Veil of your secrets

Резкий, неприятный тычок, подходящий даже на слабый удар, приходится на один из позвонков, чем вызывает неприятную, ноющую боль, расползающуюся по спине, будто слабый яд. Сонный мозг отчаянно цепляется за сознание, за реальность, будто висит на краю пропасти, цепляясь искривленными от напряжения пальцами за край скалы над темной пропастью забвения... Легкие горят. В них такая тяжесть, что, кажется, он не сможет сделать и вдоха. С жадностью втягивает какой-то неправильно-густой, тяжелый воздух. И лишь через несколько секунд понимает, от чего так режет его легкие и горло. Дым. Густой серый дым, валящий сквозь открытую дверь в его комнату. Что-то горит. Во всем этом океане тяжелого воздуха, режущего сонные, красные от недосыпа глаза, мелькают темные фигуры, похожие на призрачные тени. Охотники. Все вокруг наполненной криками, тревожными, но собранными и сосредоточенными. На стенах мерцают золотые, пламенно-оранжевые и кроваво-красные блики. Что-то горит. Осознание приходит неожиданно, врывается в его голову ураганом, поднимающим за собой бурю эмоций. Страх такой, что, даже несмотря на жаркий, будто липнущий воздух, ему становится невероятно холодно. По телу проходит та самая отвратительная, леденящая кровь дрожь. Настолько пугающе-холодная, будто сама смерть касается твоей спины. Такая ужасающая, что хочется просто сдереть с себя кожу, лишь бы ее не чувствовать. Мышцы сокращаются сами, так быстро, что он едва ли не подлетает с кровати, бросаясь к своим вещам и мечу, который в последнее время всегда находится на расстоянии вытянутой руки. Специально для таких ситуаций. Ноги ноют так, будто их свело, будто они вот-вот откажут, но он не замечает этого. Вылетает в коридор, едва не сбивая кого-то с ног, впиваясь пальцами в деревянный угол дверного проема, сжимая его до боли от впивающихся в ладонь выступов на нем. Языки пламени вылизывают распахнутую дверь впереди по коридору, будто сошедший с ума зверь, получающий наслаждение от страданий своей добычи и намеренно оттягивающий момент ее поражения. Вокруг суетятся темные фигуры, слышится кашель и сиплые хрипы. Дым повсюду. Горячий, тяжелый, душащий. Комната горит факелом среди безумной черноты. Горит комната его родителей. Новая волна липкого страха заставляет все внутренности сжаться. Кажется, что его сейчас вывернет вместе со всеми его мыслями. Что случилось? Пострадал ли кто-то? Пострадали ли его РОДНЫЕ? Как он мог не услышать? Как он мог не почувствовать? Как он мог так подвести их? КАК? КАК? КАК? Слишком устал? Да к черту! Это вовсе не оправдание. Хочется сорваться с места и бросить прямо туда, в огонь, в это пекло, не страшась ни обжигающего жара, ни яростных, голодных языков пламени. Не хочется двигаться с места, хочется врасти в этот деревянный пол и не двигаться, растягивая этот момент на вечность. Он боится знать, что случилось. Он боится услышать, что его семья погибла. Он боится, что он опоздал. Боится... Делает первый, уверенный шаг вперед. Он хочет знать все. Он ДОЛЖЕН знать все. На плече сжимается кольцо тонких, хватких пальцев, не давая двинуться вперед. Он пытается вырвать руку, но пальцы сжимается лишь сильнее. И он чувствует ЕЕ, растекающуюся по венам, разгоняемую по телу часто бьющимся сердцем, горячую и сжигающую. Злость. Резко оборачивается, встречаясь со знакомым взглядом, смотрящим на него с беспокойством. Тело снова пробивает дрожь, снова его пронзает холод. Кажется, он сейчас просто свалится с ног. Это так ненормально. Лед и пламя внутри. Страх и ярость. Что сильнее? И как столько эмоций вообще может переполнять его в один момент? Непонятно, сбивающе с толку, обезоруживающе. Подталкивающе к действию, распаляюще и без того разгоряченные мышцы. Сжимающе тисками горло до темноты в глазах. Лед и пламя... – С ними все в порядке, Алек, – губы Ходжа движутся, но голос будто растворяется в его голове. Он спит? Нет, нет, уверен, что нет. Смотрит с непониманием, впиваясь в знакомые острые черты лица, будто они могут вытащить его из этой растерянности. – Они там, в зале. Без промедления срывается с места, еще не до конца понимая, почему он это делает. Думает быстро и одновременно неприлично медленно. Но успокаивается. Чувствует это умиротворяющее спокойствие, непонятно как делает глубокий вдох на бегу. Они живы. Все хорошо... Но все НЕ хорошо. Это все неправильно. И ему срочно нужно все выяснить. Чувствует, как