мотает головой, и злость снова тает. – Около шести лет я проживала в Идрисе и работала на Конклав, после чего попала сюда, в Нью-Йорк, – договаривает Виктория, замолкая, чем заставляет Алека нахмуриться и напрячься: это, очевидно, не вся история. Ничто в её словах не объясняет её связи с Хиксом, её растерянности в последние дни и такого необычного для неё решения, как рассказ своей истории ему, Алеку. – Это ведь не всё, так? – с нажимом интересуется Алек, подходя на пол шага ближе. Парень отчётливо ощущает появившееся в воздухе напряжение, неожиданно понимая, что все её предыдущие слова – лишь предыстория, по сути, не имеющая значения. Разговор вдруг кажется ему уже далеко не личным, а, скорее, деловым. И это нельзя назвать приятной мыслью. – Так, – подтверждает девушка, разворачиваясь к нему и внимательно смотря в его глаза. – Дело в том, что остатки бывшего Круга объединились в достаточно угрожающую организацию, и мои родители были в ней вовсе не первыми людьми, – Виктория молчит, будто давая Алеку обдумать её слова. Охотник хмурится, чувствуя, как волнение начинает нарастать, мышцы непроизвольно напрягаются, перекатываясь под кожей. Алек кивает, и Виктория продолжает без малейшего промедления: – Во главе неё стоит мой дядя, Алан Оукман, – продолжает охотница, поднимая руку в немой просьбе помолчать, пока она не закончит. И Алек послушно поджимает губы, молча кивая. Девушка коротко улыбается, видимо, из привычной вежливости, и возвращается к монологу: – Но ещё живя со своей семьёй я поняла, что Алан также не является главой, выполняя лишь чьи-то поручения. Лазутчики Конклава также пришли к этому выводу. – И кто же этот человек, что стоит за всем этим? – спрашивает Алек. – Если бы кто знал, – замечает девушка, раздражённо закатывая глаза и тяжело вздыхая. Напряжение в мгновение спадает, и это вовсе не кажется странным. Алек наконец узнаёт о корне проблем, о центральной фигуре всего происходящего. Вот он, незнакомый враг, призрачный и таинственный, однако… это уже что-то более конкретное, чем у него было. А Виктория... что ж, девушка просто медленно глубоко втягивает воздух, прикрывая глаза. – Знаешь, что они сделали? – интересуется девушка, отвлекая Алека от мыслей. Охотник с интересом смотрит на неё, коротко кивая головой. – Меня отправили к дяде в качестве агента Конклава, – Виктория качает головой, приподнимая брови, и Алек подмечает, что она кажется чуть более живой, чем обычно. – Больше похоже на склонение к самоубийству, – замечает Алек, вызывая лёгкую улыбку девушки и потеплевший взгляд глубоких глаз-льдин, направленный на него. – Я тоже так думала, – отвечает девушка, пожимая плечами. Парень замечает, что её жесты стали более широкими, а не такими сдержанными, как обычно. – Но он, к моему удивлению, меня принял. – Я заметил, что у тебя неплохие актёрские данные, – снова подмечает Алек, неожиданно понимая, что атмосфера вполне располагает к лёгкому юмору – и когда только всё успело настолько измениться? Кажется, Виктория считает так же: её губы снова вздрагивают в подобии улыбки. – У нас с дядей были неплохие отношения – гораздо более тёплые, чем с родителями и братом, – хотя мне он всегда казался немного сумасшедшим, – спокойно отвечает девушка, и эта фраза самая личная из всего, что она говорила до этого. Это уже не сухая биография, это что-то… откровенное. И Алеку это невероятно нравится. Хочется услышать больше, хочется запомнить эту неожиданно спокойную и расслабленную ситуацию, хочется запомнить мягкость в её глазах… – Но ты говорила, что прибыла из академии, – подталкивает девушку к речи Алек, и она, не сопротивляясь отвечает: – Дальше интересней, – будто предупреждает девушка, хмыкая. – Дядя отправил меня обратно в Идрис в качестве своего шпиона. При последней фразе у Алека вырывается тихий смешок. Теперь он понимает, почему девушка так неожиданно расслабилась, почему стала спокойнее. Этим разговором она снимает с себя часть ответственности, этот разговор означает, что ей больше не придётся всё тащить на своих плечах. Алек и не представлял, сколько всего легло на её хрупкие плечи, когда она была ещё совсем подростком, сколько времени она тянула всё это на себе. Ведь одно слово, одно действие, секунда слабости, мгновение отдыха могли означать потерю всего. Постоянное напряжение, подпитываемое призраками прошлой жизни, болью и раскаянием, виной… всё это уже не один год нависало над ней, давило на неё. Что кроме этого было в её жизни? Была ли какая-то радость, было ли спокойствие? Как вообще возможно так жить? Что… заставляло её вставать по утрам всё это время? Что?.. Он восхищен ею. Должен был бы упрекать и ненавидеть, но он лишь восхищается, чувствуя, как ускоряется биение сердца. Смотрит на неё, замершую в свете луны, необычно живую, и не может оторвать взгляда, желая прикоснуться и сгорая от невозможности сделать это. Так очевидно, но его разум по-прежнему отрицает это. И всё достигает предела, становилось невыносимым, пока… – Надеюсь, не нужно объяснять свою верность, – говорит Виктория, переводя на него внимательный взгляд, чуть наклоняя на бок голову и всматриваясь в его лицо. Она впервые так открыто его рассматривала, и он вовсе не против. – Не нужно, – качает головой Алек, чувствуя расползающееся по телу тепло и тщетно стараясь погасить его. – Алана вы схватить не можете, поскольку