«Реквием звучит за упокой по полуночным трупам, Гремит Ноктюрн для нас с тобой по водосточным трубам!»
— Мирон. Ты уверен в этом? Я сомневаюсь, что это будет уместно, — устало говорила Женя в трубку. Её голосок дрожал. И от этих звуковых колебаний у Фёдорова внутри всё сжималось. — Да, уверен. Люди купили билеты. Они должны знать правду. Мне тяжело, тебе тяжело, тяжело всем! Но у нас есть публика, которая завтра будет ждать моего появления на сцене, — твёрдо говорил рэпер. — Ты же понимаешь, что придут не все? Со взрыва... — Муродшоева сделала неподъемную паузу, в которой было много боли. Мирон чётко представлял себе, как эта хрупкая особа на другом конце вечного города мужественно глотает слёзы. Стойкий оловянный солдатик. - Чуть больше недели прошло со взрыва. Питер напуган, все в трауре. — Я знаю, но есть те, кто придёт. И пока хоть один человек будет собираться прийти на наше шоу, мы будем качать, — Фёдоров почти шипел в трубку. — До завтра, — Женя из последних сил сдерживала слёзы. Менеджер выдавила из себя нелепую фразу прощания и сбросила вызов. Мирон долго слушал короткие гудки, которые прекрасно описывали состояние женщины на другом конце Санкт-Петербурга. Он сейчас злился. Не на Женю, а на жизнь. На то, что эта, по сути, короткая и жестокая штука ещё и такая несправедливая. Фёдоров чувствовал, как его Женька сломалась. Тот стержень внутри неё, который всегда был примером всему Окситабору, да что там, всему питерскому андеграунду, надломился, а внутренний огонёк погас. Из круга Окситабора не выходила информация о том, что Муродшоева с того самого дня ходит к психологу. Фёдорову было не легче, он каждую ночь давал себе слабину. Он плакал. Да, он плакал как девчонка, проклиная весь белый свет. Мирон тысячу раз за последние десять ночей решил для себя, что лучше бы Евстигнеев ушёл из Окситабора, оказавшись крысой, предав друзей, чем вот так. Это не должен был быть его лучший друг! Там его вообще не должно было быть! Почему Ваня пошёл именно в тот день в метро?! Дурак! Какой же кретин! Эрик и Порчи не выходили на связь с того самого дня, как Мирон сообщил им о взрыве и Ваниной гибели. Рикка с головой ушёл в работу, полностью отдав себя монтажу спешлов из тура Oxxxymiron'a и новым роликам Versus Battle. Мужчина не спал днями и ночами, а если же и вырубался, то каждый раз просыпался, лёжа лицом на клавиатуре ноутбука. Порчи пил. Беспробудно и безбожно пил. Португалец, признав себя самым морально слабым из всего Окситабора, начал глушить горе алкоголем. Битмейкер почти не покидал стены "1703", а если он и собирался с силами, чтобы покинуть бар, то его пунктом назначения являлись клубы на Думской. Всё это время за ним следила Настя Белоусова. Ванина "Малышка Чиги" не смогла позволить себе заплакать после кончины друга. Она знала, что этот фотограф не любил, когда её "красивые зелёные глазки плачут". Та самая Chigivaro взяла на себя ответственность за португальца, эти десять дней были для нее смертельным челленджем: не дать Дарио убиться по пьяни, самой не напиться и ни в коем случае не заплакать. Самым сильным участником Окситабора оказался Илюха Мамай. Мужчина держался из последних сил, работал с партнёрами, общался с фанатами в социальных сетях, утопал в горах бумажек, на которые не хватало Муродшоевой. Илья понимал, что если он сломается, великая империя, построенная Миром с нуля, развалится на куски. Но по вечерам, когда Мамай сидел в своей маленькой, тёмной кухне, он давал себе слабину. Мужчина позволял себе пустить скупую мужскую слезу и замереть, напряжённо смотря в пустоту. Всё было не так. Этот мир сбился с истинного пути. Питерский андеграунд трещал по швам. Окситабор чувствовал, как они дружно катятся в небытие.***
