«Эдельвейс»

— Проходите, пожалуйста, — негромко сказала девушка и посторонилась, давая возможность Шуллеру пройти в прихожую, — Как прикажите? — Карл Модестович, — снимая цилиндр и стягивая перчатки, ответил он и тут же добавил, — Мне записка была послана. — Да, да, конечно, я доложу, — скрываясь за бархатной гардиной, что украшала прихожую маленькой квартирки, проговорила горничная. Через минуту в проеме двери появилась сама Полина. Обернувшись назад, она велела принести чаю, гостеприимно улыбнулась, — Ну проходи, проходи, Карл Модестович. Я тебя еще вчера ждала. — Не мог я вчера, дел много в поместье, — не отвечая на милую улыбку красавицы, угрюмо ответил на приветствие он. — А ты, я вижу, не весел нынче, — заметила хозяйка и кокетливо взглянула на гостя. — Зато ты весела, — не остался в долгу управляющий. — Ну, а чего мне печалиться, Карл Модестович? — легко пожала плечами и, проходя вперед, ответила Полина. Они устроились в небольшой гостиной у камина. Бывшая крепостная, а ныне актриса императорского театра элегантно расправив платье, присела на диван, а ее гость опустился в предложенное кресло и закинул ногу на ногу. Мужчина с немалым изумлением смотрел на бывшую крепостную девку своего барона и не мог понять, откуда в ней столько гордого превосходства, столько сдержанного изящества? А она, будто специально позируя, выпрямив спину и поведя плечами, наклонила голову, рассматривая его. — Так зачем звала? Намеренно громко спросил он, не желая попадаться на ее уловки. — Думала тебе долг отдать, — спокойно ответила она, и взмахнула рукой, — Ты мне помог, теперь моя очередь… Ты на домик-то свой курляндский какой год все собираешь? — А ты решила благотворительностью заняться? Решила домик мне купить? — съязвил он. — Зачем же сразу благотворительностью? Просто уговор у нас был… — актриса встала, — Вот и отдаю, что должна, — и подошла к секретеру. В комнату вошла давешняя служанка с подносом и тихо поставила приборы на стол. — Спасибо, Стеша, ступай, — остановила ее Полина, — Я сама. Девушка вышла и Карл Модестович проводив ее глазами, ухмыльнулся, — А ты, я вижу, совсем барыней зажила. Прислуга у тебя… Помню, как сама еще недавно… — Что было — то прошло, — строго остановила его Полина, — Бурьяном поросло. Протягивая толстую пачку ассигнаций ему, она серьезно сказала, — Ты, Карл Модестович, видать, в столице давно не был, здесь я актриса императорского театра, а не дворовая девка. Здесь я сама решаю, как будет. — То-то я вижу, что решила… — Ты о чем это? — настороженно спросила она. — Да все о том же, — Шуллер прищурился, — Или скажешь, что ты не при делах? Не твоих рук, что Корфы спятили совсем? — При каких делах-то? Я у вас с Иванова дня не была. — Вот как уехала, так все и пошло под откос. Что ты там с Корфом сделала, что он как ужаленный из дома рванул? — Как рванул? Уехал, что ли? — Полина от удивления переменилась в лице, — Я ж тебе говорила, чтоб ты баронессу завел куда-нибудь. — Я и завел, — наклонился ближе Шуллер, и на Полину дохнуло опасностью, — А ты опять ему на шею вешалась? Тебе, что, одного князька мало? Тебе второго мужика давай? — зло прошипел он, — Стерва… — Ты говори, говори, да не заговаривайся, — не осталась в долгу она, и тоже приблизила лицо, — Что я делала, не твоего ума дело. Шулер встал, и быстро отошел к окну, — Знал я, что ты дрянь редкостная, да только все себя уговаривал. — И чего это я вдруг дрянью стала? — как ни в чем не бывало, беззаботно усмехнулась актриса. — Ну понятно было, когда дворовая в постель к нему лезла, но теперь то зачем он тебе? — А ты никак ревнуешь? — Полина рассмеялась, — Так ты, Карл Модестович, не люб мне. — Можно