«Эдельвейс»

Бои не прекращались все лето, вплоть до осени. Двенадцать лет назад главнокомандующим Кавказским корпусом был назначен генерал-адъютант И.Ф. Паскевич, и общая российская стратегия на Кавказе была пересмотрена. Русское командование отказалось от планомерного продвижения с закреплением занятых территорий, и вернулось в основном к тактике отдельных карательных экспедиций. Спустя несколько лет русские позиции в Дагестане были укреплены Лезгинской кордонной линией, и даже была построена крепость Темир-Хан-Шура, правда, в Центральном Предкавказье время от времени происходили крестьянские восстания, но летом 1830 года в результате карательной экспедиции генерала Абхазова против ингушей и тагаурцев, Осетия была включена в административную систему Российской империи. В 1834 году третьим имамом стал Шамиль, который проводил политику реформ в масштабе уже всего региона. Имам сосредоточил в своих руках не только религиозную, но и военную, исполнительную, законодательную и даже судебную власти. Русские войска вели активную компанию против Имамата, к 1839 году разорили резиденцию Шамиля на горе Ахульгo, причем в последнем случае победа казалась настолько полной, что русское командование поспешило донести в Петербург о полном умиротворении Дагестана. А Шамиль с отрядом из семи соратников отступил в Чечню. И теперь черкесы перешли в наступление. Прохладная вода, омывая лицо, попадала под воротник и студеными струйками стекала по спине. Это освежало. В знойный, душный полдень, когда пыль от сотен копыт висит в воздухе, когда степной ветер не приносит ничего, кроме новых порывов жары, эта прохладная вода, пожалуй, была единственной доступной роскошью, которую мог позволить себе Владимир. Он выпрямился над тазом и глубоко вздохнул, вытирая лицо. — Владимир Иванович, вы здесь? — деликатно спросил Зотов и, дождавшись ответа, отодвинул плотный край военной палатки. — Входите, Дмитрий Васильевич, — Корф отбросил полотенце и потянулся к мундиру, что лежал тут же на кровати. — Это вы сейчас в леваде своих казаков рубили, так что пух и перья летели? — добродушно спросил Зотов. — Да, меня тут Истомин напугал, — весело фыркнул барон, — сказал, что ежели я саблю не удержу, он мне бутылку крымского не отдаст. — Истомин? Он известный шутник… — поручик улыбнулся, — Я, в общем–то, к вам зашел по делу, генерал вечером собирается опять свою тактику разрабатывать. Так я вот подумал, может быть, вы расскажете, что сами думаете обо всем этом? — А что я могу думать? — застегивая пуговицы, удивился Корф, — Наше дело не думать, поручик, наше дело исполнять. — Да, но вы служили у Зосса, а о ваших подвигах с Баклановым, только ленивый не знает. К тому же в бою мы, а не генерал, теряем людей, — Зотов, опустил голову, — я позавчера двоих недосчитался. — Я думаю, что наш капитан, — чуть тише сказал Владимир, — не может не видеть наших потерь. И что я могу предложить, если только вчера из Петербурга? Но вечером, собравшись у большого стола с картами, Владимир внимательно слушал. — Что и говорить, господа, — генерал Головин опустил руку, которой показывал передвижение отрядов, — похвастаться нам пока нечем, и наш успех основан только на том, что после Валерика мы заняли Чечню, оттеснив повстанцев в Северо-Западный Дагестан, где они, между прочим, пополнили отряды Шамиля. И теперь наша с вами задача не дать горцам вновь прийти сюда. Палец вновь уткнулся в карту, и генерал многозначительно обвел взглядом лица офицеров. — Итак, как будем действовать, господа? Офицеры молчали, обдумывая слова генерала. — Я считаю, — капитан Фролов чуть придвинулся к столу, — мы должны небольшими отрядами рассредоточиться по местности, тут и