Мирон молча вышел из гримёрки и медленными ровными шагами отправился на бекстейдж. Никто не суетился. Его друзья всё делали медленно. У ребят в глазах стояли слёзы. Мамай, ожидая начала шоу, молча сидел на лестнице и смотрел на полупустой зал. Впервые полупустой. Внутри у предводителя «Booking Machine» всё было оборвано. Рудбоя не хватало, чертовски не хватало. Порчи дрожащими руками настраивал свои наушники. Он тщетно пытался преодолеть раздражающую дрожь в пальцах, пытался чётко попадать по маленьким кнопочкам на портативном пульте управления наушниками. Эрик затерялся где-то в углу. Этот человек предпочитал молчать. Женя, почти не двигаясь, сидела на столе с аппаратурой, укутавшись в огромный шерстяной платок, обняв себя руками. В её больших глазах стояли предательские слёзы. Воспалённое сознание рисовало те страшные кровавые кадры. Иногда Женя выходила из мира кошмаров и обращала своё внимание к залу. Фоновая музыка сегодня играла как-то непривычно громко. Или это просто зал молчал. На концерт не пришло и половины купленных билетов. Народ молча стоял и, почти не двигаясь, смотрел на пустую сцену. — Я сказал им, — Мирон в первый раз за целый день заговорил с Муродшоевой. Мужчина вздрогнул, когда напуганный, но такой милый ему взгляд, впился прямо в глаза Фёдорову. — О чём ты? — её голос дрожал. — Про Ваню. Они знают всё. Я написал пост в твиттере. И тем не менее они пришли, — Янович с трудом мог смириться с тем, что ему не хватало воздуха. Внезапно, он заметил, что его менеджер каким-то непонятным, неморгающим взглядом смотрит ему за спину. Рэпер неуверенно повернулся. В дверном проёме, ведущем на бекстейдж стояла Настя. Малышка Чиги в растянутом, шерстяном, бежевом свитере, облегающих чёрных джинсах и кремовых найках медленно начала двигаться в сторону Мирона и Жени. На хрупком плече фарфоровой куколки висел небольшой велюровый рюкзачок, а в руке знакомый всем серый пластиковый чемоданчик. — Она должна быть здесь, — знакомая Фёдорову дрожь в голосе была и у Насти. Девушка положила кейс на стол рядом с Муродшоевой и посмотрела в заплаканные глаза менеджера. — Некому в ней больше скакать, — говоря эту фразу, Мирон испытывал жуткую боль внутри. Испепеляющую боль. Повисла гробовая тишина, друзья заметили, как Мамай показывает пальцем на свои наручные часы. А это значит, что время начинать. Зал молчал. — Идите сюда. Все идите сюда! — рявкнул Оксимирон, его нервы были на пределе. — Мы сегодня здесь, потому что этого бы хотел Ваня. Он бы не позволил нам сдаться. Он бы хотел, чтобы империя продолжала крепчать. В ответ - пустые, мёртвые глаза. — Там некого разогревать, — сокрушённо подметил португалец, вставляя один наушник себе в ухо. — Тогда пойдём так, без "напалма", — выдохнул Мир и посмотрел на маску, которая всё ещё лежала в чемоданчике. Весь табор молча рассматривал концертный реквизит того, кого больше с ними не было. Этим молчанием они отдавали дань памяти другу, которого уже было не вернуть. — Насть, выйдешь с нами? Ты знаешь партии Вани, — Янович перевёл взгляд с чемоданчика на буквально убитую Белоусову, подразумевая, что Oxxxymiron'y нужен Бэк-МС, который выйдет вместе с Порчи и Миром в этой самой маске и сделает это шоу от ноты до ноты. Девушка поджала губы и сделала два шага назад. Это было выше её сил. — Я плохо читаю на русском, но если что, то смогу поддержать. Мы идём вдвоём, — слегка грубовато отрезал Виейра, хватая микрофон, направляясь к сцене. Фёдоров ещё буквально секунд десять смотрел на лик ОХРЫ. Он решился. Мужчина аккуратно извлёк маску из кейса и, сделав пару вдохов, надел её на себя. Внутри всё пропало, из лёгких Мирона выбили воздух. Концертный атрибут пах любимыми сигаретами Евстигнеева и его парфюмом. Фёдоров сжал крепче в руке микрофон и отправился на сцену за Порчи. — Мир! — рэпера окликнула Женя. Женщина подошла к музыканту и взяла друга за свободную руку. — Это будет дань его памяти. Сегодняшнее шоу - Реквием для нашего Чеширского кота, — сокрушённо пообещал МС и поспешил выйти на сцену.***
— А-йоу! Привет, Питер! — МС вышел на сцену так, как делал это уже многие годы: громко и позитивно. Фёдоров знал, что так бы хотел Евстигнеев. Мирон как можно сильнее отправлял звук в микрофон, в маске ему читать было непривычно. Приветствуя зрителей, которых было плохо видно из-за ярких софитов, Мирон на миг замер, пытаясь уловить атмосферу в зале. Фанаты молча стояли, широко распахнутыми глазами смотря на сцену. Никто не аплодировал, публика, увидев Оксимирона в маске ОХРЫ, окончательно убедилась в том, что они больше не увидят Евстигнеева. Народу было немного. Но Мирон не позволил себе остановиться, он подал растерянному португальцу знак рукой, и тот запустил бит. «Это для тебя, слышишь, брат?»Там, где нас нет, горит невиданный рассвет. Где нас нет, море и рубиновый закат. Где нас нет, лес, как малахитовый браслет. Где нас нет, на лебединых островах.
