Новый мир

— Вы уверены, что хотите туда войти, господин? Они же буйные, к ним не рискуют соваться даже те, кто уже всякого повидал… Рейстлин раздраженно дернул плечом, и стражник, вздохнув, загремел ключами. По его лицу было видно, что он понятия не имел, какое место странный посетитель занимал в иерархии начальства, но хотя бы был осведомлен, что пускать его стоит в любое помещение без лишних расспросов. В свое время Рейстлин потратил немало сил, чтобы убедить всех сколько-нибудь влиятельных людей города в особой значимости своего положения — убедить самостоятельно, без магии, — и теперь казавшаяся когда-то бесполезной идея оказалась весьма кстати. Для пришедших в себя «жрецов», собиравшихся устроить погром в таверне, выделили почти половину нижнего этажа темницы, устроив их в дальней камере; со слов начальника стражи, они бросались на решетки и сыпали бессмысленными угрозами и пророчествами в адрес других заключенных и стражей, охраняющих этаж. Сутки спустя нервы у блюстителей порядка не выдержали: простых заключенных переселили в другую часть темницы, накрепко заперев дверь в обезлюдевшую и оставив стражу только у двери в пустой коридор. Грохот решетки из-за нее все равно доносился, но хотя бы не подрывал моральный дух. — Вам входить не обязательно. Стражник собрался было что-то возразить, но не решился, испугавшись, что посетитель передумает и пустит его вперед. Перспектива показаться на глаза ненормальным заключенным его явно не радовала. «Жрецы», впрочем, вели себя на удивление спокойно, не обратив внимания ни на скрип двери, ни на приблизившегося посетителя; больше всего их состояние напоминало сон с открытыми глазами, и чтобы выдернуть из него, привлечь к себе внимание, пришлось потратить время. Наконец, один из заключенных вздрогнул и зашевелился. — Вы же знаете, кто я? — прямо спросил Рейстлин, крепче сжимая посох. Сомневаться в словах Крисании не было повода — в том числе и про ее ощущения от прикосновений самозванцев — но все же он надеялся, что она ошиблась и поддалась панике. «Жрец» промолчал, и только когда Рейстлин, оглянувшись на вновь запертую дверь, откинул капюшон и приблизился почти вплотную, кинулся на решетку, обеими руками вцепившись в прутья. — Нас предупреждали, что ты придешь, — он ощерился, подняв взгляд. Голос звучал глухо, будто говорить приходилось через силу, а расширившийся зрачок скрыл радужку, и от этого становилось пусть не страшно, но неуютно. — Кто? — В этом мире есть только одна абсолютная сила, — «жрец» почти блаженно улыбнулся, закатив глаза. — Она могущественна, она мудра, она готова делиться своей мощью с теми, кто ее попросит, но ты не пускаешь к ней. Не даешь людям получить истинное знание. — Пустыня несет только смерть, и вы глупцы, если верите в другое, — Рейстлин опустился на корточки напротив него, чтобы их лица оказались на одном уровне, и негромко спросил: — Как вы к ней попали? — Она сама нас нашла. Всего несколько песчинок, но в них — весь мир. А хочешь узнать, что она нам дала в обмен на службу? — заключенный вздрогнул и, резко просунув между прутьями руку, вцепился в плечо Рейстлина, судорожно сжав пальцы. Ощущение оказалось знакомым — здесь, в темнице, Рейстлин на несколько мгновений испытал то же бессилие и отделенность от мира, что и в темном переулке несколько недель назад, но в этот раз подобной выходки он ждал и не дал застать себя врасплох. Навершие посоха ярко, до рези в глазах, полыхнуло и ударило «жреца» по локтю, опалив одежду и оставив на коже ожог. Тот попытался отстраниться, но не смог, оцепенев, и теперь беспомощностью противника воспользовался сам Рейстлин. Он поднялся и, пальцами коснувшись лба замершего по ту сторону решетки человека, отдернул руку, словно вытаскивая из стены гвоздь. В воздухе повисли мелкие, почти прозрачные песчинки; заметались, попадая в свет от посоха, попытались добраться до другого заключенного, но