ЗВЕЗДНЫЕ КАПИТАНЫ: Сквозь горизонт событий.

– Возвращаетесь домой, посол? Парнишка-офицер из посадочного ангара явно был новичком и еще не знал, как следует общаться с вулканцами. Скорее всего, один из недавних выпускников Академии, проходящий практику перед первым служебным распределением. Он немного напомнил Споку Чехова, каким тот впервые появился у них на Энтерпрайз – тот же бьющий через край энтузиазм, горящие глаза, дружелюбие, неиссякаемый оптимизм – и столь же неиссякаемое, острое любопытство по отношению к окружающему миру. – Очевидно, энсин. – Спок приподнял бровь. Все уже успели понять, что с послом Споком контактировать намного легче, чем с прочими вулканцами. Он куда лучше, чем его сородичи, умел понимать людей. И, что важнее, он умел их уважать. И, признавая человеческую эмоциональность, видеть логику в казалось бы нелогичном поведении. И легко считывать невербальные знаки, которые в человеческом общении зачастую были важнее рациональных понятий. Вот и сейчас вместо традиционно каменного «я-не-испытываю-эмоций» выражения лица Спок сдержанно, одними глазами, улыбнулся. И хотя те, кто когда-то умел замечать его улыбку, были теперь невозможно далеко в пространстве и времени, его юный собеседник оказался проницателен – и широко, очень по-человечески улыбнулся в ответ. – Удачного пути, посол! – бодро пожелал он. – Дорога домой всегда в радость. – Идиот ты, – прошипел за его спиной второй офицер, рангом постарше. – Это же вулканец, они не испытывают эмоций. И в удачу не верят, кстати. – Отчего же, лейтенант, – с безупречно непроницаемым лицом парировал Спок, садясь в шаттл. – Мы давно научились признавать некоторые причудливые человеческие обычаи в определенном контексте вполне… логичными. Плавно закрывающаяся автоматическая дверь скрыла от него два лица – ошарашенное и заговорщически-веселое. Спок позволил себе питать маленькую нелогичную надежду, что юный энсин пойдет столь же далеко, как и их жизнерадостный Чехов – и мысленно тоже пожелал ему удачи. Славный, все-таки, паренек. *** Оставшись один в пассажирской каюте шаттла, Спок беззвучно вздохнул. Эти путешествия начинали его утомлять. Даже короткие поездки отзывались в теле изнурительной, тягучей усталостью, от которой не спасала даже привычная медитация. Безошибочное, свойственное его народу умение контролировать состояние и работу органов тела подсказывало причину – сердце подходило к пределу своей прочности. Более, чем на сотню лет раньше, чем могло бы быть. Что ж, учитывая все, это… логично. И именно поэтому посещение вулканского представительства на Йорктауне было неизбежной необходимостью. Его годы – а возможно, месяцы и дни – приходят к концу. И следовало логичным образом подвести итоги и завершить дела. Собственно говоря, только одно дело. У Спока было не так уж много личных вещей, и если верить внутреннему ощущению личного времени, большинство из них ему уже не понадобится. Старейшины были должным образом предупреждены, и дали обещание передать его имущество указанному лицу после известия о его смерти, признав это условие логичным. Насчет выбора вышеупомянутого лица также вопросов не возникло – в самом деле, кому логичнее всего доверить то ценное, что имеешь, как не … самому себе? По его сведениям, Энтерпрайз в скором времени должна прибыть к базе Йорктаун после очередной миссии дипломатического характера. Возможно, к тому времени все решится. Факт его вероятной скорой кончины его соотечественники приняли с подобающей сдержанностью и логичным сожалением. Нет смысла скорбеть о том, что невозможно изменить, как любят… любили повторять на Вулкане. Спок мысленно усмехнулся, представляя, что бы имел сказать по этому поводу добрый доктор Маккой. И… что имел бы сказать по этому поводу Джим. Собственно, его капитан в свое время вообще предпочитал не говорить, а делать. Причем делать такое, отчего Федерация не знала, награждать ли