Там было ещё множество строчек: про золотой город и кисельные берега, про сломленного парня и девушку в золотой клетке. И с каждым словом у Мирона из лёгких пропадал воздух, а вдохнуть он не мог, потому что МС постоянно чувствовал терпкий запах парфюма и сигарет, от которого ком поперёк горла становился, а на глаза накатывались слёзы. У битмейкера же тряслись руки. Выходить на сцену спустя полторы недели после трагедии было не лучшей идеей, но Окситабор не мог поступить иначе. Порчи из последних сил пытался изображать того самого себя, активного и весёлого. Но, обращая внимание на зал, португалец хотел бросить всё: люди с широко распахнутыми заплаканными глазами стояли почти без движения и молча смотрели на сцену. Жуткое зрелище. Мирон и сам не понял, как смог дочитать трек. Последнее "Где нас нет" растворилось на его губах. Мужчина опустил микрофон. По его бритой шеке покатилась слеза, забирась под пластиковый край маски, тесно прижатый к горячей коже, вызывая желание протереть шею полотенцем. Дышать было уже невозможно, лик ОХРЫ будто душил его. Фёдоров, закинув свободную руку за голову, отстегнул маску и освободил лицо. В глаза ударил яркий свет софитов, Оксимирон опустил голову. Зал молчал. — Коль, туши софиты, подсвети зал, — голос у МС дрожал. Такого никто и никогда не слышал. Никто в зале не решался сказать и слова. Порчи спустился с подиума на сцену и поравнялся с другом, рассматривая людей под ногами. Публика смотрела на рэперов одним единственным взглядом: широко распахнутые, напуганные глаза, из которых вот-вот польётся водопад слёз. — Знали бы вы, ребят, сколько раз я за последнее время видел этот взгляд. Такими глазами на меня каждый день смотрит Женька... Сердце разрывается, будь оно не ладно, — Фёдоров сказал это с такой горечью, что по коже Чиги, стоявшей на бекстейдже, побежали мурашки, а внутри всё сжалось. Какие-то девушки из первого ряда прикрыли рты руками и опустили заплаканные глаза в пол. — Это правда? — два друга различили чей-то мужской голос из зала. Мужчины посмотрели на парня в третьем ряду, который с силой прижимал к себе убитую горем девушку. — Ваня погиб в метро? Ребята из Окситабора, находящиеся на бекстейдже, начали судорожно переглядываться. Этот сраный вопрос стоял комом в горле у каждого из них. Каждый из компании друзей постоянно задавал себе Ежедневно этот вопрос: он и вправду остался там? ОХРЫ и вправду больше нет? Фёдоров, услышав тошнотворный вопрос, захотел согнуться пополам, будто из него одним ударом выбили весь воздух. — Да. Вани... — он не смог. Мирон не смог договорить. — Вани больше нет, — закончил за него португалец всея Руси. Многие фанаты опустили глаза, кто-то наоборот перевёл взгляд на потолок, чтобы не заплакать. — Я мог не делать сегодня это шоу... Хотя оно всё равно не состоялось. Но пускай и так. Я знаю, что Рудбой бы хотел, чтобы мы все сегодня были здесь. Это Реквием по нему. Дань его памяти, — твёрдо говорил Фёдоров, особо чётко выговаривая согласные, будто читая собственные тексты. Порчи принял у друга маску Евстигнеева и прижал её покрепче к груди. Битмейкер любил рисовать образы в своём воображении, и сегодня он хотел как можно реалистичнее представить, что Ваня сейчас здесь, на шоу, со всеми вместе. — Окситабор, идите сюда, сегодня мы предельно откровенны с теми, кто пришёл на наше шоу несмотря ни на что, — попросил Мир. На сцену с бекстейджа стали подниматься Мамай и Рикка. Муродшоева подошла к самой первой ступеньке и подняла на освещённую сцену красные сосудистые глаза. Сзади девушка уловила чьё-то присутствие. Чиги стояла почти вплотную к своей подруге, заставляя Женю выйти к фанатам. Когда женщина всё-таки поднялась на сцену, она поняла, что первый раз видит фанатов своего артиста со сцены. Публика смотрела на раздавленную Евгению, и все