Пожелай мне удачи

      Костя давно привык к тому, что его организм не приучен ни к какому графику или режиму — как не назови, смысл тот же. Он запросто может не спать сутки напролёт, а потом чувствовать себя лучше всех на свете. Может уложиться по сну во все известные человечеству полезные нормы, но после весь день искать возможность прислонить голову хоть к чему-нибудь и вздремнуть пару минут. Ему ничего не стоит спать богатырским сном, не слыша ругань отца, не замечая трезвонящего над самым ухом мобильника, не обращая внимания на яркие солнечные лучи, светящие прямо в глаза. Он способен лечь в три ночи, а в пять утра уже считать проезжающие под окнами машины или наблюдать за тоненькой струйкой серой дымки — дурацкая пагубная привычка, которая не отпускает уже несколько лет. И это всё один и тот же человек. Просто всё зависит от… да Цыпа и сам не знает, как так получается. Всегда по-разному, но вечно с одной и той же необъяснимостью.       Вот и сейчас, когда цифры на электронных часах — он терпеть не может эти дурацкие стрелки и цоканье механизмов — едва успели сложиться в узор, именуемый в народе как семь утра, он уже часа полтора как сидит у распахнутого окна в кухне. Вдали уже уверенно поднимается уютно-синеватое небо, где-то в соседних домах изредка хлопают металлические двери, выпуская в ещё прохладную от отступившей прочь ночи улицу городских тружеников. Они спешат на автобусы, едва закурсировавшие по маршрутам, садятся в личные автомобили, складывают багаж в подъехавшее такси — Косте из окна хорошо виден большой двор на несколько домов, он даже наблюдает за этими своими соседями, которых он и в лицо-то не знает, не то что по имени. Он провожает их взглядом, без интереса, скорее по привычке, дожидаясь, когда появится кто-нибудь следующий, может помашет рукой в одно из окон многоэтажек, а может едва не бегом скроется за углом, не поднимая вверх головы и даже не смотря по сторонам. Все люди разные, и если бы Костя был психологом или хотя бы учился на него, он бы обязательно отметил в поведении каждого какие-то детали, нервные или напротив спокойные жесты, но ему этого не нужно. Он бы с радостью сейчас разобрался бы хотя бы в самом в себе, в своих чувствах, в своих мечтах на будущее, в своих мыслях.       Перед глазами появляется новая никотиновая ниточка, где-то на конце уже растушёванная по воздуху, а в голове вертятся одна за одной его навязчивые мысли, не отступающие ни на шаг вот уже довольно долго. Столько не живут, может сказать кто-нибудь, цитируя не известно кого, но не в этом случае. Столько живут, ещё как живут, иначе бы не было всех этих миллионов людей, шныряющих туда-сюда по улицам и дворам. Костя буквально разрывается в мыслях между двумя людьми: самым родным по документам и безумно дорогой по какому-то подписанному в собственном сердце акту. Он просто не может определиться, о ком думать и по поводу чего беспокоиться в первую очередь, вот и прокручивает у себя в голове эти мысли по какому-то не известному ему самому графику. Слова сливаются в предложения, фразы перекочевывают с одного места на другое и вот получается, что молодой человек вроде бы думает об отце, пытается понять, где того можно искать, размышляет, кого из друзей-алкашей он вдруг упустил из вида при обходе, а потом вдруг ловит себя на мысли, что все образы, все высказывания, не озвучиваемые вслух, посвящены целиком и полностью личной жизни, той неугомонной девчонке, которая захватила его сердце, сама того, возможно, и не подразумевая. Костя встряхивает головой, отгоняя все до последней мысли, тушит о потрескавшееся блюдце сигарету, докуренную практически до самого фильтра, а через секунду понимает, что ему не спастись — очередная, откинутая далеко-далеко, как это казалось, мысль занимает своё место на входе в сознание и, не спрашивая у Цыплакова разрешение, проникает вовнутрь, начинает сначала шептать что-то неразборчивое, а потом, увеличиваясь всё больше и больше, буквально кричать свою заготовленную речь.              