Asylum

Гвидо Рэм устало садится за стол в часовне. За ним уже сидим я и пастор этой часовни. Сегодня сестра подала на ужин горячий и необычайно вкусный суп. К нему она принесла бутылку хорошего вина. — Как поживает фрейлейн Эстер? – спрашиваю я. — Франсуаза Эстер? Не в лучшем состоянии. Да вы и сами видели изменения в ее поведении. Я киваю. Она действительно сильно изменилась с тех пор, как мы знакомы. Порой она даже не узнает меня. Речи ее становятся все более таинственными и непонятными. Теперь она еще увереннее заявляет, что за ней охотятся. Кто? Она не отвечает. — Ее мать недавно заходила сюда, — мимоходом говорит Гвидо, словно эта маленькая деталь и вовсе не имеет никакого отношения к Фриде. – Нет, дочь ее не узнала, но с тех пор она стала более скрытной. Я изумленно смотрю на него. Каждый раз поражаюсь тому спокойствию, с которым он все это говорит. Этот последователь науки. Для него все легко объяснимо научными терминами, а пациенты в его лечебнице – экземпляры для изучения. Пастор отрывает взгляд от тарелки и насмешливо смотрит на меня. Этот последователь веры, Генрих Кнопф, тоже знает, как все объяснить, но уже со своей «божественной» точки зрения. И для Рэма, и для Кнопфа я лишь маленький ребенок, заплутавший в лесу своих размышлений. — Вы думаете, она выздоровеет? – отрешенно спрашиваю я. — Вполне возможно. Но для начала нужно выявить первоначальную причину заболевания. Я задумчиво взглянул на плескающееся в моем бокале красное вино. Из окна на стол падает свет заката, и от него в вине начинают плясать золотистые блики, словно крошечные солнышки. Когда-то ночью Фрида сказала, что если стакан на некоторое время оставить под светом луны, вода впитает его в себя, и можно будет пить луну. А ведь если представить, что это именно крошечные солнышки сейчас задорно плескаются в бокале, то можно выпить и их. Закончив со своим ужином, пастор косится на мой бокал. Заметив это, я выпиваю предложенное мне вино с плескающимися в нем солнцами. В противном случае, его утянут, так как пастор большой любитель вин. Вздохнув, я откидываюсь на спинку стула и смотрю за тем, как красное солнце садиться за горизонт. Ни с врачом, ни с пастором мне сейчас совершенно не хочется спорить. Не в этот раз. — Вы так и не нашли ответов на свои вопросы, юноша? – насмешливо спрашивает Кнопф. – Я думаю, вам все же не стоит пренебрегать мудростью церкви. Это… — Это единственная диктатура, которая существует уже не первое столетие, — усмехаюсь в ответ я. – И все же диктатура. И когда-нибудь она тоже должна пасть. Это лишь вопрос времени. — Кощунство… — Возможно. Но вам-то уж точно нет дела до моих высказываний. Пока люди окончательно не избавятся от таких понятий как «печаль», «отчаяние», «боль» и прочие, церковь будет востребована. Так что продержится она еще очень долго. Гвидо смеется и аплодирует. Кнопф сидит на своем стуле, возмущенный до глубины души. — Но ведь люди молятся и когда они счастливы, — на лице пастора вновь появилась его снисходительная улыбка. — Значит, они просто не верят в свое счастье и боятся, что его у них кто-то отнимет, — продолжаю настаивать я. А ведь еще несколько минут назад я не хотел ввязываться в споры. — Вы еще слишком юны, — усмехается Кнопф и поднимается со своего места. – Мне, к сожалению, уже пора. И он, не забыв осушить свой бокал вина, удалился. — Мне, честно говоря, тоже уже пора. Надо проведать моих затворников, — проговорил Гвидо, когда дверь за пастором захлопнулась. – Не желаете со мной? — А почему бы и нет? — Тогда наденьте халат.