тут. — показал он на карте, — А основные силы можно отвести сюда. — Горцы пропускают вперед передовой отряд и нападают на арьергард, который не может не принять бой, и любая задержка по времени грозит тем, что отряд будет просто уничтожен, — негромко сказал Владимир. — Но, согласитесь, небольшой отряд гораздо маневренней, чем сотня казаков. — Мы рискуем людьми, — Корф заложил руки за спину, — в этой операции мы потеряем больше, чем сможем выиграть. В жизни этого мужчины есть место только одной женщине, — она склонила голову и замолчала, потом подняла глаза и уперлась тяжелым взглядом в Анну, — И как вы понимаете, эта женщина — я. — Простите…? — Анна спокойно встретила взгляд Полины и поднялась, — Я вам не верю. — И напрасно, — легонько пожав плечом, ответила Полина, — Поймите, я не стремлюсь уязвить вас или обидеть, просто хочу вам помочь… Я не желаю вам зла, Анна Петровна. Актриса тоже поднялась, и Анна хорошо различила в ее словах нотки превосходства. — Я начинаю думать, что совершила ошибку, решившись поговорить с вами, — начала Анна, но Полина перебила ее: — Не торопитесь с выводами, Анна Петровна, сначала выслушайте меня. Я понимаю, что вам неприятно слышать мои слова, но это правда, которая была скрыта от вас. Шурша накрахмаленными юбками, она подошла к камину, — Мне было шестнадцать лет, когда Владимир впервые признался мне в своих чувствах, и хотя тогда это выглядело скорее игрой, тем не менее, он не забыл этого. После Кавказа наши отношения стали… Простите, что я говорю все это, но я не могу скрывать от вас. Я никогда не претендовала на то, чтобы стать хозяйкой в этом доме, мне всегда было достаточно только лишь его, вы сами понимаете — долг, честь рода, — она прошлась по комнате и вновь остановилась напротив Анны, — нам пришлось расстаться. Ему надо было выбрать жену из дворянской семьи, что он и сделал. Выбор пал на вас. Актриса взмахнула рукой, словно давая понять, как непобедима была любовь барина к красивой девушке, — После вашей свадьбы я сразу уехала, и некоторое время мы пытались забыть друг друга. Владимир даже ненадолго увлекся вами. — она печально вздохнула, — Теперь же Владимир Иванович уехал, и причина его отъезда мне известна — он уехал от вас. Он вас не любит. Анна безмолвной статуей стояла посреди комнаты и молчала. — Взгляните на факты, Владимир женился на вас, но, простите меня, — Полина сделала секундную паузу, — Вы не являлись самой завидной невестой в вашей семье, хотя ваши семьи соседи. Ваши земли граничат друг с другом, крестьяне вашего отца ходят в лес, принадлежащий Корфам, а здешние крестьяне ловят рыбу в реке Долгоруких. Все здесь переплетено и со временем ваш брак может принести гораздо большую выгоду, чем это кажется на первый взгляд. Вы не верите мне, но к чему мне лгать? — девица все же опустилась в кресло и продолжила, — Брак с вашей сестрой, допустим, или любой другой знатной барышней, стал бы сам по себе для него непосильным обязательством, но вы… — она улыбнулась и, помолчав, продолжила, — вы не стали создавать проблем, а он на самом деле старался стать счастливым, пусть и без меня. Но сердце не обманешь, мы встречались. Нечасто, конечно, но мы виделись, здесь, в Петербурге. — победно улыбнувшись, закончила Полина Анна, все еще продолжая стоять и сохранять молчание, растерянно пыталась найти точку опоры и понять, о чем говорит эта девушка, а актриса, вновь продолжила свою речь: — Вы думаете, что я приехала тогда на Ивана Купалу ради Вари? Разумеется, нет. Я приехала к нему, потому что он умолял приехать. Владимир благородный человек и никогда сам бы не решился говорить с вами, поэтому я взяла на себя эту миссию. — Полина подалась вперед и решительно