подумать ты их всех любишь, — повернувшись к ней спиной, Шуллер направился к двери. — А хоть бы и люблю, тебе какая с того разница? Ты, Карл Модестович, в лакеях всю жизнь, тебе меня не понять, а я все равно хозяйкой буду. И приказывать буду и девок за косы трепать, — зачем-то пошла за ним Полина, и на ходу, почти выкрикивая, свои планы, — И Корф у меня в ногах валяться будет! — Дура! — Шуллер остановился в прихожей, — Я б еще понял, если б ты влюбилась… — А я и влюбилась! — с вызовом крикнула она, — И тебе не понять меня. Я все равно хозяйкой в дом приду. А ты мне служить будешь… Как барыне своей! — Я? — он схватил ее за плечи, — Тебе?.. Мужчина встряхнул ее как куклу, и еще сильнее сжал, — Я тебя, стерву… Резко выдохнул и, отпустив руки, вышел. — Карл Модестович, а деньги? — вслед успела крикнуть она. Ответом ей была только хлопнувшая дверь. — Вы, поручик, не обращайте внимания. Все мы здесь, вдали от столицы, одичали. Вот и развлекаемся, как можем, — открыто улыбнулся подпоручик, и Владимиру стало чуть легче. Он с детства не любил эти минуты, когда приходиться знакомиться вдруг со всеми и становиться центром внимания. Дверь отворилась и сразу же с порога оба были захвачены азартом гарнизонного лихачества. — Господа! Господа! Минуту внимания, на кону бутылка Бордосского, — известил низкий глубокий голос, и добавил, — Антр-де-Мер. — Василий Николаевич, помилуйте, я нынче и так в проигрыше, — тут же откликнулся веселый голос. — А вам, Антон Васильевич, грех жаловаться, мы еще помним ваш выигрыш, правда ведь, господа? — усмехнулся высокий офицер, который и представлял новую бутылку, что была трофеем в этой игре. Под потолком витал сизый дым крепкого табака, а за круглым столом в центре комнаты, группа офицеров оживленно обсуждала проигрыш. — Да, да, господин Алябин, вы третьего дня две бутылки Шампанского выиграли, — тут же подхватил, прикуривавший свою трубку от свечи поседевший капитан. Он обернулся на закрывающуюся дверь и, увидев Владимира и сопровождающего его подпоручика Котова, протянул руку. — Капитан Фролов, Сергей Петрович. — Поручик Зотов. Алексей Константинович, приветствовал вошедших высокий офицер, стоящий рядом с бутылкой, и перевязанной белым бинтом, на подобие пышного банта. — Поручик Корф — коротко отрекомендовался Владимир, — Прибыл сегодня из Петербурга. — Из столицы? — заинтересовался Зотов и опустил свою ношу. — Да, — слегка улыбнувшись, кивнул Корф. — Ну и как нынче в столице? Дожди? — блаженно затянувшись своей трубкой, улыбнулся в ответ Фролов, — А барышни? Все так же прелестны? — отвлекаясь от игры и подходя ближе к ним, спросил молодой подпоручик. — Да… столица, — мечтательно протянул Зотов, — Ну и как в этом году сезон? Я слышал, что Сосницкий всего в трех спектаклях играет. — А я слыхал, что Асенкова теперь совсем плоха, — печально заметил за спиной Корфа кто-то. — Да, зимой все чаще ее заменяла юная Самойлова, — обернулся на голос Владимир и встретился со знакомым карим взглядом. — Петр Иванович Истомин? — улыбнулся Владимир. — Он самый, — протянул руку офицер, — Рад встрече. Фролов встрепенулся: — Так вы знакомы? — У генерала Засса служили, — ответил Корф. — Вы служили у Григория Христофоровича? Позвольте, когда же? — Пять лет назад… — начал было рассказывать Истомин, но тут же был перебит подошедшим Алябиным: — И с Баклановым знакомы? — Да, Яков Петрович известный смельчак, — кивнул Владимир, вспоминая, как когда-то учился у Бакланова мастерству владения кривой шашкой. — А я признаться, после ранения, так и не вернулся, — вздохнул капитан Алябин, — Вот теперь сюда перевели, ловить провокаторов. — Да я слышал что-то про английских шпионов, но