не успели, обратившись водой и растаяв в воздухе. Рейстлин оттолкнул безвольное тело и, открыв дверь позаимствованными у стражника ключами, вошел внутрь. Оставшиеся «жрецы» попытались наброситься на него, но исходящий от посоха жар не давал приблизиться. — Я все еще на многое способен, и оно может не надеяться, что победило, — сказал он, прикладывая пальцы ко лбу последнего. — И ты действительно так считаешь? Ночью затихала даже городская площадь, и до комнаты на вершине прихрамовой башни почти не доносилось звуков; единственным, что нарушало повисшую тишину, были собственные шаги Рейстлина и негромкий голос от окна. — Я про то, что Ничего пока не победило… Скажи, ты так считаешь? Он промолчал. Разговор в некотором роде получался почти с самим собой, и слушать голос разума в исполнении очередного воплощения его памяти было с одной стороны полезно — помогало разгрести накопившиеся мысли; с другой же — совершенно невыносимо, поскольку приходилось вновь услышать то, что уже было проговорено мысленно. — Эй, я тебе вообще нужна? Мне казалось, что кучу времени на мое… м… создание ты убил ради того, чтобы тебя было кому слушать. — Все так, — Рейстлин поморщился. За годы одиночества он так привык разговаривать со своей невидимой для других помощницей, что несколько недель без нее показались кошмаром. С другой стороны, пытаясь вернуть ее к себе, он надеялся снова избавиться от эмоций, но эксперимент не удался: и память, и чувства остались при нем, порядком мешая, а некогда в известной мере покладистая девочка превратилась в дерзкого подростка. — Но ты думаешь, я могу сказать что-то новое? Да, я не считаю, что оно победило, но и до победы над ним мне далеко. — Оно перехватило инициативу, тебе не кажется? — заметила помощница. — По крайней мере, в этой долине. Не подумай, что я сомневаюсь в твоих способностях, но взгляни сам: раньше пустыня пыталась только уничтожать людей, что определенно говорило о бессилии, а теперь смогла договориться. — Поэтому я тогда не смог отбиться от уличных бандитов, — Рейстлин уперся ладонями в стол. — Они использовали мою же силу против меня, умножив ее тем, что дало Ничего. Оно умнеет, и мне нечего ему противопоставить. — Так уж и нечего? Он молча глянул через плечо на сидящую на окне девчонку, беспечно болтающую ногами, и через силу, уже представляя ответ, спросил: — О чем ты? — А ты не понял? — вкрадчиво уточнила она. — Рейстлин, у тебя в руках отличное оружие, которое можно противопоставить уловкам Ничего. — Нет. — Подумай сам — оно использует людей, так почему бы и тебе не делать так же? Особенно тех, кто на что-то способен. — Нет. — Когда-то ты сам говорил, что ради власти можно пожертвовать всем. Немного изменим эту идею: ради сохранения достигнутого можно пожертвовать всем. — А ты говоришь прямо как Такхизис! — не сдержался Рейстлин, зло обернувшись к помощнице. — Напомнить, чем закончились ее подначки? — О, ты не забыл о прошлом… А я напомню еще и о том, что я все же часть твоих мыслей. Вероятно, ты просто так привык к ее голосу в голове, что даже теперь нуждаешься в таком собеседнике? — она постучала себя пальцем по лбу, спрыгнула на пол и, подойдя ближе, с прямолинейной жесткостью посмотрела на него. — Не будь дураком. — То, о чем ты говоришь, опасно. — Только для одного человека, Рейстлин. Подумай о том, что иначе ты рискуешь потерять весь мир — признай, ты уже не справляешься один, а Крисания может пусть и немногое, но — может. Пока еще немногое, но если и сейчас она способна повлиять на один из оазисов, и ты сам это видел, то что ей будет доступно потом? К тому же, — помощница вздохнула и сказала совсем тихо, проникновенно: — К тому же ты и так ее почти убил, притащив за собой в эту долину. Ты прав, Ничего не так глупо и наверняка заметило, что она для тебя значит. — Хочешь сделать из нее приманку? — В некотором роде. Оставь ее без своей опеки, и Ничего