"Колорадо"

Бет паркуется напротив одного из домов с лужайкой на тихой улице. Сердце предательски бьется в груди, готовое в любую секунду унестись обратно в Чарминг. Здесь она не чувствует себя в безопасности — здесь она уязвима как никогда. От однотипности домов хочется взвыть. Уж слишком все фильм ужасов напоминает, усмехается Бет про себя, закуривая черт знает какую по счету сигарету. — К черту, — выплевывает Бет, захлопывая за собой дверь отцовской машины. Рядом с новеньким серебристым Мерседесом отцовский Мустанг кажется белой вороной. Ладони предательски потеют, и ей не нравится это волнение. Да, она плохая дочь. Сколько уже не навещала мать? Год? Полтора? Скупые телефонные звонки, заканчивающиеся причитаниями Ребекки, были единственным их общением. Она надеялась, что хотя бы Элизабет не станет разочарованием, но и тут она подвела. Кажется, это семейное — не оправдывать призрачных надежд, разочаровывать. Бет осматривает убранную лужайку и усмехается. Когда это Ребекка стала испытывать такую слабость к цветам? Или это её новый муж так восстанавливает нервишки? — Элизабет, — она только и успевает, что руку занести над звонком, когда распахивается тяжёлая дверь из темного дерева, а на пороге появляется невысокая женщина с ярко-зелёными глазами, — боже мой, дорогая! Ребекка заключает дочь в крепкие объятья, а Бет так и стоит бревном, не в силах прийти в себя. От матери пахнет корицей и сливочным кремом — родным запахом из детства. А ещё угадывается легкий шлейф табака — так и не поборола вредную привычку, хоть столько лет и обещала, что сигарета в две тысячи десятом будет последней. — Какое счастье, что ты приехала, — Ребекка не даёт ей опомниться снова, вталкивая молчаливую дочь в просторный коридор. — Том, дорогой, посмотри, кто приехал! Бет мнётся у порога, все ещё не решаясь пройти за матерью. Это не её дом — никогда им не был. Здесь просторно и светло, в таких домах живут счастливые семейные пары, чьи дети давно выпорхнули из гнезда. Маршалл тянет носом аромат свежей выпечки и прикрывает глаза, поддаваясь воспоминаниям. Ей снова семь, их дом в Чарминге. Ребекка целый день торчит на кухне, пока маленькая Бетти тестирует отцовский подарок — новый велик ярко-желтого цвета. — Бетти, — чужой голос врывается в её воспоминания, заставляя открыть глаза. Из уст Тома её имя звучит неправильно, или она ещё просто не может привыкнуть к этому. Хочется поправить, но Бет подавляет в себе это желание и пытается улыбнуться, — чертовски рад тебя видеть! Том заключает её в медвежьи объятья, заставляя Маршалл уткнуться в широкую грудь. От Тома пахнет пивом и горячим ужином. — Привет, Том, — бормочет Элизабет ему в грудь и обнимает в ответ. — Я тоже рада. Мужчина широко улыбается ей в ответ. Бет непроизвольно сравнивает его с Джеком. Нет, нельзя, она качает головой, отгоняя образ отца. После ужина Бет вместе с Ребеккой остаются наедине. Том уезжает «по делам» какой-то невъебенной важности, но Маршалл понимает, что он лишь предлог нашёл, чтобы оставить мать с дочерью, тем самым подписав смертный приговор одной из них. Да и какие дела могут быть вечером пятницы? Они никогда не могли вести мирные переговоры. Все заканчивалось либо обычным скандалом, либо скандалом с громким хлопком входной двери — Бет уходила из дома до поздней ночи к единственной подруге или Джексу. Не получалось тогда, не получится и сейчас. Ребекка сидит на плетённом диванчике, укутанная в клетчатый плед, смотрит на алый закат. Приезд дочери спустя столько времени и общения в стиле «ага, привет, пока, позже, много дел, как-нибудь» стало для неё легким шоком, который она искусно сумела спрятать за тёплыми объятиями. Она ведь перестала в какой-то момент надеяться, что Элизабет решится на это. Она напоминала ей о прошлом, всех пережитых сожалениях и трагедиях. Этот гордо поднятый нос, серые глаза, взрывной характер — все досталось от Джека. Бет поразительно была похожа на своего отца, хоть и была в тысячу раз красивее. Ребекка вспоминать бывшего мужа не любила. Она уже стёрла все воспоминания о нем, о прошлой, такой далекой жизни в Чарминге, вечных скандалах и перебранках, слезах, что она пролила, сидя ночами в гостиной. Может, с одной стороны, думала миссис Хилл, побег дочери был к лучшему. Но тут же давала себе по голове за такие мысли. Хоть Элизабет и дочь Джека Маршалла, но она далеко не её отец. Что не