признаться, не слишком поверил, — сказал Владимир, принимая переданный ему бокал вина. — А зря, Мухаммед Али направляет во все мусульманские страны своих агентов, призывающих добровольцев встать под знамена войны против неверных, — негромко начал Фролов, попыхивая трубкой, — Теперь вот появились агенты египетского паши и на Кавказе. — Да, ведь паша не забыл о том, как в 1832 году чуть было не лишился своего трона, — добавил Истомин. — Поэтому-то в своих прокламациях паша и называет себя новым мусульманским главарем, которому суждено одержать победу, и призывает всех жителей Кавказа выступить на решительную борьбу против России, — закончил Фролов. — А теперь еще и Англия, наобещала черкесам свою помощь, — Зотов, наконец, поставил бутылку на стол, прямо поверх разбросанных карт. — Лазарев захвачен, укрепление Вельяминовское, Михайловское, Николаевское, редут Навагинский — Фролов невесело перечислял потери, — И это только весна этого года. А теперь нам приказано провести широкомасштабную акцию по разоружению горских поселений. — Кстати, тут наш герой, генерал Пуло, особенно усердствует, так что вы, Владимир Иванович, его слушайтесь, — уже улыбаясь, доверительно посоветовал Истомин. Конец августа выдался дождливым и на удивление, холодным. Пасмурные дни серой чередой сменяли друг друга, и Анне казалось, что она потеряла счет этим унылым дням, которые в большом доме тянулись беспросветной пеленой. Солнце вставало в непроницаемой серости неба, проходило свой путь по небосклону и закатывалось, но вряд ли Анна замечала смену дня и ночи, теперь она слонялась без дела по комнатам, не понимая, зачем заходила в них. Все потеряло смысл. Владимир уехал уже три недели назад, а она так и не смогла понять причину этого отъезда. Порой она чувствовала себя глупой, домашней любимицей, вроде кошки или собаки, до смерти, привязанной к своему хозяину, но наказанной им за какую-то проделку и отлученной от него, но так и не понявшей свое вины. Все что удавалось ей вспомнить, это какие-то обрывки фраз Владимира из которых следовало, что он до сих пор считает ее влюбленной в Репнина. И теперь Анна просто не могла понять как же так сложилось, что она не смогла разуверить его, что он не смог до конца понять кем стал для нее, что значила их жизнь в этом доме… А ведь они были так счастливы. Едва ли она помнила теперь, когда последний раз ела или спала. Теперь даже ночью ей не суждено было забыться в спокойном, безмятежном сне. Как только усталость брала свое, и женщина забывалась в тонком сне, неведомые тени, чужие лица вновь и вновь отрывали ее от Владимира, снова и снова слышались нелепые слова, сказанные им, и она видела любимое лицо, смотрящее на нее холодно и чуждо. Она вздрагивала от этого ужаса, просыпаясь в холодной постели. К тому же чувствовать себя Анна стала совсем неважно, то ли прогулки в саду под пронзительным, холодным небом не способствовали укреплению здоровья, то ли беспокойство за Владимира не лучшим образом сказывалось на ее самочувствии, но появилось утреннее недомогание, какая-то слабость, и все чаще начинало подташнивать от одного запаха кофе, а аппетит не появлялся даже к полудню. С трудом Анна заставляла себя выпить чаю с кусочком сладкой булочки, не в силах даже смотреть на некогда любимый рыбный пирог. А жизнь, между тем, в поместье текла обычным ровным укладом, за исключения того, что теперь ее довольно часто навещали отец с сестрами. Лиза приезжала почти ежедневно, Сонечка была занята на уроках, но тоже старалась бывать у сестры, как можно чаще. Княжна Лизавета, увидев бледное лицо Анны и так и не дождавшись от нее вразумительного ответа по поводу завтрака, живо бралась за