его как героя или наказывать как преступника – или и то, и другое сразу. Воистину, некоторые люди просто восхитительно нелогичны… Немного жаль, что он больше не увидит нынешнего Джеймса Кирка, но, это, возможно, лучший вариант. Все равно в его памяти жива прежняя команда Энтерпрайз. Эти же, совсем еще юные, дети, должны пройти свой путь. Без чьих-либо сторонних подсказок и наставлений. Впрочем, одно наставление он все же был намерен оставить. Нынешний вариант его самого должен наконец понять смысл того шанса, который ему выпал. То, чем члены экипажа Энтерпрайз могут стать друг для друга. То, чем они могут сделать друг друга. И, самое главное, чем могут стать друг для друга старпом Энтерпрайз и ее капитан. Какую роль может сыграть для этой Вселенной их дружба…. А может и не сыграть. Спок нахмурился, думая о своей молодой версии, об этом странном, нервном, внутренне изломанном мальчике, таком замкнутом и настороженном, несущем свою боль, как щит. Ему еще неизмеримо долго идти до настоящего коммандера и, тем более, капитана: внутри его разума бушует буря – две противоположные природы бьются друг с другом насмерть, и ни одна не желает давать пощады. Когда-то Спока разрывало то, что он принадлежал одновременно двум мирам – и Земле, и Вулкану. Нынешняя его копия не принадлежала ни тому, ни другому. У него не было дома нигде. Даже на Энтерпрайз. А каким стал бы он сам? – пришла неожиданно мысль. Каким бы он стал, если бы в ранней юности остался без теплой неосязаемой поддержки Аманды, незримо обожаемой им с отцом с равной силой и с равной сдержанностью? Аманды, которая, не обладая способностью к телепатии, без особых усилий умела понимать несказанное и всегда была центром, вокруг которого вращались планеты их маленькой семьи? Что бы он испытал в молодости, если бы знал, что Аманды больше нет? Что больше нет Вулкана с его вечной песней ветра, алым шаром раскаленной Т'Хут, огромным, полным звезд ночным небом, пряным запахом пустынных трав – и вечной, прозрачной тишиной Селейи, нерушимого оплота духа вулканского народа?.. Он мог не быть на родине годами, но это ничего не меняло. Вулкан был – и пока он был, мир оставался на своем месте. Спок не знал, как бы он повел себя, если бы… Нет, подумал он. Все равно – нет. …Их последняя встреча произошла как раз после истории с недоброй памяти Ханом, которому, как оказалось, было суждено нести разрушение в обоих вселенных. В общих чертах узнав о совершившихся тогда событиях – и прекрасно зная себя самого – Спок был практически уверен, что получит сообщение с просьбой о встрече. И не ошибся. Внешне молодой старпом Энтерпрайз был настолько по-вулкански безупречно невозмутим, что Спок понял: там, внутри, этот мальчик мечется, как пойманный в ловушку сехлат, готовый от смятения и ярости грызть собственную плоть. И, поскольку его собеседник явно не решался начать разговор, спросил первым: – Полагаю, самочувствие капитана уже значительно улучшилось? – Да. – Коммандер дернулся, едва не вздрогнув. – Вы успели навести справки? Откуда… – Просто я хорошо знаю себя, – чуть заметно улыбнулся Спок. – Если бы Джим пребывал в критическом состоянии, ты находился бы поблизости, руководствуясь, несомненно, логичными и разумными причинами. Ты здесь – следовательно, его жизнь уже вне опасности. – Верно. – Молодой вулканец отвел глаза. – Капитан Кирк… Джим пришел в себя семнадцать часов назад. Был чрезвычайно доволен собой, узнав общий исход дела. – Узнаю Джеймса Кирка, – усмехнулся Спок. – Способен даже смерть обыграть в покер. – Покер?.. – Человеческая игра на основе карт. Джим учил меня когда-то – без особого успеха, правда, но общий принцип я понял. Впрочем, шахматы нас всегда устраивали гораздо больше… – Вы говорили… – Коммандер говорил с трудом, тяжело проталкивая слова, будто каждое из них камнем забивало горло. – Вы говорили, что были связаны с капитаном из вашей вселенной узами