сказала, — Вы должны отпустить его. Вы должны дать нам быть вместе, если вы хотите ему счастья, вы должны понимать, что счастливым его могу сделать только я. Повисла пауза, актриса молчала, ожидая ответа, а Анна в растерянности, не могла сообразить, что же она должна ответить на слова бывшей крепостной. Не дождавшись ответа баронессы, Полина встала, — Разумеется, я не тороплю вас. Вы должны все обдумать и принять правильное решение. — Какое решение? — только и смогла спросить Анна, не вполне понимая, что конкретно от нее ждут. — А это вы должны сами понять, — холодно ответила девушка и, слегка поклонившись, направилась к выходу. Мучительней всего становилось ночью, когда воля подавлена, а тело бездействовало. В такие минуты, Владимиру хотелось выть от безысходности, от отчаяния, которому не было предела, от боли, что выкручивала суставы и резала по венам тупым острием памяти. Как он мог, как мог не понять, что его упрямство ничего не даст? Почему был так наивен, что считал себя вправе решать за нее? Теперь уже было неважно, когда и как он принял свое ошибочное решение, теперь ясно одно — его жизнь не имеет смысла. И эта обреченность, эта безвыходность становилась совсем невыносимой, хоть головой бейся, а изменить ничего уже нельзя. Она всегда будет любить другого, а поэтому… Владимир перевернулся на бок и закрыл глаза, поэтому, завтра он выступает со своим отрядом. Анна осталась одиноко стоять в пустой комнате и вдруг, в какой-то момент, перестала слышать звуки, не было ни голосов слуг, ни шума отъезжающего экипажа, ни чириканья горластых воробьев — ничего, словно ее накрыло плотным покрывалом, отгораживая от остального мира. Она попробовала сделать шаг и почувствовала, что падает в пропасть, ноги провалились в пустоту, не встретив сопротивления прочного и такого обыденного паркета. Прошло несколько минут, прежде чем молодая женщина смогла оглядеться и понять, что никакой пустоты нет, а есть прежняя комната с привычными вещами. Она попробовала спокойно вдохнуть и выдохнуть, а когда получилось, нашарила рукой ножку дивана, ухватившись за которую, смогла подтянуть себя. Пытаясь отдышаться из-за темноты в глазах и сдерживаясь, она, наконец, ровно села на полу и откинулась на диван, запрокинув голову. Теперь надо подумать. Подумать и решить. Итак, девушка уверена в своих словах, это ясно. Она сказала, что Владимир любит ее, что это может значить? Что это может значить на самом деле? Значит или она лжет, или она выдает желаемое за действительное, или это на самом деле так. Теперь Анне предстоит разобраться, что же все–таки происходит с ее жизнью. Сегодня стало известно, что вместо двух, в этой игре учувствуют трое игроков, и ей теперь придется с этим считаться, что бы Полина ни замышляла — придется учитывать и ее шаги тоже, которые будут направлены против нее, Анны. «Что же теперь?» — мучительно размышляла женщина. Если Полина солгала, то тут все понятно, мечты крепостной девушки о красавце-барине понятны и, возможно, даже простительны. Но что, если она не соврала? Анна открыла глаза и попыталась сфокусировать рассеянный взгляд. Что, если она не соврала?.. Тогда получается, что она, Анна, попала в западню. «Надо вспомнить. Надо все вспомнить с самого начала…» — прохладная ладонь легла на лоб, словно облегчая поднявшийся жар. Сначала была свадьба, и на ней Владимир не выказывал ни радости, ни разочарования. «Это всего лишь свадьба» — сказал он тогда. Получается, если Полина не лжет, для него это действительно была ВСЕГО ЛИШЬ свадьба. А ей, как законной жене барона Корф, была отведена с самого начала определенная роль. Дальше? Дальше была брачная ночь… которой не было. Анна закрыла рукой глаза и