слуг на кухне и, раздавая четкие указания, велела собирать на стол. А Петр Михайлович запирался с управляющим в кабинете и три часа кряду экзаменовал того, после чего Шуллер выходил, едва не качаясь. В начале сентября, не имея вестей от мужа, Анна все–таки приняла решения ехать в Петербург к господину Пушилину, который был доверенным лицом баронов Корфов уже много лет. Но в городе ее ждало неприятное известие, во-первых, Фрол Лукич был удивлен ее визитом, так как полагал, что баронесса в курсе всех дел. Оказалось, что Владимир, прежде чем отбыть, отдал четкие распоряжения относительно всего имущества. Владимир Иванович был предельно ясен, и у госпожи Корф не должно быть никаких сомнений в честности самого Пушилина. Он свою работу знает точно, а потому Анна Петровна не изволит сомневаться, что состояние ее дел в превосходном порядке. Во-вторых, сам господин барон не делал тайны из того, что собирается в долгое путешествие и не велел беспокоиться, ежели его отсутствие задержится. А в третьих, и это было самое неожиданное, на всякий случай барон Корф составил новое завещание, по которому объявлял свою супругу законной наследницей всего движимого и недвижимого своего имущества, но милостью Божьей Владимира Ивановича ждут еще многие и многие годы, ибо он, Фрол Лукич, ежедневно поминает его в своих молитвах. Вышла от него Анна в еще большем беспокойстве, чем приехала. Надежды на то, что в столице она хоть что-нибудь узнает, не подтвердились, и потому ее охватило какое-то странное чувство тревоги, будто должно случиться что-то страшное, к чему она никак не может подготовиться. А на пороге собственного дома Анну вдруг поразила мысль, от которой замерло сердце; Пушилин сказал: «Владимир Иванович был предельно ясен». Был!.. Почему был? Мысль была настолько чудовищной, что у молодой женщины потемнело в глазах и, споткнувшись, она чуть не упала. Минутная слабость стоила ей беспокойства всего дома, служанки бегали кто за водой, кто за скамеечкой для ног, хлопотали рядом и все предлагали что-то, чего никак не могла разобрать сама Анна. Наконец ее отвели наверх и, раздев, уложили в постель. К вечеру из деревни явилась Лиза, которую известили о болезни сестры и, как всегда, категорично заявила, что с места не сдвинется, пока Анна не отужинает и не пошлет за доктором. Заботы княжны заставили–таки Анну улыбнуться, и она на несколько минут почувствовала себя несколько лучше. Решив, что отужинают они обе в малой гостиной, Анна, накинула теплый халат и выбралась из постели. Владимир, попыхивая трубкой, слушал Истомина. Недавний набег чеченцев на Военно-Грузинскую дорогу и попытка взять штурмом военное поселение Александровское, привело к тому, что здесь был разбит русский лагерь и поставлены палатки. На равнине, близ лагеря, бои вскоре закончились, однако в горах перестрелки еще продолжались несколько дней. — Оружие для горцев считается предметом гордости, если хочешь, мужественности. В аулах разоружение воспринимают как страшную несправедливость, кроме того в горах распространяются слухи о том, что мы не остановимся и после того как отнимем оружие, превратим все население в крепостных. — Но это же полная чушь! — не выдержал Владимир и встал со стула, — Неужели же они не понимают этого? — А откуда им знать? — улыбнулся Истомин и снова наполнил бокалы вином, — Эти слухи не на пустом месте. Ты знаешь, что часть свободных земель была передана во владение князю Бековичу-Черкасскому? — Разве? — Корф обернулся, — Я думал, что земли так и остались у местных. — Ничуть не бывало, это только оставшаяся часть все еще принадлежит здешним беям. А женщины? — весело спросил Истомин, — Ты представляешь, они