начнет активные действия. Рейстлин выдохнул и ответил на взгляд, сумев наскрести в себе решительности. В предложенной идее был смысл, но рисковать понапрасну он не хотел — и причиной был не только страх вновь разрушить мир, повторив свою же ошибку. От одной мысли о том, что Крисания останется без защиты, на эту защиту надеясь, доверившись его словам, о том, что она погибнет, и рядом не останется больше никого, кто был бы ему дорог, внутри что-то сжималось. — Хорошо, — наконец сказал он. — Но оставлять ее наедине с Ничего — неоправданная жестокость, поэтому за ней присмотришь ты. Пустыня о тебе не знает, и хоть наши с тобой возможности не равнозначны, не дать ей погибнуть сразу ты сможешь. Помощница пораженно отшатнулась, недоверчиво глядя на него, и явно хотела возразить, но передумала, только хмыкнув. В комнатке стало слишком тихо, и Рейстлин специально зашуршал разложенными на столе свитками, чтобы разбавить тишину хоть каким-то звуком. — А меня будут видеть другие? — спросила она. — Да, — кивнул он и едко заметил: — Ты не соизволила объяснить, как тебе удалось оставаться незамеченной, и я действовал по своему усмотрению. — Тогда я хочу иметь какое-то имя! — непреклонно заявила помощница. — Даже в твоем мире люди как-то друг друга зовут… Ты, кажется, что-то про Такхизис говорил? — Мне достаточно одного твоего присутствия, чтобы начинать чувствовать себя сумасшедшим. Не усугубляй. — Хорошо, — со смешком ответила она. — Но мне эта идея нравится. Быть может, тебя больше устроит Хиза? Оазис, в котором они оказались, был одним из последних, полудиких и едва успевших зарасти хотя бы травой. Там, где ей все же удавалось пробиться из сухой земли, она оставалась жухлой и безжизненной; для того, чтобы дать этому месту надежду на жизнь, потребовались бы многие месяцы, годы кропотливого труда, которых у Рейстлина пока не было. — Здесь неуютно, — Крисания передернула плечами и опустилась на землю, проведя ладонью по жестким желтоватым стебелькам. — Хуже, чем в том, который ты показывал в прошлый раз… — Ты однажды захотела увидеть другие земли, — он обвел рукой окружающее пространство. — Пожалуйста. Этот оазис полностью в твоем распоряжении. — Неужели мы ничем не можем помочь? — Не в этот раз. — Почему? Это сложно? Рейстлин промолчал, отошел в сторону и, опершись обеими руками о посох, замер, наблюдая. Крисания, не получив ответа, покачала головой и снова склонилась над травой, задумчиво перебирая пальцами стебельки. Те, к которым она прикасалась, на которых задерживала руку, распрямлялись, наливались цветом и начинали тянуться вверх. Изменение было незначительным, едва различимым, но не оставшимся незаметным для глаз, привыкших отмечать любое отклонение от привычного порядка вещей, и значило оно только одно: Хиза была права. То, что происходило здесь, едва ли было доступно любому другому человеку — Рейстлин огораживал свой мир от магии, не давая ей посеять зерно соблазнов в людских головах. То, что одна из них оказалась способной на большее, казалось не чудом, но волей самого мира, попытавшегося защитить себя. Рейстлин посмотрел на умиротворенную Крисанию и на мгновение зажмурился, отгоняя наваждение: показалось, будто она попала в солнечный луч, пробившийся между туч и осветивший ее, выделяя на фоне окружающей серости. Здесь пока не было ни солнца, ни туч, лишь бескрайняя бесцветная хмарь над головой, переходящая в белые облака только над долинами. — Крисания. Она вздрогнула, обернулась, и ощущение исходящего от нее света рассеялось, успев сохраниться в памяти. — Зачем ты напросилась со мной? — Голос срывался в невнятный хрип, и Рейстлин начинал злиться на самого себя за неуместное волнение. — Зачем? — Крисания поднялась, с излишней старательностью отряхнула платье и, глядя в сторону, на одном дыхании сказала: — Но ты ведь одинок! Ты столько всего делаешь для нас, но никто ничего не делает именно для