попыталась вспомнить. Владимир тогда сказал ей, что она должна помочь ему. Если Полина не лжет, то логика его поступков укладывается в рамки слов этой девушки, и становится ясна и понятна. Если актриса права, то получается, что Анна должна была исполнять определенную роль фасадной ширмы, которая прячет от ненужных глаз истинные привязанности барона. Анна горько усмехнулась — надо признать, Владимир даже будучи молодым мужем, не стремился смутить покой своей законной жены. Дальше. Дальше была жизнь, обычная тихая и, надо признать, ничем не обременительная, жизнь, которая вдруг стала приносить удовольствие. Барон постепенно стал находить приятным их беседы, их совместные прогулки, и… Опять же, если Полина права, он пытался жить сначала, решив найти счастье с ней, Анной. Барон старался быть внимательным, заботливым, но что это значило на самом деле? Может быть, она потому и сомневается сейчас в своем муже, что за всю жизнь ее никто никогда не любил, и она просто не умеет различать, обычное сердечное обращение с действительно сильным чувством? Может быть, Владимир, являясь по природе добросердечным человеком, и проявляя к ней обычные знаки внимания, сам того не подозревая, ввел ее в заблуждение? «Надо попытаться вспомнить…» — Анна оторвала чугунную голову от дивана и попыталась сесть, держа спину прямо. Да, тогда на балу в императорском дворце, когда он так поддержал ее перед выступлением, Владимир казался таким близким и таким родным, что его слова вселили силы, а взгляд поддержал. Но была ли это любовь? Вдруг ее оглушила холодная и липкая мысль — тогда после бала, она фактически сама предложила ему себя. Мысль была настолько ужасной и стыдной, что Анна почти застонала, закрыв глаза. Боже! Что она натворила? Возможно, Владимир вовсе не думал ни о чем таком. А она! «Что же еще?» — пытаясь отделаться от обжигающего стыда, думала Анна. Еще было счастье, она это хорошо помнила. Было ее абсолютное счастье, в котором она купалась, как птица в лучах заходящего солнца. Был восторг и упоение, и еще чуть-чуть, совсем немного страха. Страха, что все это может закончиться. И, оказывается, она была права — это закончилось. Внезапно. Быстро. Неожиданно. Но когда? Как? Анна пошевелилась, стараясь подняться на ноги, заворочалась, запутавшись в платье и, наконец, поднявшись, пошатываясь, добрела до окна, потянула раму на себя, и ветер ворвался в комнату с настоящей, балтийской резвостью. Итак, когда все изменилось? С их весеннего приезда в столицу? Кажется, тогда еще Лиза повредила ногу… Да. Именно тогда Владимир стал впадать в какое-то мрачное настроение. Именно тогда она стала все чаще оправдываться перед ним за какие-то несуществующие грехи. Она сжала пальцами виски, пытаясь вспомнить, что он говорил о Репнине. Но через пару минут была вынуждена опустить руки — она не помнила ничего. При чем тут Миша? Он же говорил о чем-то еще… Должно быть, что-то еще, что могло бы объяснить это его меняющееся настроение! Но в голову, как назло, ничего не приходило, и получалось… Что? Получалось, что Полина права. Настроение Владимира менялось, он просто стал уставать от своей жены. Она не оправдала его надежд, и ему день ото дня становилось с ней скучно. Барон все чаще раздражался, а она, глупая, не могла понять причин. Но ведь было же что-то хорошее! — отчаянно цеплялась память за счастливые дни. Было, — тут же откликнулся холодный разум. И означает это только одно — Полина права. Владимир просто пытался найти счастье с женой, подменяя нелюбимой Анной любимую Полину. «Глупая! Глупая…» — стонала женщина, вцепившись побелевшими пальцами в занавеску, — «Какая же глупая.» — Анечка, — голос Лизы прозвенел совсем рядом, — Доктор будет