От Венеции до Рима

Стражник-плакса — явление удивительное не только для Эцио, а для всего Рима. Эцио опешил, отступил на шаг и впервые ему стало по-настоящему жаль, но не убитого, а того, что его смертью он причинил столько горя кому-то другому. На миг ассасин снова ощутил себя семнадцатилетним юношей, склонившимся над телами своих родных, чтобы проводить их в последний путь. Гвардеец плакал тихо, содрогаясь всем телом и покачиваясь на земле в обнимку с безжизненным капитаном. Казалось, присутствия Эцио он не замечал, а может, ему это было безразлично. Но ассасин пришел в это место с определенной целью: он решил проверить, того ли капитана он убил. Перед уходом из убежища Аудиторе получил словесный портрет своей жертвы, но уже на развалинах впопыхах даже не успел разглядеть лица капитана. Необходимо все же удостовериться, кем был этот человек. Горечь от увиденных слез уже осела где-то глубоко, и Эцио смог подавить жалость. Он приблизился к краю стены, слегка перегнулся и взглянул на стражника. Только теперь заметил, что пояс для ножей у того несколько шире, чем следовало бы, а значит, и вместительнее. Это был тот самый метатель. Под ногами Эцио раскрошился старый камень и превратился в пыль, начав осыпаться вниз прямо на голову мертвому капитану. Стражник-метатель смахнул с его лица осевшие крошки и приподнял подбородок. Тут Эцио разглядел, что лицо ни в коем случае не подходило под описание. Метатель был очень занят своим горем и не сразу понял, что пыль просто так не могла появиться. Через несколько секунд до него, наконец, дошло, и он медленно опустил тело обратно на землю, не показывая своим видом, что он догадался о присутствии постороннего. Затем Эцио увидел, что рука стражника очень осторожно двигается к голенищу. Аудиторе резво соскочил вниз, повалив метателя на землю и придавив коленом его грудную клетку. Ассасин хотел сказать что-то вроде: «Я не хочу твоей смерти, мы должны поговорить», но стражник высвободил руку и с бокового замаха дал ему прямо в челюсть. Скинув с себя Эцио еще одним ударом — коленом в промежность — и вскочив на ноги, стражник запустил обе руки за пояс и достал метательные ножи. Но он медлил, не спешил убивать ассасина. «Конечно, теперь он захочет насладиться своей местью, не хочет убивать быстро», — прикинул Эцио, перекувыркнувшись после падения и вставая на ноги. Сверкнули спрятанные клинки Аудиторе, и оба противника остановились друг напротив друга — один с ножами в обеих руках, а другой — с клинками у запястий. Шлем стражника не позволял видеть всего лица, но страшно скривленный рот и сверкающие глаза выдавали ярость и гнев. «Он не должен поддаваться эмоциям, нельзя давать чувствам взять верх, это состояние обманчиво. Ничто не истинно. Противника не существует — это всего лишь иллюзия, разрушь иллюзию, и противник исчезнет. Все дозволено». Эцио поглотил в себя всю агрессию взгляда стражника, пропустил через каждую клеточку своего тела, растворил и рассеял ее внутри, а выдал лишь спокойствие и отчужденность, давая понять, что первым не нападет. Метатель еще несколько секунд вглядывался в лицо ассасина, вдыхал и выдыхал, раздувая ноздри от злости так широко, что казалось, будто они сами прилетели, присели на нос и сейчас снова взлетят вверх. Вдруг стражник развернулся на пятках вокруг своей оси, намеренно взмахнул ногой назад, поднимая в воздух песок в сторону Эцио, оттолкнулся и побежал, продолжая держать ножи в руках. Аудиторе, которому песок попал прямо в глаза и нос, закашлялся на несколько секунд, но почти вслепую бросился в ту же сторону, что и стражник. Уже на бегу пелена перед глазами почти исчезла, стражник бежал по дороге вдоль Колизея, а ассасин увидел группу воришек, подбрасывающих монетки от безделья. Он свистнул так громко, что кто-то из них даже схватился за кинжал, но команду поняли тут же, увидев удирающую фигуру в направлении, что Эцио указывал рукой, и в погоне теперь было пятеро преследовавших. Легкие и шустрые, без доспехов, сковывающих движения, и с почти невесомым оружием воры опережали Эцио на