крепкой дружбы?.. – Были и есть. – Спок чуть склонил голову. – В некоторых ситуациях факт см… факт физической кончины ничего не меняет. Его собеседник нахмурился, отвернулся, преувеличенно пристально разглядывая раскинувшуюся за панорамным окном кабинета пустыню – и явно не видя ничего. – Спок. – Все-таки немного странно обращаться к самому себе по имени. – Что тревожит тебя? Какой вопрос ты не решаешься задать? – Это не вопрос. – Его тезка резко обернулся. Сквозь темные зрачки, как сквозь прорези в маске, рвались смятение и боль. – Когда вы… ты говорил, что вы победили в схватке с Ханом, но очень высокой ценой… Я не знаю, как сформулировать. Я не могу логически объяснить. Я… Он осекся, закрыл глаза, глубоко вздохнул, открыл снова. И тихо добавил: – Я прошу разрешения показать вам… все. Спок замер, пристально всматриваясь в собеседника. Потом, кивнув – скорее собственным мыслям, чем ему – склонил голову, подставляя лицо для мелдинга. …Волна своих-не-своих эмоций захлестнула его – волна смятения, шока, ужаса, не-чужой боли, отделенной стеклом, бьющей наотмашь… так знакомо…       …Мне страшно, Спок…       …Не горюйте, капитан, это логично. Благо большинства важнее…       …Как ты справляешься с эмоциями?..       …или одного – (прости меня)…       …Ты понял, почему я вернулся за тобой?..       …Я был… и всегда буду… твоим другом…       …СПОК!!.. Воистину, что тяжелее – умирать самому или смотреть, как умирает друг? Эта вселенная неожиданно обыграла тот сценарий, о котором он и сам думал во время той истории с Генезисом. Не мог не думать. Тот сценарий, который логично представлялся наиболее вероятным в тех критических обстоятельствах – и который нелогично ужасал. Возможно, сознавая это, Спок тогда и принял решение действовать столь радикально. Джим всегда с безрассудной легкостью подставлялся под удар, и у него был бы всего один шанс из сотни миллионов выбраться живым, окажись он в реакторе. У Спока шансов было объективно больше, хоть и столь же маловероятных – но даже если бы их не было вовсе, он ни разу не усомнился в правильности принятого решения. Ситуация была патовая – либо он, либо адмирал – и он с логичной очевидностью выбрал себя, как делал всегда, когда ему удавалось опередить Джима. Забавно, подумал Спок, именно к этому в конечном счете всегда и сводились наиболее опасные их приключения – к незримому состязанию, в котором победивший успевал встать под удар раньше проигравшего. К состязанию, в котором у них с Джимом всегда была уверенная ничья. Определенно, им все же несказанно повезло тогда… Дрожащие пальцы оторвались от его виска так резко, будто касались раскаленного металла вместо кожи. Молодой вулканец отшатнулся от него, вцепившись в собственное лицо ладонью, неровно и хрипло дыша. – Это был ты, – почти беззвучно проговорил он. – Тогда, в вашем времени. Это сделал ты. Спок промолчал: он знал, что ответ не нужен. Его тезка выпрямился, глубоко вздохнул, облекаясь в привычную броню невозмутимости. («Я вулканец, я не испытываю эмоций»? Кого ты обманываешь, мальчик?) – Конечно. – Неестественное спокойствие в его голосе резало тишину, как бритва. – Это логично. Это с самого начала должен был быть я. Это была моя обязанность… – Умереть ради жизни других не обязанность, – возразил Спок. – Это почетное право: спасти тех, кто дорог, исполнить долг до конца. И я абсолютно точно знаю, что мой капитан, не задумываясь, предпочел бы в ту минуту поменяться со мной местами. Выражаясь человеческим языком, в тот раз мне просто повезло больше. – Повезло? – одними губами выдохнул его собеседник. – Именно так. Потому что вся тяжесть жертвы ложится не на того, кто уходит, а на того, кто остается. Запомни это, когда в следующий раз пойдешь на риск. Коммандер хотел что-то сказать, но потом резко, как будто его ударили, осекся. Помолчал. – Тогда, когда капитан нарушил Первую Директиву, чтобы спасти меня... – медленно