через полчаса, ты готова его принять? Сестра быстро вошла в комнату и, увидев нетронутый чай с остывшими чашками, позвала, — Дуня, забери чай, он остыл. Посмотрев на баронессу, тут же нахмурилась, — Что с тобой? Ты вся дрожишь. Закрой сейчас же это окно! — подбежала княжна и закрыла раму, — Холод такой, а ты на ветру стоишь! Лиза заглянула в бледное лицо женщины, — Ты думаешь принимать доктора? — Зачем? — тихо спросила Анна. — Что, зачем? — не поняла ее слов сестра — Зачем мне доктор? — глядя в одну точку, тихо спросила Анна, — Мне доктор не нужен. — Анна! Ты меня слышишь? — повысила голос Лиза, — Что ты говоришь? Тебя кто так расстроил? Полина? — Нет, — так же тихо и все еще не отводя взгляда, сказала женщина, — Полина тут ни при чем. Я сама во всем виновата. — В чем ты виновата? — рассердилась девушка и встряхнула сестру, — Ты на себя посмотри. Что вообще происходит? — А что происходит? — вдруг совершенно спокойно спросила Анна, поднимая глаза на Лизу — Ничего не происходит. Я просто не хочу доктора. — Что значит, не хочу? Что за капризы? Мы вчера все решили, я послала записку! — А я передумала, — баронесса повернулась и сказала, — Прости, Лиза. Я должна побыть одна. С этими словами Анна направилась из комнаты, оставив ничего не понимающую княжну смотреть ей вслед. Они ехали уже несколько часов по пустынной кавказской дороге. Сухая, выжженная земля гулко отражала топот десятка лошадиных ног. Солнце нещадно палило, и до привала было еще далеко. Они выехали в полдень, после совещания в штабе и общего молебна. Пока казаки вскакивали в седла, а солдаты поправляли шинели на плечах, полковник Александр Иванович Попов* застегивал свой походный планшет. Корф был уже в седле и тоскливо смотрел на лица солдат, ловя себя на мысли о том, что обреченно гадает, кого они не досчитаются после этой экспедиции. О себе думать не хотелось. Почему-то сейчас естественный страх ушел, уступив место тупой пустоте, и мысль о скором конце приносила какое-то страшное удовольствие, как в детстве, когда он с обиды на отца убегал к пруду. Тогда он прятался в зарослях камыша, и не откликался на все крики отцовских слуг, зовущие его к обеду. То чувство он не понимал и сейчас, помимо обиды в нем жило еще что-то, какая-то легкость и предвкушение, как ожидание свободы, как исцеление от боли. Вот и теперь, он словно ждал чего-то, что должно прийти и освободить его. — Владимир Иванович, — подъехал к нему Тимофей Ильич, есаул казаков, — Александр Иванович говорит, здесь привал будем делать. Солдатам отдохнуть надо, завтра трудный день будет, да и брустверы** еще готовить. Мало ли чего… Пока останавливались, распрягали коней, устраивались на обед, Владимир подошел к Попову. — Господин полковник, разрешите обратиться? Ночлег здесь небезопасен, — оглядывая возвышающееся горы, тихо сказал он. — Я знаю, господин поручик, но людям действительно надо отдохнуть, они с утра в седле. Сейчас выставим дозорных, а завтра мы с вами, Владимир Иванович уже на военно-грузинской дороге будем, вот там-то нам и предстоит самое пекло. Апшеронский пехотный полк, куда был откомандирован Корф, входил в состав российского оккупационного корпуса генерала Воронцова и еще с 1819 года участвовал в Кавказской войне. Командиры менялись часто почти каждые три-четыре года, кого-то переводили, кто-то погибал прямо здесь, на месте своей службы, кто-то уходил в отставку. Александр Иванович Попов был назначен в прошлом году на смену погибшего в плену под пытками горцев Константина Марковича Ивалича***, который служил с 1834 года и был известен тем, что был тут вместе со Львом Пушкиным, младшим братом поэта. Солдаты устраивались небольшими группами, вытягивали