он является ниточкой к тому, кто за ним стоит, – продолжает Алек за девушку, чем вызывает одобрительный кивок с её стороны. – Есть только одно, чего я не могу понять, – замечает Алек после некоторого молчания, и Виктория, уже успевшая погрузиться в свои мысли, снова смотрит на него, ожидая. – Почему ты решила рассказать об этом именно сейчас? И что ты знаешь о том, что происходит? Виктория кивает, будто ожидая этого вопроса. – За время своей якобы службы дяде я успела завоевать его доверие. По крайней мере, насколько это вообще возможно в моём случае. По сути, я являюсь одной из его правых рук, – начинает охотница, но Алек прерывает её, хмурясь: – Одной из? – Да, – девушка делает непринуждённый жест кистью, будто говоря, что это всё не важно. – Алан никому не доверяет полностью и разделяет информацию. Никто кроме него не знает всей картины, – девушка поджимает губы, и Алек понимает, что её этот факт немало разочаровывает. – «Новый Круг», как они себя называют, стоит за похищениями охотников из Идриса, – возвращается к повествованию девушка. – Похищают бывших членов Круга, стараясь склонить их на свою сторону. Ну, а если они отказываются…. – девушка замолкает, будто подбирая слова, на что Алек лишь кивает. – Ты и так знаешь, что происходит. – А подставлять нежить нужно, чтобы замести следы? – неизвестно зачем уточняет Алек, прекрасно зная ответ. – Именно, – подтверждает его слова Виктория, начиная расхаживать по комнате. Она впервые делает это при нём, будто ещё раз подчёркивая расслабленность беседы: обычно она сдержана и неподвижна, а сейчас куда более активна, как в жестах и мимике, так и в речи. – Но вот о покушениях на нежить мне ничего не известно. Как и о моём переводе в Нью-Йорк, – девушка останавливается, внимательно всматриваясь в его глаза и будто ожидая вопроса. – В каком плане? – хмурится Алек, но девушка медлит, будто подбирая слова. – Дело в том, что меня перевели в Нью-Йорк по поручению Конклава, но через несколько часов после этого со мной связался дядя и потребовал того же: я должна была найти способ попасть сюда, – Виктория хмурится, задумчиво потирая переносицу. – Думаешь, в Идрисе есть предатели, которым Алан дал поручение отправить тебя к нам, но они сработали быстрее, чем он думал? – предполагает Алек, хмурясь и думая о том, что такая версия совпадала бы с его собственными предположениями. В общем-то, случилось именно то, что Алек и предполагал: рассказ девушки дал новый виток всей истории. Но, как ни странно, Алек не чувствует ни волнения, ни трепета, только решимость и уверенность, не та, которую он испытывал в начале истории, а другая, более взрослая и адекватная, более обоснованная. – Я тоже об этом думала, – кивает Виктория, снова останавливаясь и задумчиво поднимая взгляд вверх. – Но также думала и том, что Идрис мог узнать о каких-то планах Алана на институт и отправить меня сюда в качестве подстраховки. – Имеешь в виду пожар? – уточняет Алек, начиная ускоренно соображать и перебирать варианты. – Или покушения? – И то, и другое, – кивает девушка, кивая головой. – Но, с другой стороны, какой смысл не предупреждать меня об опасности? Это не учения. Меня отправили сюда без пояснения причин или определённого задания. Алан так же не дал мне конкретного поручения. – Возможно, тебя хотели убрать из Идриса? – выдаёт Алек новую идею. – Возможно, – отвечает Виктория, замирая и выпрямляясь, будто от так хорошо знакомых ему мурашек по спине. Алек тут же напрягается, подходя к ней чуть ближе, будто готовясь поддержать её в любую секунду. – Ситуация усугубилась, когда стало ясно, что Хикс тоже один из его лазутчиков, – Виктория не отрываясь смотрит в его глаза, будто ища в них ответы. – В ту ночь, он сказал… – девушка задумывается, будто вспоминая всё дословно. – Сказал, что я пытаюсь играть в игру, которую не понимаю, сказал, что я лишь пешка. А перед уходом сказал: «Он знает, всё о тебе знает», – девушка невольно глотает, не давая появившемуся в глазах волнению захватить её и опуская голову. – И тогда все события здесь, в Нью-Йорке, могут быть его способом меня... наказать. Это вполне в его духе... По спине Алека пробегает короткая дрожь: он прекрасно понимает, что она имеет в виду, прекрасно знает это чувство. Чувство того, что всё, во что ты верил, рушится, что ты начинаешь сомневаться в себе, в своих действиях. Чувство собственной никчёмности. Растерянность. Страх. Отчаяние. И всё это разрушает тебя, медленно, но неотвратимо. Голову снова затягивает этими безумными мыслями, что терзают его в последнее время. По телу то и дело проходит короткая дрожь... – Алек, – зовёт его далёкий голос. – Алек, – уже громче, ближе, ярче. Алек чувствует тепло на своём предплечье и опускает взгляд вниз, цепляясь глазами за бледную ладошку и тонкие длинные пальцы, что обхватывают его руку. Встречается с синевой её океанов и осознаёт, что она его понимает. Они стоят молча, не разъединяя зрительного контакта, будто чувствуя в эту секунду одно и то же, будто разделяя свою боль и переживания, и всё это кажется таким… интимно-близким, что даже пугает. Хочется отступить на шаг назад, избегая этого странного, спирающего дыхания момента. Хочется подступить ближе, чтобы явственней почувствовать учащённое сердцебиение. Хочется… Алек прикрывает глаза, так и не решив, какое из этих желаний в нём сильнее.