проговорил он. – Я… поступил согласно уставу. Это было логично. Но, получается… неправильно? Спок вздохнул. Он дал себе слово, что больше ничем не станет вмешиваться в судьбу ни своего двойника, ни его коллег, но эти события… Воистину, Хан в любой реальности обладал поразительной и удручающей способностью обращать в хаос все их планы и стратегии. – В моей реальности Джеймс Кирк заплатил за мою жизнь жизнью своего сына, своим кораблем и адмиральской должностью, – ровно сказал он. – Он пошел на преступление ради дружеского долга по отношению ко мне. Я абсолютно точно знаю, что он не отступил бы, даже если бы у него был выбор, но от этого боль его потерь не была меньше. И вина за них, вольная или невольная, лежит на мне. – Но на его месте ты сделал бы то же. – Как мы видим, да. В любом времени и в любой вселенной. Молодой вулканец нахмурился, смотря на свою собственную более взрослую копию, читая свое собственное смятение, отзывающееся грустной усмешкой в обрамленных морщинами глазах. – Ты говорил, что логика – только начало мудрости. Но меня… нас ведь учили, что логика это и есть мудрость. Что она вершина познания, доступного мыслящему существу. Как же тогда?.. – Мудрость заключается не в познании мира, а в его понимании и принятии. В том, чтобы равно слышать голос и разума, и эмоций, но ни одному из них не позволять единолично управлять собой. – Значит… люди мудрее нас? – Мудрее? – Спок усмехнулся, покачав головой. – Нет. Они так же, как и мы, ошибаются и так же совершают правильные поступки. Их воля гибка, как течение воды, которое при кажущейся зыбкости и податливости способно пробить любую преграду. Они не бегут от эмоций, они принимают их, позволяя им захватить себя – и превращают их в свою движущую силу. Они не пытаются, подобно нам, укротить стихию, а сами становятся ею. – Но это же… логическое противоречие? – Верно. Люди противоречивы, и их преимущество перед нами в том, что они легко принимают собственные противоречия и живут с ними. Их воля слабее нашей, они ментально незащищены, и их легко подчинить – но почти невозможно сломать. Они не способны выдержать те нагрузки, на которые способны мы – но они же пройдут там, где мы не сможем. – Именно поэтому ты предпочел работать с людьми? Поэтому пошел за капитаном-человеком? Потому что люди способны пройти дальше нас? В темных глазах пожилого вулканца сверкнули крошечные золотистые огоньки – отблеск других глаз, угасших давным-давно. – Я, как ты выражаешься, пошел за ним, потому что Джим Кирк был и останется моим капитаном и моим другом – так же, как и я навсегда был и останусь другом ему. Потому что, несмотря на противоположность наших характеров, наши разумы всегда были созвучны, и мы всегда компенсировали слабости и умножали преимущества друг друга. Именно сила нашего союза помогала нам пройти там, где в отдельности не прошел бы ни человек, ни вулканец. В этом преимущество дружбы, и это тебе еще предстоит понять. – Я… понимаю. – Глубоко посаженные темно-карие глаза были спокойно-серьезны. – То, о чем вы… ты говоришь, в значительной степени выходит за рамки известного мне опыта, но… Я понимаю. – Не сомневаюсь. – Спок едва заметно улыбнулся. – На моей памяти мне часто случалось совершать ошибки, но все же в конце концов я находил верное решение, каким бы сложным оно ни было. Молодой коммандер Энтерпрайз кивнул, почти-улыбнувшись. – Я запомню эти слова. – Он сделал шаг к двери, потом обернулся: – Мы ведь… больше не встретимся, верно? – Это наиболее вероятный исход. – Спок привычно поднял бровь. – И это не должно тебя огорчать. Ты должен прожить свою собственную жизнь, не оглядываясь на поступки твоего варианта из другой вселенной. Это будет только твоя собственная судьба. – Вулканцы ведь… не верят в судьбу? – Верно. Но мы признаем нерушимый закон причин и следствий, неотвратимо следующих друг за другом, согласно течению времени. И у тебя оно