***
Могилу Гастона Белль нашла совершенно случайно. Она прогуливалась в одиночестве, разглядывая сад и луг, пытаясь отыскать мраморных нимф и заросший мхом фонтан, даже после того, как было снято заклятие. Тогда-то она и нашла это место, вдали от замка, вокруг лишь дикие животные да голые камни без слюды. Сюда едва ли вообще проникал свет. Она решила, что стоило бы принести сюда цветок. В знак того, что она знала погибшего человека. Но потом вдруг осознала, что никакой цветок не украсил бы воспоминания о Гастоне. Лишь хуже омрачил бы их. Стоило ей подумать о том, с каким радостным безумием он причинил боль её отцу, пренебрёг милостью Адама, когда тот отпустил его, и попытался так жестоко убить… Нет, решила Белль. Пусть животные станут его последней компанией здесь, в мёртвом одиночестве. А цветы сами прорастут на этом месте. Жёлтая лапчатка, возможно, или бутоны вики, или дикая резеда.***
Они не остались в замке в самую первую ночь, ночь после свадьбы. Белль думала, что Адам возьмёт её за руку, поведёт за собой по винтовым лестницам, выше и выше, в комнаты, которые они не посещали вместе раньше, где всё будет усыпано алыми лепестками роз и ароматными гардениями; там их, возможно, будет ждать графин с вином у постели; из окон будут видны далёкие зелёные холмы, готовящиеся встретить надвигающиеся сумерки. Адам взял её за руку с осторожной поспешностью, бросил на неё мимолётный взгляд, затем только слегка потянул к себе и произнёс: — Иди за мной. И они прошли через бальную залу, почти бегом пересекли её и вышли через дверь, которую Белль раньше никогда не замечала. Пришлось подтянуть немного подол платья под пояс, как она делала это всегда, чтобы бежать так же быстро, как он. Так они прошли через сад с розами, пересекли ивовый берег, рощицу с редкими деревьями и оказались перед одиноким деревянным домиком, где за окнами в горшках росли фиалки. — Разве здесь не лучше, что скажешь? Замок не кажется таким родным, не кажется домом, и я подумал, что, возможно, здесь мы сможем обрести его… и это единственное место, где мне хочется быть сегодня ночью, — произнёс он, тяжко дыша после их скорой эскапады. Его глаза сияли невероятно ярко. — Что же это за место? — спросила Белль сбивчиво, не столько из-за быстрого бега, сколько из-за ощущения его объятий, предвкушения ночи, когда никого, кроме Адама рядом с нею не будет. — Хижина егеря, полагаю. Недостаточно большая для вдовьего домика, и скрытая от посторонних глаз. Я попросил миссис Поттс подготовить его, а твой отец принёс кое-какие вещи. Я решил, что это место станет убежищем, для нас с тобой, не для принца и его леди, монсеньора и мадам. Но если тебе не нравится… — Здесь прекрасно, и мне нравится! Здесь я не буду чувствовать себя так странно, — прервала она его с очаровательной улыбкой, и тогда он сделал шаг к ней и поднял на руки так же легко, как когда был Чудовищем. — Тогда нам пора домой, моя милая! — сказал он. Когда час спустя она поднялась с мягкого ковра, она уже знала, где находилась постель; взяла Адама за руку и потянула за собой. Покрывало, в которое она куталась, было единственным, что она купила когда-то за пределами родного городка, и когда Адам принялся разворачивать свой драгоценный подарок и расшнуровывать её ненавистный корсет, Белль была спокойна, и с улыбкой ожидала второго действа.***
— Белль, ты несчастна — произнёс Адам после того, как она уже в третий раз пересекала комнату. А комната была огромной, так что кружить по ней можно было довольно долго, и Белль подумала, к тому времени, как вернулась к камину, перед которым сидел Адам, что стоило бы избавиться, наконец, от меланхолии. Но это не помогло. Как не помог и ромашковый чай миссис Поттс, и даже её вкусные пирожные. И даже чтение «Двенадцатой ночи». — Неправда! — настаивала она, будто слова могли оправдать её. Адам убрал в сторону книгу, которую внимательно старался читать до разговора, похлопал по своему колену и, дождавшись, пока Белль сядет и со вздохом прижмётся к нему, обвил руками её талию. — А лгунья из тебя никакая, ma biche, — заключил он. Никто прежде не говорил с нею так, да и кому было? Отец обожал её нежно, но в разговорах был рассеян, ни матери, ни сестры, ни друга у неё не имелось тогда. — Но я не хочу быть несчастной, — сказала она, поцеловав его в щёку. — Не должна. У меня есть то, что желало моё сердце. — Но всё же. Не счастлива, — голос его звучал спокойно. — Просто это… словно это не всё, что мне уготовано, — призналась она. — Скучаешь по жизни простолюдинки? Ах, как же тяжкий ручной труд, две книжки на всю деревню и бесконечно однообразная пища из огорода? — забавлялся он, пытаясь оставаться невозмутимым. — Да, я жаловалась на жизнь в городке, но дело в иных мелочах, как поход к падре Роберту за книгой с надеждой, что в этот раз там будет что-нибудь новенькое, или помощь Papa в его работе. — Что ж, тебе хотелось приключений, а теперь их нет? Только скучное однообразие роскоши, — улыбнулся он, погладив её по бедру через шёлковую юбку. — У нас замечательная жизнь, Адам. И я люблю её, но что она значит? — спросила она. — Ох, даже не знаю! Однако, занятный вопрос! Что же это может означать… Ну, кроме очевидного, как, например, то наслаждение, которое я испытываю каждый день от того факта, что получил желаемое. Предлагаю поскорее заняться выяснением этой самой значимости! — он говорил с интересом, почти мальчишечьим озорством, так что её скукота испарилась сама собой, и Белль поцеловала его в кончик носа. — Может быть, займёмся для начала обедом? Не хотелось бы огорчить миссис Поттс, и, мне кажется, она готовила суфле. — А я погляжу, что у нас там с вином, — отозвался Адам. Галантным жестом он помог ей встать, затем умышленно неспешно прикоснулся к её шее губами, промурлыкав что-то нежное, и тем заставляя её улыбаться и краснеть.