Переломы души срастаются

Пустота… Тотальная опустошенность заполняла вязким дегтем метущуюся душу. Что еще обретается в сердце убийцы? Только пустота! Оливер брел к своим друзьям в убежище Стрелы. Истерзанный, в изорванной одежде, с гноившейся раной в плече. Однако худшая гниль заполняла сверх края душу. Его сломали, заставив вспомнить, заглянуть в зеркало самого себя. — Признайся! Признайся! — все звенел в ушах голос Прометея. Все раны, все пытки в плену Оливер переносил стоически невозмутимо, он привык к неизбежности боли, научился на острове забывать о ней на благо какой-то высшей цели, выживания. Прометей наслаждался процессом истязаний, точно палач, который выбивает показания. Вот только не говорил, что именно так жаждет услышать. И раз за разом только выкрикивал неизменное требование: когда расстреливал из лука, когда выкручивал руки, когда топил в зловонном корыте. Так продолжалось бесконечность. Может, днями, может, неделями… Столетиями. Но сломали не пытки, даже не шантаж. Только сковали цепи, что прочнее чугунных, он боялся не страданий, но смутного понимания, которое разом яростно сорвалось с его окровавленных губ: — Я убивал, потому что мне это нравилось! И больше Прометею не потребовалось ни доказательств, ни допросов. Он только ухмыльнулся, потому что победил! Мономаньяк, психопат, убивший свою жену — он победил, потому что в нем отражался второй такой же, называвшийся старым протухшим именем Оливер Куин. Все фальшивка, его маска мэра днем, его зеленый капюшон героя ночью. Он просто убийца, не герой, хотя все вокруг пели ему дифирамбы, убеждали, будто он вдохновил множество людей на борьбу с преступностью. Но какой ценой? Рядовой убийца с психической травмой просто нацепил однажды зеленый капюшон. «Так я борюсь с внутренней тьмой», — объяснял он, когда состоял в рядах русской мафии. В тот день, помнится, он в буквальном смысле освежевал вражеского «языка», выбив из него необходимые сведения. Впрочем, пленник раскололся быстро: лишь когда с левой руки были содраны несколько полос кожи. Дальнейшую пытку Оливер продолжал «ради практики», поразив своей жестокостью даже мафию. И что же? Разве возвращение в Стар-сити оправдывало все то, что он совершил? Он изменился, он стал героем, он спас не единожды это прогнившее место. Но прошлое не исчезало в омуте амнезии, не исправлялось ластиком. Что хуже всего — за жестокость методов его по-настоящему даже никогда не терзала совесть. Наверное, какой город, такой и герой. — Я просто убивал, — бормотал Оливер, с трудом распознавая в метании городских фонарей, куда бредет. Вероятно, инфекция в ране на плече распространялась опасным сепсисом — не впервой. Остров сделал его сильным, стойким… чудовищем. Нет, не остров — он сам избрал этот путь, он сам вообразил, будто дойдет до дна осознания самой сути лишения жизни, и воспрянет символом надежды. Что ж, он вернулся однажды домой, но душа его так и осталась под капюшоном. Он мог когда-то готовить нежнейшее суфле для Фелисити, лучисто улыбаться маленькому сыну Джона, вдохновлять жителей города речами с высокой трибуны. Он произносил проникновенную эпитафию на могиле и у памятника Лорел — все оставалось лишь фасадом для сокрытия истинного лица, этого кровожадного зверя. Маньяки ведь тоже нередко выглядят добропорядочными гражданами. Прав был когда-то капитан Лэнс — надо было арестовать безумного мстителя, поймать и отправить в психушку, где и надлежит содержаться всем убийцам, которые страдают красочными фантазиями. Но нет, в последнее время даже мистер Лэнс считал его безоговорочным союзником, да все вокруг доверчиво согласились бы с любым его решением! И никто не спрашивал: «Оливер, а ты точно был на острове все пять лет?». И никого не интересовало, каково это методично расстреливать, но не добивать человека. Каков на вкус затхлый запах в комнате, где сдирают кожу; как потом под ногтями застревают частички