будет. А мое время подходит к завершению. И это… – Логично? – Правильно, мистер Спок. – Глаза, обведенные сетью морщин, сверкнули по-молодому ярко. – Просто правильно. …Да, вероятнее всего, они никогда теперь больше не увидятся. Анализируя свои мысли, Спок отстраненно заметил, что, как ни странно, этот факт не вызвал в нем огорчения. Им все больше овладевало усталое, прохладно-спокойное безразличие – настроение, обыкновенно несвойственное ему. Даже научный энтузиазм и логичный, обоснованный азарт от процесса открытия новых знаний и решения сложных задач утрачивал свою яркость. Эта была усталость даже не физическая – холодная, неосязаемая, вкрадчивая, липкая и режущая как стеклянная паутина – она приходила изнутри и исподволь выпивала силы. Чем-то это напоминало то облако-вампира, с которым им пришлось столкнуться когда-то и которое чуть не прикончило Джима на Фаррагауте. Помнится, тогда зеленая вулканская кровь не пришлась ему по вкусу… Что ж, есть на свете облако, которое способно поглотить абсолютно любую кровь. Смерть. Плотно сомкнутые губы чуть дрогнули, кривясь в сухой, сдержанной усмешке. Смерть никогда не пугала его. Сейчас – еще меньше, чем никогда. Он постарался сделать все, что мог, для этого, здешнего Джима и здешнего Спока, постарался подсказать им, чего они могли бы достичь вместе, чем могли бы стать друг для друга… но какой бы путь не выбрали эти мальчишки, это будет иной путь. Совсем иной. Не тот, что когда-то прошли они с Джимом – хотя, возможно, в силу корелляции временных линий некоторые события и будут совпадать. Тем не менее, у этих двоих будет своя история. Со своими ошибками – и своими победами. Его ошибки и победы подходят к логическому концу. Спок знал, что не станет оставлять свою катру – и даже не потому, что эта вселенная, как бы то ни было, была чужой для него. Даже в своем родном мире он не совершил бы во второй раз этого шага. Все, кому он мог бы оставить свое сознание, свою сущность – и все, ради кого ее стоило оставить – бесследно канули в черную дыру, общую для всех живущих. А здесь, по эту сторону горизонта событий, не осталось никого и ничего, ради чего имело бы смысл продолжить существование – хотя бы и в виде чистого разума. Спок хотел уйти так, как жил – самим собой. Джим бы одобрил это, подумал он. Хотя когда-то именно это свойство вулканской природы и подарило им шанс на еще много радостных лет дружбы. Все-таки нелогично жаль, что подобного не происходит с людьми. Хотя Джим не пошел бы на это. Он весь был – порыв, борьба, свобода. Он не согласился бы на полу-жизнь. Ему всегда было нужно все или ничего. Что ж, в этом они схожи, подумал Спок. По крайней мере, сейчас. Разница только в том, что его «все» давно в прошлом. А о «ничего» не стоит и жалеть. Мелодичная трель стационарного коммуникатора прервала ровное течение мысли. Вызов шел с покинутой Споком базы на его личный код, известный на Йорктауне только вулканским старейшинам. Любопытно. – Приносим извинения за беспокойство, посол, – отозвалось устройство безупречно вышколенным профессионально-вежливым тоном девушки-диспетчера. – У нас сообщение от дипломатического представительства Нового Вулкана. Вас соединять? – Соединяйте. – Спок признался себе, что почти удивлен. Старейшинам никогда не требовалось добавлять что-либо после завершения беседы: все, что они хотели сказать, они говорили сразу. – Посол Спок, – невозмутимо изрек коммуникатор. – Мы сочли логичным связаться с вами, поскольку уже по завершении вашего визита нами было получено сообщение от научно-исследовательского комплекса на Харите из системы Эпсилон-Вела IV. Сообщество ученых под руководством профессора Свена Хёглунда проводит астрофизические наблюдения коллапсирующей двойной Вольфа-Райе в Парусах, и просят вашего участия в качестве научного консультанта для анализа некоторых спорных экспериментальных данных. Поскольку у них нет ваших личных