говорят, будто бы русские запретят местным женщинам носить шаровары? Корф расхохотался и едва не расплескал вино в своем бокале, — Я думаю, ты стал преотличным знатоком в вопросах политики, как внешней, так и внутренней. — Зря веселишься, — серьезно сказал Петр Иванович, — В июле мы провели карательную экспедицию по Малой Чечне. Мы уничтожили и сожгли все что попадалось на нашем пути, а потом попали в засаду. В том бою мы потеряли 12 человек, и это всего за 9 дней похода. Владимир молча сел за стол и поставил бокал. — Что-то изменилось, — задумчиво произнес Истомин, — Наши экспедиции теперь только ожесточают их. Теперь они перешли к новой тактике, при встрече с русскими чеченцы действуют все больше шашками и кинжалами. — То есть, ты хочешь сказать, стремятся сойтись в рукопашной? — так же серьезно спросил Корф. — Именно. Раньше они предпочитали стрелять, — негромко ответил ротмист и одним глотком осушил бокал. — Полина? — удивилась Анна, не ожидавшая увидеть эту гостью у себя. Только вчера ей стало немного легче, Лиза своим весельем сумела все-таки рассмешить ее. Настроение понемногу поднималось, и от заразительных слов сестры появлялась робкая надежда, что все еще наладится, стоит только подождать. К тому же, на сегодня был приглашен столичный доктор, к которому Лиза имела особое доверие, и который должен был прояснить ее состояние. Анна преисполнилась надеждой и потому сразу же согласилась принять бывшую служанку своего мужа, как только ей доложили, что госпожа Пикар ждет внизу. — У вас новое имя? — весело спросила Анна, встречая актрису у дверей гостиной. — Да, моему директору французский псевдоним кажется уместнее моей фамилии, — вежливо ответила Полина и прошла вслед за Анной. — Что ж, чем я могу быть полезной? — улыбнулась Анна, и велела принести чаю. — Я по делу, — отказавшись от угощения, ответила девушка и грациозным движением стала стягивать с руки перчатку, — Нам надо поговорить. Удивление вызвали скорее не слова молодой дамы, а интонация, с которой они были произнесены, но если Анна и была застигнута врасплох этим странным визитом, то вида, разумеется, не подала и как радушная хозяйка движением руки пригласила присесть. — Слушаю, вас — вежливо начала она, стараясь припомнить хотя бы одну общую тему, которая могла их обеих заинтересовать. Актриса молчала несколько секунд, собираясь с мыслями, и наконец, начала. — Анна Петровна, я думаю для вас не секрет, что до вашей свадьбы с Владимиром Ивановичем мы с ним состояли в отношениях, — ничуть не смущаясь, начала Полина, — Так вот, я приехала сказать вам, что ваша свадьба ничего не меняет. — То есть как? — растерялась Анна от такого напора бывшей горничной, и неловко опустилась в кресло, — Что вы хотите этим сказать? — Я могу быть откровенной? — поинтересовалась Полина, присаживаясь напротив, и положив ридикюль на столик, — Не стану скрывать от вас, что барон Корф сам настоял на нашей связи. И хотя я была всего лишь актрисой их театра, он никогда не относился ко мне как к другим. Долгое время наши отношения не выходили за рамки дозволенного, я была воспитанницей его отца, и только его чувство, которое было сильнее его самого, положило начало наших дальнейших отношений. — Вы хотите сказать, что Владимир Иванович любит вас? — изумленно спросила Анна, едва понимая претензии своей гостьи. — Разумеется, — слегка кивнув головой, отчего удлиненные золотые сережки изящно качнулись, спокойно ответила Полина, — Именно это я и хочу сказать. В жизни этого мужчины есть место только одной женщине, — она склонила голову и замолчала, потом подняла глаза и уперлась тяжелым взглядом в Анну, — И как вы понимаете, эта женщина — я.