Asylum

Гвидо провел меня в корпус, где держали «затворников». Из этого отделения доносились протяжные стоны и выкрики больных, порой даже мало напоминающие человеческие. Рэм открывает первую дверь, но там словно никого и нет. Я изумленно смотрю на него. Покачав головой, Гвидо указывает на дальний угол комнаты. Там, сжавшись в комочек и уткнувшись носом в угол стены, сидел мужчина, чей возраст я так и не смог определить. Он тихо всхлипывал и время от времени бурчал что-то себе под нос. На мгновение он поворачивается, и наши взгляды встречаются. В его безумных глазах без труда можно увидеть страх, панический ужас. Внезапно он закрывает уши руками и начинает кричать. Медсестра делает ему укол, и он успокаивается. Дверь передо мной закрылась. — Он уже давно здесь сидит, — говорит Гвидо, словно в ответ на вопрос, который сейчас вертится у меня в голове. – Скорее всего, он военный. Ему все время мерещатся налеты. Он проводит меня еще по нескольким комнатам, после чего я не выдерживаю. Пациенты бегают по своим палатам, скачут по кроватям или же забиваются в какой-нибудь темный угол, гонимые страхом, известным только им одним. Один из пациентов, молодой человек двадцати пяти лет, бросился ко мне и ухватился за воротник халата, умоляя меня о спасении. Перепуганный, я не мог выдавить из себя ни слова. Тогда мне показалось, что я сам стал пациентом этой лечебницы. Сейчас, сидя дома в кресле, я размышляю об увиденном сегодня и о Фриде. Неожиданно для самого себя я понимаю, что для меня уже нет никого роднее. Понимаю, что люблю ее. Я вспоминаю, как она говорила, что ее хотят убить, что я должен ей помочь. Я обещал, я клялся ей в любви, но лишь сейчас осознал насколько нуждаюсь в ней. Я ложусь на кровать и, зарывшись в одеяло, устремляю взгляд на луну за окном. Гвидо рассчитывает на выздоровление Франсуазы. Этого не могут скрыть даже его слова. Видимо, поэтому Фрида и говорит об убийстве. Она чувствует, что в ней что-то умирает. Зачем, зачем добиваться ее выздоровления, если ей так гораздо лучше? Ведь она такая жизнерадостная, веселая… Когда я задал этот вопрос Рэму, он лишь усмехнулся. Внезапно я понимаю, что, скорее всего, больше никогда не увижу ни Фриду, ни Северину. И меня охватывает отчаяние. Любимая моя, нежная, ты больше никогда не будешь прежней. Теперь ты будешь жить в городе, будешь ходить по магазинам, театрам. И больше тебе не придет в голову пить луну, больше ты не услышишь голоса цветов. Мне же остается лишь подчиниться ситуации. Прощай, Фрида! Прощай, Северина! Прощай навеки, моя любовь. Больше никогда твои губы не прошепчут мне в темноте «я тебя люблю».