ей сочувствовали одинаково сильно. — Я бы мог сейчас забиться в угол, бухать и рыдать, как девчонка. Но я не могу себе этого позволить, и никто не может. Женя не в счёт. Ваня бы не хотел, чтобы мы оплакивали, он бы не позволил нам бросить империю, поэтому сегодня мы вспомним его, а по возвращению домой ёбнем пару стаканов виски и ляжем спать, как это делал Рудбой, — Окси выдавил из себя жалкое подобие улыбки, садясь на край сцены вместе со всем Окситабором. — Почему Женя не в счёт? — рискнула подать голос молодая фанатка из первого ряда, по щекам которой непрерывно катились слёзы. — Она... — начал Мамай, но его перебили. — Я видела, как умер Ваня, — от собственных слов у Муродшоевой внутри больно закололо, а к горлу подкатил ком. — Я хочу, чтобы вы знали. Хочу, чтобы это знали все! Евстигнеев, каким бы распиздяем он не был в жизни, остался для меня героем. Не хуже тех, кто спасают товарищей на войне. Если бы он не закрыл меня от взрыва, не повалил на пол, накрыв меня собой, я бы не сидела сейчас здесь! Последние слова Женя говорила навзрыд и сквозь слёзы. Мирон придвинулся к своему менеджеру и прижал Муродшоеву к себе за тонкую талию. Весь зал непроизвольно открыли рты от слов женщины на сцене. — А вы знаете, какая любимая песня у Вани была из моего творчества? — Фёдоров перевёл тему, Рудбой ненавидел Женины слёзы. «"Ultima Thule", "До сих пор МС", "Судьба моралиста", "Больше Бена", "Девочка-пиздец"». Зал пошёл на контакт, начав подкидывать идеи. — Всё не то, ребят, не то, — Мирон попробовал проглотить ком в горле. — Этот говнюк терпеть не мог мои треки. Особенно он ненавидел "Где нас нет". Очень иронично, что я начал ею концерт. Люди в зале начали тяжело вздыхать. Всем было не по себе. — Как-то раз Евстигнеев пошёл за майонезом, — попытался начать Рикка, но он был к этому не готов. Зал ещё больше ужаснулся, слыша его подавленный дрожащий голос, замечая в больших мужских глазах блеск скупых слёз. — Я знаю эту историю, — Мамай был здесь сильнее всех. Подавив желание рвать и метать, уйти в запой или просто разреветься, предводитель Booking Machine поддержал друга. — Тогда лето было тёплое, как... Как сейчас. Мы сидели у него на хате, пили пиво, с нами был ещё Мир, Чигивара и её подруга. Ваня захотел бутер, а мазик кончился. Он пошёл в магазин, а вернулся с черепахой. Рассказал нам, что она на дорогу выползала из мусорных баков во дворе. Он её отмыл, террариум купил, в спальне поставил. Фоткал её постоянно. Бегал и всем рассказывал, что у него дома появилась Жанночка. А потом Ваня поехал в трэш-трип по Европе, уезжал бухой и в спешке, забыл про черепаху совсем, даже в вольер не убрал. Эта Жанночка всю квартиру ему загадила. А когда черепаху долго не кормят, она на год в спячку впадает. Вот он возвращается, в квартире все загажено, черепаха спит. Кто-то в зале стал улыбаться. Улыбка сквозь слёзы. Фанаты любили Ваню таким, каким он был. Этот момент чистой грусти и светлых воспоминаний будто оторвался от внешнего мира. Здесь время остановилось. — А чем всё закончилось? — спросила девушка из первого ряда. Она прятала ледяные от волнения пальцы в рукава толстовки. Под большими блестящими глазами красовались влажные разводы туши. — Да он её дочке Музыченко подарил. Лиза радовалась, а Ваня поклялся себе больше не заводить питомцев, — Мамай не сдержался. Поперёк горла встал ком, а по щеке покатилась предательская слеза. «Пусть земля тебе будет пухом, брат...» *** Лето закончилось, началась осень. Скоро опадут листья, и пройдут дожди, которые смоют все слёзы, залечат душевные раны. В Питер в последний раз придёт тёплый резвый ветерок, который унесёт с собой всю боль и дрожь в пальцах. До зимы все раны заживут, а шрамы затянутся. И свежий белый снег запорошит одинокую могилу того фотографа, который очень любил жизнь.