Время на циферблате наконец-таки начинает показывать приемлемый для утренних звонков час, и Костя — выбросив в распахнутое окно очередную недокуренную сигарету, которую сразу же подхватывает мягкая перина воздуха, плавно упускает к самой земле, а потом безжалостно ударяет об асфальтовое полотно — находит среди расставленных хаотично тарелок и чашек свой мобильный телефон. Роется с минуту в книге контактов, несколько раз пролистывая нужный абонент по причине того, что редко звонит по этому номеру — даже и не помнит, откуда он вообще у него есть и когда вдруг появился — и, всё же разобравшись в именах, нажимает на вызов возле искомого. В ухо, заглушив в кой-то веке настойчивые шептания мыслей, «ударяются» долгие гудки, и молодой человек уже начинает терять надежду дозвониться до друга — ну или как его назвать, не знает, не врага-то уж точно — в столь ранний для воскресного утра час. Но чудо всё же случается, минутное ожидание всё же приводит к успеху, и за секунду до того, как Цыпа собрался нажать на отбой, на той стороне слышится заспанный голос — знакомый, в отличается от Кости, бодрствовать в полдевятого не собирался:       — Да. Кто это?       — Слушай, Гуф, — без приветствия, что Филиппа не особо-то и удивляет, говорит Цыплаков, — помощь твоя нужна.       — Попроси своих ребят на шухере постоять. Чего я-то опять? — не то капризным, не то непривычно самоуверенный тоном заявляет Гуфи. Он в ближайшие часы не то что влезать в непонятные дела, вылезать из тёплой и мягкой постельки не собирается. — Мне той взорванной машины хватило. А про это стрелку, куда вы меня потащили, я вообще молчу. Я в ваших делах участвовать не подписывался.       — Я не понял. Ты чего, утром всегда такой резкий, как понос? — начинает юный представитель преступного мира района, но сам себя останавливает — всё же не отношения выяснять звонит, а помощи просить — ругаться при такой раскладе совершенно не к стате. — Ладно, не ссы, Гуфыч. Никакого криминала. Простая поддержка в твоём любимым вопросе романтИк.       — А, ты фразы что ли ещё иностранные хочешь? — заметно успокоившись, что его не ждут бег по пересечённой местности от вооружённых людей, прятки в сырых подвалах от представителей правопорядка, или что-нибудь в подобном духе, вновь заговорил парень. — Ну, тут такое дело, я ещё список не весь составил. Я давай, как только закончу, сразу же тебе сообщу. Просто не думал, что тебе так быстро потребуется.       — Да не, я не про список. Он мне не к спеху сейчас. Как готов будет, я не тороплю. Мне б твои эти предыдущие слова красивые не забыть бы и не перепутать, а то скажу ещё что-нибудь неправильно.       — А чего тогда? — запутавшись окончательно, недоумённо спрашивает Филипп. Постоять на стрёме не нужно, фразы для соблазнения девушек, а точнее одной единственной девушки — Гуфи не дурак, Гуфи понял — не требуются. Для чего тогда крутому уличному парню с трубой наперевес мог понадобиться он, простой ботаник, зацикленный на своём рэпе и соседке-блондинке, не подпускающей его ближе, чем она сама считает нужным?       — Долго рассказывать, идея у меня одна классная есть, — не говоря напрямую, объясняет Цыпа — то ли стесняется перед ним в очередной своей просьбе, боится показаться влюблённым дураком, то ли сам ещё не до конца понимает, чего хочет попросить у парнишки с без пяти минут красным дипломом. — Давай через полчасика на точке. Расскажу всё, может посоветуешь чего прикольного, чтобы она прям точно мимо не смогла пройти.       — Хорошо, буду, — говорит Гуфи, всё ещё не очень довольный тем, что придётся куда-то идти и что-то делать, но уже заинтригованный, что же такого придумал Константин, раз звонит,едва дождавшись наступления утра и не озвучивая просьбу. Он прощается и сбрасывает вызов, неспешно плетётся на кухню и, замирая напротив открытого холодильника, начинает прокручивать в голове несколько рифмованных строк, вдруг как по велению волшебной палочки или дуновению ветра возникших в его голове.