координат, они связались с нами. В контексте нашей последней беседы нам следует передать им ваше согласие или же отказ? Спок задумался на четверть секунды. Приглашение принять участие в научном исследовании было неожиданно, и одновременно логично радовало, представляя напоследок приятную отдушину среди утомительной, хотя и необходимой дипломатической деятельности. Дипломатия давно уже давалась Споку легко (во многом благодаря смешанным генам, подарившим ему интуицию столь же острую, как и логику), однако это не мешало ему относиться к данному роду занятий со стойкой (и, безусловно, логичной) неприязнью. Именно науку он продолжал считать своим первейшим и наилучшим призванием, в котором он мог максимальным образом реализовать все способности своего сознания. Кроме того, имя профессора Хёглунда было смутно знакомым, и, проведя инспекцию долговременной памяти, Спок вспомнил откуда. Он слышал его еще в молодости, служа под началом Кристофера Пайка. Блестящие, парадоксальные, зачастую спорные работы в области квантовой теории поля, и топологии темной материи всегда вызывали широкий резонанс в научном сообществе. Поразительно любопытно… – Передайте мое согласие, – ответил он вслух. – В любых обстоятельствах нерационально пренебрегать возможностью получить новое знание. – Ваше решение логично, – невозмутимо отозвался коммуникатор. – Высылаем координаты системы. И отключился. В воцарившейся тишине Спок подошел к экрану-иллюминатору, набрал код внешнего обзора. И, глядя на прошивающие забортный вакуум огненные нити проносящихся мимо звезд, задумался. В родной вселенной даже после завершения карьеры офицера Звездного Флота его нередко приглашали консультантом для решения сложных междисциплинарных задач – и не только из-за энциклопедической образованности и острого, парадоксально мыслящего ума, который по многозадачности и скорости обработки данных превосходил многие компьютеры, но в большей степени из-за его личностных качеств. В то время, как его сородичи традиционно относились к землянам со снисхождением (безусловно, логичным), и даже с полупрезрением, Спок давно понял, что люди – намного больше, чем кажутся на первый взгляд. Что многое из того, что было принято считать слабостью землян, на самом деле было их силой. В них было детское безрассудство, нерассуждающая отвага, иррациональная – и неистребимая – вера в удачу. В них была способность надеяться и прощать. А еще – тепло и умение строить эмоциональные узы не слабее ментальных вулканских. Они не умели управлять эмоциями – но они научились с ними сосуществовать. Они не умели блокировать боль – но они научились ее терпеть. Они не умели читать и передавать мысли – но они научились понимать без слов. Именно чувства помогали людям решать те задачи, которые были признаны вулканской наукой в принципе неразрешимыми. И именно их нелогичность давали им возможность заходить в открытии непостижимого дальше, чем был способен рациональный интеллект. И именно чувства позволяли им побеждать там, где не оставалось места ничему… кроме, разве что, надежды. И не были ли они в этом сильнее вулканцев? Не случайно именно люди, всего через двести лет после первого выхода в Большой космос достигли самых дальних из изученных рубежей, отваживаясь проникать туда, где останавливались куда более развитые расы Галактики. Например, те же вулканцы. Да, Спок давно научился понимать людей. Зачастую куда лучше их самих. Эта сверхчеловеческая – и сверхвулканская – проницательность была еще одним из свойств, которое выделяло Спока среди его собратьев по расе (и во многом являлось в их глазах свидетельством его «испорченной» крови) – и именно оно помогло ему достичь таких успехов на поприще дипломатии и науки, сделав его одним из самых выдающихся умов своей эпохи. Долгие годы работы с людьми научили его распознавать мельчайшие оттенки интонаций, пауз, ударений, мимики и выражений глаз – тех неосознанных невербальных знаков, которые порой говорят о смысле человеческой речи больше, чем логическое содержание понятий. Вулканская внимательность и… да, интуиция (спасибо Джиму, хотя до него Споку всегда было далеко), помогали выявлять малейшие оттенки лжи и правды, как бы их ни хотел скрыть сам говорящий. Сам он, впрочем, оценивал свои успехи на поприще дипломатии всего лишь как умеренно удовлетворительные, считая их скорее следствием опыта, перенятого у подлинного гения в этой области. Ибо на его памяти никто не мог превзойти в дипломатическом таланте Джеймса Тиберия Кирка –впрочем, мало кто и ненавидел политические игры так же, как он. И в этом Спок от души и искренне разделял мнение своего капитана и друга. Слишком много было лицемерия, грязи, подводных течений, двойных и тройных смыслов, а также тошнотворного цинизма и жестокости, чтобы это занятие могло приносить моральное удовлетворение. Спок делал то, что должен был делать – но ничто не могло заменить ему радости научных открытий – и еще более чистой и яркой радости от возможности разделить эти открытия с другом. Эти ощущения были ближе всего к тому, что на шкале его ценностей характеризовалось как счастье. Второе из этих ощущений навсегда ушло из его жизни. Первое… случалось удручающе редко. И потому предложение от межпланетной команды ученых, исследующих астрофизические феномены в переходных состояниях, было, несомненно, крайне любопытным. Особый интерес составляло и то, что в качестве объекта наблюдения выступала двойная Вольфа-Райе – класс интереснейших звезд, коих в Галактике было известно не более двух десятков. Яркие, нестабильные, недолго живущие, они порождали целый спектр непредсказуемых физических процессов и явлений, позволяющих производить серии уникальных наблюдений и увлекательнейших опытов, приоткрывавших фундаментальные, до конца не исследованные закономерности многомерного пространственно-временного континуума видимой и невидимой Вселенной. В свое время Энтерпрайз нередко направляли на подобные миссии – и они всегда были очаровательно интересны, хотя зачастую в равной степени и опасны. Спок улыбнулся про себя. Джиму бы наверняка понравилась эта задача. Наверняка. *** Харита, явно названная так каким-то романтичным любителем древних земных мифов, была скорее планетоидом, нежели планетой – небольшой, всего 1,28 размера Плутона, шарик базальта, с полуостывшим железным ядром и тонкой пленкой разреженной атмосферы. Серая, покрытая пылью и испещренная следами бесчисленных метеоритов, планетка вращалась по изящной эллипсоидной орбите с очень высоким эксцентриситетом, за что, собственно, и получила свое имя. Единственными достоинствами этого тихого, безгористого мирка было всегда ясное, хоть и черное, небо и полное отсутствие сейсмической активности, а также экранирующих излучений и помех в виде солнечного ветра. Эпсилон-IV, солнце Хариты, был умирающим белым карликом чуть ярче земной Луны и практически не излучал высокоэнергетических частиц – как и не мешал астрономическим наблюдениям. Все эти свойства – а также близость звезды к ряду чрезвычайно любопытных с научной точки зрения космических объектов созвездия Парусов – делали Хариту практически идеальным местом для обсерватории, каковой, она, в сущности, и была. Сама обсерватория занимала центральный сектор научно-исследовательского комплекса, представляющего собой сложную систему подземных и наземных сооружений из сверхлегкой и сверхпрочной титановой нанопены. С высоты все сооружение в целом напоминало то ли филигранную брошь, то ли один из символов древневулканского языка – арки и параболические дуги внешних коммуникаций изящно оплетали стеклянно-прозрачный фулерреновый купол, бриллиантово поблескивающий в лучах вечно угасающего солнца. Основные же помещения находились под землей: шарообразный каркас центрального телескопа, синтезированный из аморфного вольфрама, был