эмоции успокаиваются. Дрожат мышцы от невероятного напряжения, что испытали спросонья. Мысли как в тумане, голова кружится. Но все это не важно. Он знает, что делать. Он и сам не замечает, как добирается до главного зала. И только легкие невероятно горят, отчего каждый вдох отдается болью по всей грудной клетке и горлу: нос и глотку до сих пор забивает отвратительно-густой дым. Глазами Алек быстро находит родных взглядом. Хотя они и скрыты за плотной, будто густые грозовые облака, пеленой дыма, хотя они всего лишь очередные чернильные пятна-призраки, он знает, что это они. Он узнает Маризу и Изабель. Чувствует их. Быстро спускается по лестнице, стараясь никого не задеть: он уже достаточно пришел в себя, уже справился со своими эмоциями, привычно рассаживая их по клеткам в глубине своей души и запирая на тяжелые замки самообладания, чтобы понимать спешку окружающих. Все заняты делом, все торопятся не без причины, а он, единственный действующий по личным мотивам, не должен им мешать. Осмотрительно пробираясь через столы и взволнованных охотников, он добирается до противоположного конца зала, где и находит свою семью. Мать тяжело дышит через мокрую ткань, закрывающую ее лицо, и едва заметно морщится от боли. Возможно, она даже тихо постанывает, но он не может сказать наверняка: вокруг слишком громко. Тело Маризы покрыто сажей так, что сложно рассмотреть, насколько серьезно она пострадала и есть на ней кровоподтеки или небольшие ранки, которые нуждаются в обработке. Зато прекрасно видны два крупных ожога, выглядящие очень серьезными и опасными. Правое предплечье и часть кисти и икра правой ноги искажены сморщенной, воспаленно-покрасневшей кожей с редкими, налитыми странной, неприятной жидкостью волдырями. Возможно, он бы даже почувствовал отвращение, не иди речь о его матери. Перед женщиной, прижимающейся к холодной стене, на коленях сидит Изабель, возящаяся с заживляющими рунами и со всей осторожностью и внимательностью обрабатывающая страшные раны от огня, стараясь хоть как-то облегчить боль матери. Изабель не замечает его: девушка слишком занята заботой о матери, чтобы наблюдать за происходящим. В ее взгляде виднеется неприкрытый страх и волнение, кончики пальцев нервно подрагивают, красноречиво говоря о ее состоянии: девушка всеми силами борется со своими чувствами, ведь понимает, что дрожь только помешает ей выполнять работу. Зато Мариза открывает глаза сразу же, стоит ему появиться поблизости, будто ощущая его присутствие. Веки женщины приподнимаются лишь немного и на крайне короткое время, будто ей это дается с огромным трудом. И, вероятно, так и есть. За этот короткий взгляд, что она кидает на него, он успевает прочувствовать все. Боль. Адская боль, продирающая до костей, будто пожирающая нервные окончания. Изнеможение. Сил нет совсем, но губы дрожат в явном желании что-то сказать. В горле пересохло... Отчаяние. Потому что она ДОЛЖНА это сказать, прямо сейчас. Потому что это важно. И больная, едва ли не истерическая радость. Они все живы. Живы... И это только ее чувства, чувства его матери, которые передаются ему через ее взгляд. Но то, что чувствует он сам... Ярость. Кто, черт возьми, посмел? Кто посмел навредить его родным? КТО ЭТО? Покажите ему эту сволочь, и от нее не останется ничего, даже горстки пепла. Ярость. Как он мог допустить это? Чем ты был занят, Алек? ЧЕМ? Как мог не услышать, не почувствовать... Он виноват. Не берет на себя всю вину, понимает, что не его рука зажгла смертоносный огонь, но все равно чувствует этот груз вины, липнущей к нему, обхватывающими своими отвратительными щупальцами... Но лишь мгновение проходит до того, как он снова берет себя в руки: сейчас все это не важно, он еще успеет рассчитаться со своими чувствами, еще не раз упрекнет себя. Сейчас важно другое... – Что случилось? – спрашивает неожиданно жестко и строго, властно. Изабель подскакивает от его голоса и смотрит испуганными, растерянными глазами, будто и вовсе его не узнает из-за дрожащих на глазах слезах, появившихся то ли от волнения и страха, то ли от едкого дыма. А, может, от всего сразу. – Тот мальчишка, Хикс... – хрипит Мариза в ответ, стягивая с лица полотенце здоровой рукой, в следующее мгновение уже вяло, бессильно падающей на скамью, на которой сидит женщина. – Это он... – Алек хмурится, сжимая челюсть до дикой, сводящей скулы боли. Снова. Снова эта нечеловеческая злость. – Виктория... – вырывается