***

      — Вот видишь, какие классные вещи происходят! — восклицает Цыплаков, прервав неприлично много затянувшееся на долгие минуты молчание. — А ты, Гуф, ещё и идти не хотел. Противился там чего-то утром, какие-то претензии мне непонятные в телефон говорил.       — Ну, я же не знал, что всё вот так вот будет, — оправдывается хороший мальчик Филипп Губин, вновь забывая, что рядом с ним тот, кого принято называть отморозком — мама всегда говорила, что от таких нужно бежать как можно быстрее, а он подружился на свою голову. Он скользит взглядом по новому граффити на одной из стенок так называемой точки — здесь не бывают посторонние люди, а многие и вовсе не знают о существовании этого островка, подчинённого шайке подростков — и явно всё никак не может налюбоваться на своё творение.       — Зашибись вообще! — вновь подаёт голос Костя, вырывая Гуфи из собственных, пронизанных культурой и хорошим воспитанием мыслей. — Красава, Фил, я себе даже представить всё это так не мог. А ты изобразил смотри как.       Костя готов ещё целую вечность не отводить взгляд от этого не пёстрого, но весьма красочного полотна. Он читает надпись, большими буквами старательно выведенную на фасаде, снова и снова, улыбается как простой мальчишка, не погрязший во всех этих криминальных разборках и семейных неурядицах. Представляет по-детски искреннюю и ничем не искажённую радость своей обожаемой Лизы, как только он приведёт её на это самое место, где стоит сейчас сам, как только она взглянет на эту огромную надпись и, переведя её с бесподобного испанского в одну секунду, засияет ещё ярче. Он представляет, как эта вечно держащаяся от него на расстоянии возведённой ей самою стенки девчонка не сдержит собственных эмоций, позабудет о всех глупых правилах, взявшихся буквально из воздуха, повиснет у него на шее, едва не сжимая до состояния нехватки воздуха, и расцелует, наплевав на возможность быть увиденной друзьями.       — Держи, — мастер района по использованию куска арматуры в уличных разборках протягивает талантливому художнику свой мобильник. — Сейчас пофоткаешь меня, а потом пойдём с тобой отметим наш совместный успех!       — Со мной? — удивляется Фил, не веря вот уже несколько месяцев, что так тесно начал общение с парями не своего уровня — таких как он ведь обычно только в подворотнях и останавливают, предлагая или билет на проход оплатить, или количество зубов во рту пересчитать.       — А ты тут кого-то ещё видишь? — парнишка показательно оглядывается по сторонам, словно пытаясь разглядеть кого-то невидимого. — Краски что ли нанюхался, не понимаю? — Цыпа усмехается над собственной шуткой, даже и не обращая внимание на растерянный вид Губина. — Повторяю для туго мыслящих: сейчас делаем пару фоточек, а потом идём дегустировать алкоголь из ближайшего продуктового. Угощаю!       — Да я ведь это, не пью, — пытается возразить Фил, но вновь замечает усмешку со стороны относительно старшего товарища.       — Гуфыч, не заливай мне, — Константин, на миг позабыв о своём великом желании как можно быстрее начать фотографироваться на фоне нового произведения искусства в их скромном районе, подходит к товарищу ближе, закидывает руку на его плечо, заставляя от неожиданность чуть вздрогнуть и поёжиться, и трепет пятернёй по его и без того растрёпанным волосам. — Не пьёт он, ага. А на новоселье у Ирки я будто водяры нажрался до такой степени, что всем в любви и вечной дружбе клялся.       — Я не хотел, — виновато говорит Филипп. Ему самому всё ещё стыдно за то своё поведение, и он радуется лишь тому, что хватило ума — или чего-нибудь ещё, чёрт его знает — не пролезть к Ленке с поцелуями. А то такую вольность было бы уже весьма проблематично списать просто на ударивший в голову градус и помутневший от хмеля разум. — После этого вообще пить не буду.       Филипп сгорает от желания поскорее избавиться от оковы, сжимающейся вокруг его шеи — внутренний голос в добавок напоминает с десяток сцен из фильмов, где после такого человек без чувств падал на землю, уже не слыша биения собственного сердца и не видя ничего вокруг. Ему становится панически страшно, что это недо-дружба однажды теперь уже наверняка сыграет с ним злую шутку, отправив либо за ту сторону тюремной решётки, либо на обратную часть земного полотна.       — Да не боись ты, все ж свои! — Цыпа хлопает Гуфи по плечу и наконец-таки убирает руку, давая парню вздохнуть спокойнее и попытаться выгнать из собственного разума недобрые картинки возможного будущего. Фил пытается вернуться разумом в тот миг, когда он не задумывался, кто рядом с ним, просто общался, просто помогал, просто рассказывал какие-то обыкновенные для себя вещи, порой кажущиеся Косте настоящими чудесами. Он ведь умеет жить настоящим, а не витать в каких-то своих мечтах и догадках, он справится. Или иначе просто сойдёт с ума.