несколько метров. Стражник то и дело оборачивался на бегу, но темпа не сбавлял, он, казалось, даже в своем мундире и с огромным поясом для ножей, был грациозен и ловок, словно гепард. Он направлялся от Колизея все дальше на юго-восток и, когда оказался уже на безлюдье, резко остановился, перебросил нож из одной руки в другую, а свободной рукой вытащил еще два лезвия, так что у него в каждой руке оказалось по паре острых ножей. Воры, догнавшие беглеца, притормозили и начали его окружать, разделившись по парам. Двое в шахматном порядке заходили справа, по левую сторону другие делали те же движения, будто зеркальное отражение первой пары. Эцио издали начал перемещаться полукругом, чтобы зайти стражнику за спину, но не отрывал взгляда от его рук, зная, на что они способны. Ассасин все предвидел, но не успел бы никого спасти. Окруженный гвардеец неожиданно из боевой позиции на полусогнутых ногах сделал выпад вперед, завел руки далеко за спину для размаха, потом молниеносно скрестил их перед грудью, бросая ножи в разные стороны, при этом два первых ножа вылетели еще за спиной гвардейца, а два последующих — в воров на передней линии. «Да ведь он просто завел их в ловушку! Но положил сразу четверых…» — Аудиторе испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, противник чрезвычайно опасен и устранить ассасина мог с такой же легкостью и изяществом, как и бедолаг до него. С другой стороны, разве умение этого человека обращаться с метательным оружием не восхитительно? Он гений своего ремесла, мастер, Эцио никогда не видел ничего подобного — убить четверых двумя взмахами рук за один удар сердца! Их теперь двое. В одной руке стражника снова два ножа, рукояти которых он зажимал между пальцами. Невообразимое, прекрасное и смертельное мастерство, вызывающее уважение. Но Эцио была дорога его жизнь, поэтому захотелось прицелиться из пистолета и положить всему этому конец. Он тем не менее понимал, что прежде, чем он успеет навести прицел, умрет в страшных муках от клинков, летящих со свистом прямо в горло. Единственное его спасение — это побег. Или можно было в два прыжка оказаться рядом с метателем и прикончить его клинком, но тогда человек должен был совершенно не двигаться, что мало вероятно. Метатель вскинул руку с двумя ножами вперед, прямо к Эцио, который знал, что такая летающая мясорубка делает с жертвой — разрезая плоть, ножи перерубают кости и цепляют на лезвие куски тканей, мяса, сухожилий, а рана похожа на самую обычную, только вывернутую наизнанку. Но Эцио не был бы Эцио, если бы не его удивительная фортуна. За долю секунды до полета ножей, ассасин подался всем телом влево и наступил на небольшой камешек, потерял равновесие, забалансировал руками, но не удержался и полетел вниз. Его успело догнать лишь одно лезвие, со жгучей болью вонзившееся под углом в правый бок, под грудью. Аудиторе рухнул на землю, с криком и одним красочным ругательством дернул за рукоять ножа и бросил его подальше от себя. Зажал рану, но кровь полилась сквозь пальцы, а ассасин начал терять силы. Как в тумане Эцио заметил, что одному из воров удалось выжить — нож угодил не в шею, как другим, а в ключицу. Тот незаметно подползал все это время к метателю и теперь вонзил ему прямо в ступню свой кинжал. Стражник взвизгнул, как-то по-девчачьи, и ножичком полоснул вора по горлу, после чего тот захлебнулся и упал в дорожную пыль. Стражник склонился и попытался вырвать кинжал из ступни, но это лишь сделало рану глубже, судя по крикам. От боли и беспомощности он зарычал, на этот раз совсем по-звериному, попытался руками растереть себе лицо (видимо, пот не давал сосредоточиться и нормально рассмотреть рану), но мешал шлем. Тогда метатель со злостью сорвал его и швырнул в сторону, на лоб выбились черные волосы, а на спину упала туго заплетенная коса. Не почудилось ли Эцио? «Это предсмертный бред, миражи. Нет, перестань, от раны под ребро не умирают, значит, я все правильно вижу. Ragazza!..» — это были последние мысли Аудиторе перед тем, как его голова рухнула на песок, а сам он потерял сознание.