ноги, доставали свои сухари и махорку, бряцали железными кружками и начинали свои разговоры. Владимир устроился рядом с Тимофеем, сорокалетним крепким есаулом с ясными карими глазами и окладистой бородой. — Полковник-то наш беспокоится, — сказал тот, когда подошел Владимир, — боится, как бы завтра на местных не напороться. — Не напоремся. Завтра еще до полудня доберемся, за перевалом грузинская дорога. Солнце клонилось к закату, и постепенно отряд затихал. Кони на привязи, перетаптываясь, тут же щипали траву, и Корф, устроив на подходящем камня голову, закрыл глаза. Он совсем не думал дремать, но усталость походного дня и предыдущая бессонная ночь сказались, он уснул. Сколько спал, он даже не понял, проснулся он моментально от свиста, криков и пальбы. Рядом кто-то проскакал на лошади, в воздухе хлесткими щелчками раздавались выстрелы, где-то недалеко звенели сабли. Тимофея рядом не было. Подскочив на ноги, и выхватив свою саблю, Кофр пригнулся и побежал к, как показалось, фигуре полковника. В темноте невозможно было ничего различить, и только всполохи костров выхватывали то там, то здесь сцены боя. Вдруг совсем рядом просвистел выстрел, и какой-то горец вырос как из–под земли. Огромные, дикие глаза и темная кожа лица под мохнатой шапкой. Владимир молниеносно отразил удар кривой сабли, и увернулся от лезвия. Горец не отступая, сделал выпад вперед и вновь был отброшен. Совсем рядом пуля со свистом угодила в землю под ногами и барон, отшатнувшись, споткнулся о попавший под ноги камень. Упав, покатился, уходя от ударов горца. Вскочил и сам занес саблю над головой противника, но тот, так же как и он, прежде, ушел от удара, только край сабли царапнул по плечу, рассекая слой одежды и обагряя его кровавым пятном. Владимир не заметил второго чеченца, подбегавшего со спины, потому пропустил удар, и почувствовал только, как руку обдало холодной, обжигающей болью. Развернувшись, он ударил на уровне свое груди, и совсем не ожидал, что попадет по противнику. А оглянувшись, на секунду ослеп, в глаза летела земля, и тут же упал. Плечо разорвалось острой болью, которая впивалась в тело и вонзалась еще глубже. Над головой прозвучал выстрел, и через секунду, разлепив кое-как глаза, Владимир увидел Тимофея. — Что ж вы, Владимир Иванович падать вздумали. Кафиры****, поди, притомили? — грубовато хохотнул он, помогая встать. — Как плечо-то? Не совсем еще уморил этот нехристь? «Все-таки надо было послушать Лизу», — пронеслось в голове, когда мраморная ступенька под ногой пошатнулась и стала ускользать в очередной раз. Анна поднималась в свою комнату и уже преодолела целый пролет, когда новая волна дурноты подступила к горлу, затемняя перед глазами свет. Она остановилась, ухватившись за позолоченные перила, и перевела дыхание. «Надо позвать Дуню, она поможет, » — поднимаясь, тяжело думала Анна, — «Дуня служанка, служанки всегда помогают.» Мысли были трудные и неповоротливые, казалось, они, как ржавые шестеренки скрипят в голове, раскручивая там боль. «Служанки, всегда все знают…» Вдруг совершенно неожиданно ноги подкосились и, не успев рукой ухватиться за перила, Анна стала проваливаться в пустоту, которая была черной и вязкой, как болото, а потом поняла, что летит куда-то вниз, к самому дну, этой трясины. * — настоящее историческое лицо, командир Апшеронского пехотного полка с 1839 года по 1841 год. ** — насыпь, предназначенная для удобной стрельбы, защиты от пуль и снарядов, а также для укрытия от наблюдения противника… *** — настоящее историческое лицо, командир Апшеронского пехотного полка с 1834 года по 1839 год. **** — неверный, то есть исповедующий другую религию, кроме ислама, или вовсе не исповедующий никакой