***
С любопытством и опаской они смотрели на хрустальный графин, наполненный мутноватой жидкостью со смешанными ароматами свежих яблок, мёда и кисловатого шиповника. — А это безопасно? — поинтересовался Адам, глядя на сосуд так, словно там находилась мерзкая экзотическая зверушка. — Не припомню, чтобы Агата сделала что-то подобное, — ответила Белль. — Ты должна знать, что меня это не утешает, — сказал он, и Белль обернулась к принцу. — Но я не хотела тебя обидеть, сам знаешь, я помнила её лишь как Агату из нашего городка, и она всегда была готова помочь. Она спасла отца и многих других от разных недугов, если лекари не могли этого сделать. Да и зелья на самом деле на заклятья не похожи. — Об этом можем поговорить позже. Но ты и правда хочешь принять его? — Да, хочу. Знаю, миссис Поттс не терпится понянчить ребятишек, но времени с нашей свадьбы прошло совсем немного, и я бы желала, если б мы с тобой побыли только вдвоём, — произнесла она смущённо. — Наверное, это звучит ужасно, и я отвратительная жена. — Это не так, Белль! Я и сам не хочу пока делить тебя с кем-то. Моя жизнь была пустой, пока я не превратился в Чудовище, и не хочу, чтобы всё повторялось. Предпочитаю ещё немного побыть просто Адамом, а уж потом отцом, — его голос звучал весьма настойчиво. — Агата говорила, что зелье не закончится, пока я сама не решу, а его действие прекратится, словно его и не было, — вздохнула Белль, наполнила жидкостью бокал и поднесла его к губам. — Что ж… Salut, mon ange, — сказал Адам, глядя, как Белль морщит нос после принятия зелья. — Ах, так плохо? — Просто мне никогда не был по душе шиповник, — ответила она, и принц, улыбнувшись, поцеловал её влажные губы. — Знаешь, а ведь мы можем сделать так, что вкус окажется гораздо слаще.***
Маэстро Каденца выглядел весьма учтиво, выражение его разукрашенного лица показалось Белль вполне примирительным, хотя за маскарадной маской этой пряталось экстравагантное мнение настоящего артиста. Белль была практичной француженкой, она решила спасти обоих. — Маэстро, это не обязательно. Вы великолепный учитель, и я боюсь, что не стою ваших усилий! Ваши пояснения абсолютно понятны, и вы так терпеливы, но вряд ли я научусь играть на фортепиано, — призналась она, вспомнив вдруг то время, пока замок был живой. — Нет, мадам, нет! Возможно, если больше практиковаться, или даже молиться… — рассуждал он, хмуря брови, и Белль подумала, что этот маленький жест был похож на танец — кадриль или менуэт? Ха! — Но это не поможет. Я не слышу музыку, как вы, не различаю, если ноты неверны, пока не увижу брезгливость у вас на лице. И даже мои пальцы не слушаются меня, выделывая boudin noir вместо заученных навыков. Правда, во многом другом даже помогают… Занятно, но она знала, что во многих других занятиях всё шло куда глаже. Например, если она писала письма в деревню, или занималась вышивкой, или помогала отцу со сломанными часами. У маэстро было своё мнение. — Ох, la! Мадам, вы такая дерзкая! — он подмигнул ей, и Белль залилась краской. — Я ничего не имела такого… — начала она и замолчала, пока не наговорила лишнего, а внезапное воспоминание о том, каким Адам был красивым этим утром, пока улыбался ей в их постели, целовал и покусывал её пальцы… — Я обязуюсь слушать вашу талантливую музыку, поклоняться вашему таланту, несмотря на собственную неудачу в обучении, что, конечно, меня саму опечалило, — продекламировала Белль и поняла вдруг, что из-за волнения стала говорить, как надменная светская дама над которой Адам посмеялся бы. — Могу ли я посоветовать кое-что, мадам? — спросил маэстро, его глаза были темны, но взгляд добрым, а голос звучал чисто и искренне. Белль кивнула. — Наш принц был когда-то прекрасным начинающим музыкантом, думаю, что парочка приватных занятий могла бы освежить его память, а заодно раскрыть ваши скрытые таланты. А если же нет, что ж, принц женился на вас не из-за умения исполнять Баха. Вы увидите, ему нравится такая восприимчивая аудитория. — Состоящая из меня одной? — спросила Белль удивлённо. — Я думаю, это всё, что ему нужно, мадам!***
— Ты помнишь свою маму? — спросила Белль. Вопросы, как этот, были приемлемы по вечерам, когда они находились лишь вдвоём в их спальне. Тяжёлые портьеры скрывали ночь, и звёзды, что сияли над влюблёнными, под позолоченным куполом спальни, создавали иную атмосферу их собственного маленького мира. Такой вопрос звучал для голоса, не для взгляда. Не для выгоды выяснения всей правды, судя по тому, как распахнулись глаза принца, или как он сжал губы. Да, на подобный вопрос он мог бы ответить, но ей, его жене, был предназначен точно такой же, по-честному. — Совсем немного. Мне было семь лет, когда она скончалась, — ответил он, и Белль осознала, что ранее не слышала большей печали и безнадёжности в его красивом голосе. — Что же ты помнишь? — продолжала она. Частое биение его сердца она слышала так близко, и лишь крепче прижалась щекой к его груди. — Помню, что ей нравилось петь песню о жаворонке. Она не очень любила гончих моего отца. А ещё у неё была огромная связка ключей, ленты, что она вязала на поясе нарядов, и её украшения с драгоценными камнями, которые блестели сквозь её волосы, — вспоминал он, вытягивая из себя каждое воспоминание, как старики перебирают свои чётки для успокоения. — Это всё? — Она грустила, кажется, но не тогда, когда мы были вдвоём. Говорили, что она не боялась смерти, ибо имя ей было дано небесное — Мария-Селеста. Но, думаю, они ошибались. Она бы скучала обо мне, она всегда скучала, когда мы были далеко друг от друга. Белль скользнула рукой по его груди и чуть ниже, слегка потёрлась щекой о горячую кожу. — А ты? Что-то помнишь о своей маме? Хотя, ты ведь была совсем крошкой… — сказал он. — Лишь её имя — Изабель. И портреты, что отец рисовал. Я не знаю, какой она была, лишь её отражение, — ответила Белль. Да, Адам мог слышать толику зависти в её голосе, и, хотя её отце был любящим и добрым, а его — нет, всё же у него было нечто, чего Белль была лишена совсем. — Хотелось бы мне приобрести одну из тех музыкальных шкатулок твоего отца, — сказал вдруг Адам. — Может, это поможет твоим воспоминаниям, может даже она приснится тебе когда-нибудь. — М-м-м, тогда я бы хотела, чтобы в гостиной была хотя бы одна миниатюра портрета твоей матери. Хотелось бы мне смотреть и видеть, как много в тебе есть от неё. — Хорошо, но всё это завтра. А теперь поцелуй меня на ночь, — он улыбнулся, и она потянулась к нему, и их поцелуй был нежным, полным приятных воспоминаний, словно утешение для двух одиноких сирот, которые могли понять друг друга.