эпидермиса. Убитых в бесконечных боях за кого-то, против кого-то он и вовсе не считал. Да и пытал, конечно, отъявленных мерзавцев, но после встречи с Оливером, с его тьмой, муки ада им, наверное, казались отдыхом. Он слишком легко вершил свой суд когда-то, вычеркивал имена из списка. Однако Прометей заставил осознать: список — лишь повод выйти на улицы и получить свою дозу адреналина, выпустить в обличье Стрелы внутреннюю всепоглощающую злобу. «Я надеваю капюшон, чтобы управлять тьмой», — так он твердил себе, заставляя себя быть милосердным и правильным. Но, как оказалось, не он управлял тьмой, а она им. Все бегут навстречу свету, а он намеренно погружался все ниже, однако дно проваливалось неопределенным вязким болотом. «Это все рана! Просто инфекция! Прометей — очередной бандит!» — думал Оливер, цепляясь здоровой рукой за стены. На правом плече уже вздулся самый настоящий вулкан воспаления с темными краями у подножья. Под ногами асфальт стекал туманной картинкой, город смыл дождь. Чернота сочилась с неба, утекала между полос канализации. Удушливый пар сковывал дыхание, царапал мехи легких. Но мысли настигали куда более пугающим гомоном, обвивали непоколебимую волю, точно гигантский Кракен. Никто бы не сумел его сломать извне, ни единый псих, желавший заполучить неограниченную власть или разрушить город — ни Мерлин, ни Слэйд, ни Ра’с Аль Гул, ни Дарк. Все они воспринимались внешними угрозами, которые надо победить, сокрушить, твердя о защите людей. Конечно, он беспокоился о родных, о близких, о всем городе. Он же однажды даже повлиял на Мерлина. И это чудовище, уничтожившее целый район Стар-сити, не нажало на спуск, когда представился случай разделаться с убийцей его жены. Может, с тех пор Оливер и возомнил себя чистосердечным героем. Он спасал жизни, привносил новый смысл в борьбу со злом. Или так его все убедили? Люди вокруг него страдали! Из-за него погибли его мать, потом Лорел и множество других... Пока он защищал абстрактные идеалы человечества, вокруг страдали самые близкие. Что ж — сказали бы друзья — путь героя тяжел и тернист. Но они не ведали, что он просто убийца! Мерлин хотя бы не скрывал свою природу чудовища, его никем иным и не считали. Оливера же возносили и вечно оправдывали. «А если бы я однажды сошел с ума и повел их с собой, чтобы убить невинных? Просто так, ради забавы. Они бы тоже пошли? Они бы упрямо думали, что у их Оливера какой-то хитрый план», — всколыхнулась предательскими сомнениями мысль. Ведь и правда: после всего пережитого, после того, как истрепала душу эта жизнь, не существовало хоть сколько-нибудь надежной гарантии, что через несколько лет психика не даст роковую трещину. Однажды он и правда мог бы превратиться в маньяка. Он убивал, потому что ему это нравилось! Не из необходимости, не ради защиты! А потому что монстр в нем получал наслаждение. После безвременной гибели Томми, Оливер клялся, что больше никогда не посмеет уничтожать преступников, использовал нелетальные стрелы с электрошоком или снотворным. Но монстр звал. И в лице Дэмиена Дарка подвернулась удобная возможность, сформированная отчаянным лозунгом: «иногда убивать необходимо». Да, конечно, когда речь шла о таких, как Дарк — необходимо. Но не служило ли все это слишком легким оправданием? Как сорвавшийся алкоголик или наркоман, Стрела вновь открыл кровавый счет из случайных бандитов и их главарей. Где же клятва умершему другу? Где же высокие идеалы, которыми он так упрямо подчевал друзей? Оливер поскользнулся на бордюрном камне, едва не падая в грязь — самое место для того, кто настолько измарал душу в чужой крови и лжи тем, кто слепо доверял ему. Прометей был слишком прав. Если бы враг сказал это сам, обрушился бы с обычными обвинениями, то Оливер не поверил бы ни единому слову. Но Прометей избрал куда более хитрую тактику. Чудовище уничтожают не извне: его сокрушает зеркало, единственный взгляд на самого