тебя, не для Создателя. А я видела, как тебе плохо, как тебе нужен хоть кто-то! Я не способна на что-то выдающееся, но ведь могу просто быть рядом. — Тебе безопасней находиться в родной долине, — недовольно сказал Рейстлин, с трудом подобрав слова, и легонько встряхнул ее за плечи. — Нет. Послушай, пожалуйста, — она приложила палец к его губам, заставив помолчать, и тут же смутилась, но руку не отдернула. — Опасно — ну и пусть, я не боюсь ни городских бандитов, ни пустыню. Только за тебя — я уже это говорила и повторю вновь. И… и я сделаю все, чтобы быть рядом и помочь тогда, когда будет нужно. Но ведь если тебя это не устраивает, ты можешь меня вернуть обратно и без моей воли. Рейстлин зло скрипнул зубами и отвернулся. После всего услышанного идея Хизы сделать своим оружием и подвести под удар единственного человека, так искренне ему верящего и ценящего его жизнь больше своей, идея, с которой он согласился, выглядела подлостью, откровенным предательством, от которого на душе становилось мерзко. — Я сказала что-то не то? — Крисания обошла его и встала лицом к лицу, не отводя взгляд и борясь с выступившими слезами. — Рейстлин? Когда он коснулся ее губ своими, в первый момент она отпрянула, усилив разгорающееся раздражение на самого себя, — но тут же вцепилась в него, обхватила его шею руками и поцеловала сама. Теперь замер Рейстлин, боясь спугнуть. Он и раньше, когда Крисания пыталась вернуть его из полубессознательного состояния, чувствовал исходящую от нее теплую силу, но думал — кажется, думал, что начал путать реальность с выдумкой; сейчас же эта сила накрыла его с головой. Он осторожно, как что-то хрупкое, почти эфирное, обнял Крисанию за талию, разумом понимая, что это — ошибка. Вся его влюбленность — ошибка, сам ведь давно признал, что она только мешает, и если раньше речь шла только о мелких неудобствах и промахах, то теперь ценой его оплошности мог стать пусть и не весь мир, но долина точно. Несколько дней назад, когда Крисания во время налета на таверну просила защиты, Рейстлин сумел ей помочь, но разозлился на налетчиков и не сдержал себя: его злость вылилась в затянувшуюся бурю, от которой, как потом сообщили свидетели, пострадали случайные люди, имевшие неосмотрительность высунуться на улицу, и которая полностью лишила его сил. Единственное, что он сумел сделать — добраться хотя бы до дома, чтобы не свалиться без чувств на улице. Это была ошибка, но бороться с ней не было никакого желания. — Хорошо, беспокоиться сама о себе ты не собираешься, — тихо сказал Рейстлин и сделал шаг назад, с сожалением разжав руки. — Вместо тебя это сделаю я. Будет лучше, если до тех пор, пока мне не удастся разобраться с посланниками пустыни, ты останешься дома или хотя бы не будешь ходить по городу одна. — Я не хожу одна, — едва слышно возразила Крисания и коснулась висящего на шее кулона. — К тому же ты сам сказал… — Этот камень — не самая совершенная защита, — поморщился он. — А те, кто тебя окружают, ничего не могут сделать, как ты могла заметить. — Ты хочешь предложить кого-то другого? Рейстлин кивнул и молча потянул ее за собой в портал в долину. Оазис оставался сравнительно безопасным местом, но все же его окружала пустыня, рядом с которой раскрывать свои секреты было рискованно. Впервые за те недели, что Крисания находилась в долине, над городом светило солнце. Не пробивалось сквозь тучи, не выглядывало из-за частых облаков, чтобы тут же вновь нырнуть обратно, — полноценно завладело небом. Горожане, давно привыкшие к дождям и пасмурной погоде, выглядывали на улицу и робко, недоверчиво улыбались, не веря, кажется, происходящему. На площади перед храмом даже возник стихийный праздник — торговцы едой выставили переносные прилавки, усыпанные сладостями, а Сказитель собрал вокруг себя толпу и радовал прохожих веселыми байками. Сама Крисания в компании с Мией и Хизой — выданным Рейстлином сопровождением — устроилась неподалеку, краем уха слушая рассказ, но разумом пребывая далеко, даже не в городе — в маленьком полумертвом оазисе среди пустыни. С возвращения в город прошло три дня, и теперь Рейстлин стал чаще бывать дома, больше не скрывая своего присутствия по ночам, вот только окончательно замкнулся в себе, почти не разговаривая и ограничиваясь короткими фразами. Крисании оставалось лишь молча наблюдать за ним и надеяться: что бы ни происходило, он справится. Промолчал он и о том, откуда появилась Хиза и почему ей доверяет; не рассказывала об этом и она, предпочитая отшучиваться или игнорировать вопрос. Несмотря на кажущуюся легкомысленность, в ее голосе, словах, жестах сквозила настороженность и напряжение. Шею под волосами щекотнуло, и Крисания вскинула руку, отгоняя мешающегося человека. Пальцы ничего не нащупали — видимо, кто-то просто пробирался в плотной толпе — зато всполошилась стоящая рядом Хиза. — Все в порядке? Крисания только отмахнулась, рассеяно улыбнувшись: она вновь и вновь возвращалась на несколько дней назад. От мысли о неожиданном поцелуе перехватывало дыхание, но взгляд Рейстлина тревожил — он словно давно пытался перебороть самого себя, но только в тот раз позволил чувствам выглянуть из-за возведенной стены и сам же остался этому не рад. — Сегодня что, правда какой-то праздник? — настороженно спросила Хиза. — В смысле, не только хорошая погода, но и что-то более… традиционное? — Нет, — Мийя покрутила головой, зацепилась взглядом за толпу, движущуюся к храму, и растеряно пожала плечами: — Я никогда не слышала об этом. — Мы можем пойти посмотреть, — предложила Крисания, и ее охранница только нахмурилась. — Это плохая идея. — Почему? — Потому что там люди, а я не доверяю такому скоплению. По крайней мере сейчас находиться там попросту опасно. — Но это же храм, — робко возразила Мийя. — Неужели ты думаешь, что кто-то сможет там причинить вред? — Я не думаю, я в этом уверена. Вспомните сами, те, кто напал на таверну, не побрезговали представиться жрецами. — Но здесь тоже люди! — Здесь есть место, и я могу видеть больше. Вы что, серьезно? Я понимаю — она, — Хиза обличающе ткнула пальцем в Мийю и перевела взгляд на Крисанию, — но ты! Почему ты так просто пренебрегаешь опасностью? Если не помнишь, тебе вообще было велено сидеть дома! — Я не знаю, насколько много тебе известно, — как можно мягче сказала Крисания, — но подумай и ты. Это храм, защищенное место, где враги… Создателя не смогут ничего. Даже войти. — Ты серьезно так думаешь, да? — хмуро переспросила охранница и так же безрадостно буркнула: — Ладно. Не вижу противоречий в твоих словах, и хотя идея мне не нравится, силой удержать все равно не смогу. Только обещай мне, что будешь держаться на виду. — Обещаю. Мийя радостно улыбнулась и, подхватив обеих спутниц под локти, потащила в сторону входа. Почти сразу их закружила толпа, пытаясь растянуть в разные стороны, и держаться приходилось крепче — не только из-за наставления Хизы, но и чтобы безнадежно друг друга не потерять. В храме гомон толпы почти сходил на нет, распадаясь благоговейными шепотками, и царящая в переполненном зале атмосферы воодушевляла и расслабляла, не давая замечать духоту; в высокие витражные окна било солнце, расцвечивая помещения яркими бликами. Крисания подняла голову и замерла, восхищенно глядя на традиционные фигуры в центре зала. В солнечном свете их лица казались умиротворенными и возвышенными, и складывалось ощущение, будто сейчас, в замершем на мгновение мире, каменный Создатель и его спутница оживут, спустятся с пьедестала и одарят милостью каждого, кто пришел в храм. В какой-то момент смолкли даже шепотки, и в зале повисла чарующая тишина, разбиваемая лишь тихим звоном, доносившимся со всех сторон.  — Простите, Крисания — это вы? Она нехотя опустила взгляд и вздрогнула — напротив нее стоял ничем не примечательный щуплый парень, в глазах которого место радужки заполняла чернота. — Вы, — кивнул он сам себе и быстрым движением достал длинный узкий кинжал; также быстро подошел ближе и ударил, провернув клинок. Оглянулся, отвесил очнувшейся от наваждения Хизе издевательский поклон и, выдернув оружие, растворился в замершей толпе. Крисания с трудом подняла слабеющую руку к шее и не ощутила под пальцами ставшей привычной цепочки — защитный амулет, который она носила, не снимая даже на ночь, исчез. Попыталась прижать ладонь к груди, но уронила, не донеся, и осела на пол. Где-то суетились люди, кто-то, кажется, даже закричал — и все это стало неважным, едва достигая сознания, в котором осталась только одна мысль. Она не сдержала обещания быть рядом. В храме всегда были люди, не оставляющие в одиночестве даже ночью — с наступлением темноты в зале непременно оставался или служка, заботливо протирающий пыль с картин и статуй и меняющий свечи, или настоятель, читающий молитвы. За прошедшие дни — три, четыре, неделю… он почти не обращал внимание на смену времени суток — Рейстлин успел увидеть разных посетителей: радостных, возносящих хвалу Создателю, и опечаленных, полностью разбитых, просящих у бога невозможного. Все было бы куда проще, если бы бог мог уметь воскрешать мертвых, но даже его могущество пасовало перед смертью. Она была чем-то далеким от противостояния с Ничего, существовала сама по себе и не подчинялась ничьим требованиям. Все это время Рейстлин провел в тени у подножия статуи самому себе, бездумно глядя то на витражи, то на снующих людей, и временами мечтал стать невидимкой, когда кто-то пытался его расшевелить. Наконец, свои попытки оставил даже настоятель, решивший считать его предметом обстановки. Храм оказался единственным местом, куда он смог вернуться даже несмотря на то, что в самый важный момент опоздал — когда он вошел в зал, растерянная, заляпанная кровью и, казалось, готовая разреветься Хиза стояла над бездыханным телом. В себя, однако, она пришла почти сразу, силой вытолкав его на улицу под начинающийся ливень, пока не успел наделать очередных ошибок. В дом, в котором жила Крисания, Рейстлин заглянул на следующий день — и тут же вышел, не найдя в себе сил находиться там: небрежно брошенная на кровать одежда, оставленный на столе и прикрытый салфеткой хлеб, даже появившееся на стене плетение невыносимо напоминали о ней. Он выдохнул и прислонился лбом к древку упертого в пол посоха. В голове не осталось ничего, только такая же серость, как та, что вновь беспросветно заволокла небо. — Это моя вина, я не буду отрицать. Не знаю, что я могла бы сделать тогда, но что-то сделать была обязана. Рейстлин промолчал, и подошедшая Хиза провела ладонью по подозрительно покрасневшим глазам. На сей раз она оказалась человеком больше, чем планировалась — живым, ошибающимся, с чувствами, которые не всегда удается подавить, и как бы им обоим того ни хотелось, вновь стать незримой спутницей ей уже не удастся. — Что ж, в конечном итоге мы снова остались вдвоем, — прошептала Хиза и, помолчав мгновение, продолжила с напускной жесткостью: — Ты можешь как угодно отнестись к моим словам, но мы потеряли не просто человека, каким бы дорогим и любимым он ни был, — мы потеряли наш последний козырь. А значит, сильнее придется становиться нам, тебе — в первую очередь. — Уходи, — Рейстлин обернулся к ней и повторил: — Уходи. Я тебя не виню, но оставь меня в покое. — Сейчас не время предаваться трауру. Вспомни, что там, за стенами храма, есть другие люди, есть Ничего, которое ненавидит их — которое ненавидит тебя! — Она махнула рукой в сторону выхода и сорвавшимся голосом продолжила: — Мне тоже больно, и если ты думаешь, что я хотела, чтобы она погибла, что мне было легко говорить о том, что мы обсуждали тогда… Нет, мне не легко! Мне невыносимо осознавать, что единственный человек, в котором ты нуждался, погиб из-за меня! Потому что я не