на две трети вплавлен в базальтовую планетарную кору. Поскольку ядро планеты было почти полностью остывшим, это сводило сейсмические флуктуации к области мнимых чисел и значительно повышало точность регистрируемых данных. Второй купол явно был выстроен позже – он был сконструирован из гибкого и сверхпрочного палладиевого стекла, недавней разработки лабораторий Звездного Флота, прекрасно зарекомендовавшей себя при строительстве базы Йорктаун. Он включал в себя оранжерею, прогулочные зоны и посадочную площадку для шаттлов, на которой Спока уже ожидали встречающие. Собственно говоря, только один встречающий. Профессор астрофизики Свен Хёглунд был высок, широкоплеч, громогласен и исполнен исследовательского энтузиазма. Этот энтузиазм сквозил во всем: в его порывистых, энергичных движениях, в быстрой, неравномерной речи, во взгляде, горящем вдохновенным огнем, любопытном и остром. Манеры профессора были мальчишески легкими и быстрыми, и в первый момент было сложно заметить, что он уже далеко не молод, что его пышная, непослушная шевелюра только местами сохранила первоначальный рыжеватый цвет, а лицо избороздили глубокие морщины между бровей и в углах рта. И только глаза невероятно странного цвета – очень светлого, то ли голубого, то ли зеленого, напоминающего перламутр – были ясными и молодыми. – Наслышан о вас, посол Спок. – Он едва не протянул руку, явно в последний момент вспомнив об особенностях вулканского этикета. – Чрезвычайно интересно познакомиться с вами лично. – Аналогично, профессор. Ваши разработки алгоритмов квазифракальных структур поля Хиггса весьма впечатляют нестандартностью подхода. – Ну, сейчас сфера моих интересов несколько изменилась… но благодарю за комплимент. Ах, да, благодарность же нелогична? Я часто забываю эти вулканские правила, извините, посол… – Нет причины. – Морщинки в углах темных глаз стали чуть глубже. – Человеческие нормы поведения давно и хорошо знакомы как мне лично, так и моей расе, хоть мы и не всегда полностью разделяем их. – Отрадно слышать. – Хёглунд поморщился. – Я среди этой дипломатии, как слон в посудной лавке… это такое земное выражение… а, вы знаете? Конечно. Никогда не угадываю, что можно говорить, а что нельзя. – Вам нет нужды угадывать, профессор. – Спок чуть наклонил голову. – Я вполне привычен к общению с людьми, и наше с вами взаимодействие тем проще, что оно не отягощено дипломатическими формальностями. Я здесь как ученый, а не как официальное лицо. На лице его собеседника отразилось откровенное облегчение. Он улыбнулся неожиданно широко и обезоруживающе, открыто, как мальчишка – и эта улыбка на долю секунды кольнула сердце неожиданным сходством с другой, давно угасшей – но не забытой. – Профессор Хёглунд, думаю, логично будет узнать цель моего визита, – сказал он вслух. – Полагаю, вы столкнулись с рядом сложностей в ходе ваших исследований? Парадоксальные результаты или трудности интерпретации данных? – Ох, конечно! – Тот экспрессивно всплеснул руками. – Конечно, пойдемте, я покажу вам нашу базу. Вам, как ученому, должно быть интересно… Данные… да. Они чрезвычайно любопытны, нам фантастически повезло с этой звездой. Но самое главное не это! – На его лице отразился почти детский восторг. – Самое главное то, что мы стоим на пороге грандиознейшего эксперимента! И если нам удастся достичь нашей цели хотя бы на один процент из ста, это будет величайший прорыв! Его полный вдохновенного энтузиазма голос напомнил Споку лейтенанта Монтгомери Скотта, который также был склонен к проведению самых невообразимых – и неожиданно успешных – экспериментов в своем родном машинном отделении. Воистину, творческие умы везде одинаковы… – Весьма любопытно. – Он приподнял бровь, маскируя улыбку во взгляде. – И какой же цели вы стремитесь достичь, профессор? – Поймать время, посол. – Льдисто-светлые глаза Свена Хёглунда сверкнули восторженно и упрямо. – Поймать время.