сипло у матери, и он тут же напрягается. Снова она. Опять ОНА. Он знал, знал, что... – Она спасла меня. Она ранена... погналась за Хиксом... – голос матери становится крепче, однако часто прерывается болезненным сухим кашлем. – Помоги ей... Рана серьезная... И мать качает головой вправо. Алек срывается с места, сам не понимая неожиданно подступившего волнения. В его руке уверенно лежит холодная рукоять меча, вот только тело горит огнем. И дело вовсе не в боли, напряжении и дыме... Он не хочет, чтобы девушка умерла. Он видит перед собой холодные океаны ее глаз, вращающиеся в его памяти, и понимает, что не хочет ее смерти... Она – ответ на все его вопросы. Она – недостающий фрагмент головоломки. Она... нужна ему?.. Да-да, он уверен, что, расколов ее, сможет все понять, сможет со всем разобраться. Она нужна, чтобы все решить. Она всего лишь путь к решению проблем, он знает это. Она не может умереть, пока он не получит от нее то, что ему нужно. Синие глаза... Алек вылетает на улицу и осматривается по сторонам. И сразу же видит чуть в стороне троих охотников, окруживших согнувшуюся в неестественной позе девушку с двумя горящими мечами. За ними зияет разноцветная пропасть портала. Один из охотников ударяет шатенку в живот, отчего из ее горла вырывается хриплый, пронизывающий и одновременно едва слышимый стон. Она падает на колени, прижимая окровавленную руку к левому боку, второй конвульсивно хватаясь за траву и выдирая ее, будто именно она была причиной ее страданий. Алек срывается с места, даже не думая маскироваться. Вообще ни о чем не думая. Он должен ее спасти. Она нужна. Нужнанужнанужна... Один из охотников замечает его, поворачивается в его сторону и с готовности извлекает из ножен на бедре меч, изображая на лице гримасу ненависти и бесконечного самодовольства. Ну и плевать на него. Важна лишь одна фигура, лежащая согнувшись на траве и тщетно пытающаяся подняться. Второй охотник, в котором Алек признает Нейла Хикса, хватает своего напарника за рукав и тащит в портал, попутно ругаясь с ним. Тот сопротивляется, но, в конце концов, сам отправляется в портал. Алеку остается всего около пары десятков метров, когда Хикс, резко разворачиваясь, с силой ударяет Викторию по ребрам с той самой левой стороны, которую девушка так старательно прикрывает. Охотница издает наполненный болью, режущий уши крик и корчится на земле, заламывая себе пальцы. Хикс что-то быстро ей говорит, а в следующую секунду скрывается в портале. Алек не успел схватить его за куртку, хотя его пальцы практически дотянулись в последний момент, перед самым закрытием портала. Но он не обращает внимание, будто это все не важно. Важна ОНА. Она, причина его раздражения и настороженности в последние несколько недель. Она, объект его пристального наблюдения. Она, такаянужная она. Алек резко разворачивается к девушке и быстро ее осматривает. Левый бок прорезает достаточно глубокая, рваная рана, которую она судорожно стягивает грязно-окровавленными пальцами. На ее правой ноге сквозь обгоревшую ткань темных штанов виднеется небольшой, но, наверняка, крайне неприятный ожег. Скулу пересекает тонкая полоса, явно оставленная лезвием меча. Так же виднеются несколько ран на ногах и руках, некоторые из них выглядят весьма опасно. – А... лек... – срывается с ее пересохших, искусанных до крови губ очень тихо, практически беззвучно. Но он слышит. Боль. Боль. Боль. Отупляющая, сковывающая, заполняющая собой все существо боль. Синие глаза... Нет в них холода и безразличия. Теперь это океан страданий, обрамленный крупными кристаллами-каплями слез. – Алек... прошу... – девушка всхлипывает и тут же морщится от боли, закусывая губу. По подбородку течет тонкая струйка крови. Алек, прошу. Алек. Прошу. Пожалуйста, Алек... Ее слова крутятся в голове, вытесняя все остальное. Сердце сжимается так, будто он и сам испытывает все ее страдания. Сердце сжимается, потому что он не хочет, чтобы она страдала. Где все раздражение? Где неприязнь? Где то чувство, похожее на отвращение и даже ненависть?.. Синие глаза... Все это тонет в них. Навсегда. Почему-то он знает, что навсегда. Осторожно поднимая девушку на руки, отчего она в очередной раз болезненно втягивает воздух и хрипит, цепляясь рукой за его плечо, он максимально аккуратно и плавно идет к институту. Нет больше вопросов. Только надежда на то, что она не умрет. Желание сделать все, чтобы она не умерла.