увидела того, что должна была! — Твоей вины в этом нет. — Есть! Но не это главное. Главное, что если ты сейчас сдашься, то поиграешь. Ты ведь бессмертен, Рейстлин, оно — тоже. И вряд ли ты сумеешь воздвигнуть нечто новое на руинах того, что и так едва создал. — Уходи. — Ты не хочешь меня слушать. — Я тебя услышал! — повысил голос Рейстлин и поднял на нее взгляд. — Все — потом. Сейчас оставь меня одного. — Как скажешь, — Хиза понурилась было, но тут же расправила плечи. — Если ты не хочешь защищать свой мир, то этим займусь я! Пусть даже для этого придется в лепешку расшибиться, но погибнуть я не дам ни ему, ни тебе. Она развернулась и, сжав кулаки, быстро пошла к выходу. В зале воцарилась долгожданная тишина, и Рейстлин стало закрыл глаза, стараясь не думать ни о чем — ни о смерти Крисании, ни о посланнике пустыни, найти которого так и не удалось, ни о словах помощницы, в которых было больше досадной правды, чем ему хотелось бы. С той стороны пьедестала послышались шаги, скрипнула скамья, стоящая совсем рядом со статуей, и кто-то, всхлипнув, разрыдался в голос. Вынести еще и чужих слез он уже не смог, но не смог и уйти, и остался сидеть, слушая плач посетительницы, временами готовый сорваться в вой, и в пустом храме его звук бил по нервам. Выглянул он только тогда, когда в храме вновь воцарилась тишина, и с вялым удивлением узнал в зареванной девушке приятельницу Крисании — кажется, ее звали Мийя. Она вытерла слезы и прошептала, глядя в лицо статуе: — Однажды мне сказали, что Создатель может одарить милостью того, кто будет этого очень просить… и, наверное, того, кто будет достоин. Мне сказали, что эта просьба не должна быть пустой забавой, — Мийя замолчала, комкая пальцами подол платья, и неуверенно продолжила: — Я не была достойна и никогда не просила ни о чем значимом. Но если не для меня? Если для той, кто этого действительно заслужил? Создатель, молю… — Он не может воскрешать мертвых. От голоса из-за статуи она едва не подпрыгнула, растерянно заозиралась, но, разобравшись, в чем дело, сникла. Рейстлин накинул капюшон и вышел к ней, положив руку на плечо. — Многие хорошие люди гибнут. Достойные люди. Если бы для них была доступна вечная жизнь, думаешь, о них бы теперь скорбели? — Это нечестно. — Конечно. — Тогда почему он это допускает? — Потому что в мире есть другие люди, которым требуется помощь и о которых точно так же будут скорбеть. — Он поморщился: слова прозвучали как оправдание, прежде всего — перед самим собой. — В другом месте в то же время мог найтись кто-то более достойный, находящийся на краю гибели. — Но почему не она? Разве она не… — Мийя шмыгнула носом и посмотрела на него, удивленно округлив глаза. — Это же вас я видела у Крисании, да? Простите, я… простите. — Это трудно, верно? И никогда не будет просто, — Рейстлин вздохнул и сел на скамью рядом, закрыв лицо руками. — Но она — не последний человек в твоей жизни. Всегда будет кто-то другой. Она промолчала, слезящимися глазами глядя на немногочисленные зажженные свечи у ног статуи — дневные служки успели разбежаться, и следить за огнем осталось некому. Ворвавшийся в распахнутые двери порыв ветра, казалось, должен был затушить оставшиеся, но лишь колыхнул их. Десяток огней дрогнул, едва заметный дымок потянулся к скамье, уплотняясь, и Рейстлин в какой-то момент ощутил прикосновение невесомых пальцев, настойчиво убирающих от лица ладони. Недовольно вскинулся, собираясь отчитать Мийю за то, что полезла к нему, и почувствовал, как сдавливает горло. — Прости, я тебя подвела, — виновато сказала полупрозрачная, сотканная из дыма Крисания, наклонившись, легко поцеловала и тут же сделала шаг в сторону, к сидящей рядом девочке. — И тебя. Не плачь, пожалуйста. Он ведь прав — одна ты не останешься. Она улыбнулась в последний раз, потрепала Мийю по голове — и растворилась в закатных лучах, оставив после себя тонкий запах полевых цветов.