себя. Кто такой Прометей? Сын безымянного продажного дельца, внесенного в роковой список людей, которые «подвели Старлинг-сити». И Оливер без колебаний убил его. Но вот прошлое неожиданно настигало в лице мстительного сына. Сколько же еще таких восставших «призраков» могло возникнуть? От них не спасала маска, не укрывал капюшон. Они узнавали каким-то образом его личность, список дорогих ему людей, все контакты. Как? Может, тьма притягивала таких же? Выставляла их в свете врагов, чтобы развлечь себя, найти выход из-под радушной оболочки прилизанного политика-плэйбоя. О да! Тьма выжидала, когда в руках вновь запоет тетива гибридного лука, когда стрела с острым наконечником прорежет воздух и оборвет чью-то жизнь. Тьма же подсказала идею прикинуться героем, защитником слабых, Робин Гудом Старлинг Сити — красивая сказка, чудесный образ. Но все верно говорил капитан Лэнс: Стрела породил безумие среди преступников, ведь они тоже теперь носили маски, придумывали себе громкие прозвища, оттачивали свое мастерство, чтобы противостоять герою. Игра по нарастающей, а не искоренение зла. На посту мэра он продвигался к улучшению города шажками лилипута, зато стоило выйти на улицы, собрав команду, как чудилось, словно разом искоренит все зло! Но почему-то следом за Мерлином, желавшем уничтожить всего один район, пришел Дарк, который намеревался взорвать весь мир. Угрозы возникали только по нарастающей, точно сам образ Стрелы распалял азарт криминальных умов. Монстры притягивают монстров, питают их фантазии и подают замыслы. И если бы он убивал от бесстрастной необходимости, возможно, все складывалось бы иначе, само мироздание берегло бы их. Если уцелела хоть крупица справедливости. «Я убивал, потому что мне это нравилось!» — прозвучал беспощадный приговор самому себе. Уже не возглас, а ледяной голос в голове. Вот и все — болото черноты поглотило его с головой, он достиг дна, но там уже не обреталось путей для возвращения. Оливер в очередной раз схватился за стену, незаметно следуя по подворотням. Бродяги и мелкие карманники не замечали его, не признавали в нем холеного мэра, не стремились ограбить окровавленного оборванца. Вот она — изнанка его родного города. Вот оно — то, за что они все боролись. И вот то, что они все «подарили» Старлинг-сити: нищету на грани банкротства, разрушения, толпы бездомных — неустроенность и сломанные судьбы. Он сливался с гомоном этих живых мертвецов, незаметно добираясь до убежища. Вскоре разверзлись створки залитого неподвижным светом лифта. Предстояло испытание тяжелее, чем все пытки Прометея: вновь взглянуть встретиться с командой, после открывшейся правды о самом себе. И вот они застыли перед ним, изодранным, сраженным. И в глазах у каждого отражалось неподдельное беспокойство. Невыносимо! Неправильно! Они не знали, он не рассказывал, и они не спрашивали. Сдирал кожу… Что ж, отныне он остался без кожи. — Чейз держал меня, а потом отпустил, — привычно резко и лаконично доложил он, стягивая куртку с избитого тела, бросая небрежно постылый лук. — Все кончено. — Оливер! Мы его из-под земли достанем за такое! — твердил Диггл. И каждое его слово искренней заботы вонзалось острым ножом. В голове застыл образ человека в капюшоне, а не мучителя, и из-под капюшона сквозил жадный оскал хищника. Оливер собрал волю в кулак, чтобы возвестить о своем решении, чтобы впервые не солгать: — Все конечно для меня. Больше я этого не хочу. Я должен положить этому конец. Конец этому человеку, что скалился из-под капюшона. Незримая тень отделилась от него, словно вытекла незаметным дымом из раны, и ныне таращилась из каждого темного угла. То ли тень, то ли отражение. Герой? Убийца! Он слишком устал обманывать всех этих наивных людей, призывать их бороться за правду, когда сам увяз в беспроглядной лжи. Перелом его души вновь кровоточил, вероятно, до того сросся неправильно. А в будущем ожидала неизвестность.