скажешь о Брэдли… — Я и забыла какой закат в Фениксе. Ребекка вздрагивает и фокусирует взгляд на дочери, что даже и не заметила, как она ушла в свои мысли. Она ещё не понимает, что вот её дочь, её Элизабет, сидит рядом с ней, наблюдая, как огненный шар скрывается за светло-коричневой черепицей соседних домов напротив. Её Элизабет, что всегда шла против её слов и запретов, Элизабет, что сбегала с этим гавнюком Теллером в Лос-Анджелес, её когда-то малышка, что отчислилась из университета, на который родители откладывали с её рождения лишь потому, что задолбало, потому что хотела жить в своё удовольствие. — Как бар? Женщина передергивает плечиками, ругая себя, что вспоминал об этом чертовом месте. Гениальная идея Джека, что поможет откладывать бабло на универ для любимой дочурки, что будет держать их на плаву, если что-то пойдёт не так. Пошло. Ребекка сказала бы, что полетело подобно фанере над Парижем. — В последние месяцев восемь мы стали выходить в плюс, — Бет усмехается и хочет сигареты достать, но вовремя осекается. Сколько бы лет ей не было, но мать всегда будет отчитывать её за эту пагубную привычку. — Брэдли выпустили. Ребекка тяжело выдыхает, как и Бет. Слова даются тяжело, а разговор назло клеится не хочет. Единственное, что желает до безумия Маршалл — прыгнуть в мустанг и угнать прочь на север, до самого Чарминга. Здесь она чужая. И это ощущается даже в чистом воздухе. — Как он? — женщина старается не смотреть на дочь. — Давно? — Несколько недель назад. — Даже не позвонил. Обе замолкают. Да, Ребекка сына не простила за многое до сих пор. Не простила, как он сбежал на попутках обратно в Чарминг через год после развода. Не простила, что надел косуху, как отец. Последней каплей миссис Хилл стало то, что дурью башку Брэда упекли за решетку. Она ведь выбивала ему лучших адвокатов, носилась по всей Аризоне и Калифорнии вместе с Томом, летала в гребаный Сиэтл, а он лишь усмехнулся и сказал, что ни о чем не просил. Неблагодарный ублюдок. — Ты ведь здесь не просто так, чтобы справиться о нас с Томом? Бет опускает взгляд, рассматривая кроссовки. Неуверенно пожимает плечами и хмурится. — Ты зайдёшь к нему, — Ребекка не спрашивает. Она это знает. Не принимала её выбор до последнего, пока они не пересеклись на похоронах. Но даже там не смогли перекинуться парой фраз. Полуденное солнце печёт хуже, чем в Калифорнии. Бет кажется, что её на раскалённую сковороду посадили. В Гринвуде немноголюдно. Она не любит это место, терпеть не может кладбища. Поэтому уже год не навещала отца. Поэтому… Маршалл усмехается, паркуется почти у самых ворот, замирая в нерешительности. — Блядь… Блядь. Срывается с её искусанных губ, когда Бет в ярости от своей слабохарактерности хлопает дверцей. Она выкидывает окурок в урну и быстрым шагом направляется в самое сердце кладбища. Главное — не сбежать обратно. Не думать ни о чем. Она должна просто навестить его, чтобы он отпустил. Сердце пропускает удар, когда глаза её проходятся по выгравированному на мраморе имени. Герман Айзек Козик. Она сглатывает ком, а к глазам подступают непрошеные слезы. Это ведь дурной сон — вот она сейчас проснётся от запаха горелого, выйдет на кухню, залитую мягким солнцем, увидит его, а по радио будут играть его любимые «Scorpions». И она улыбнётся, прижмётся к его спине, кожа к коже, вдыхая запах мятного геля и сигаретного дыма. А он что-нибудь обязательно скажет в своей излюбленной манере. И это утро будет одним из многих, где Козик будет любить её на обеденном столе, забьет на завтрак, а она будет отдавать ему всю себя. — Привет, — срывается с её губ полушёпот, полухрип. Она кладёт рядом новые цветы. — Прости, что не приходила… Я так скучаю по тебе… Бет судорожно вздыхает, чувствуя, как рёбра сжимаются до хруста. Тысячи осколков в сердце вонзаются, и ноги уже почти не держат. Нет, ты должна быть сильной, Маршалл! Он любил тебя сильной… — Прости, что я у тебя такое ссыкло, — она вытирает горячие слёзы, сжимая в руке завядшие розы, чьи шипы вонзаются в нежную кожу. Эта боль ничто в сравнении с душевной. — Прошу, Козик, прости. Помнишь ты сказал, что будешь не против, если я после твоей смерти найду кого-то. Боже, какой ты идиот, Козик. И эгоист. Ты ведь обещал, что будешь рядом. А как же собака, Козик? Мы так и не завели этого ебаного монстра, что прогрыз бы диван и твои любимые ботинки! Голос срывается на крик, но тут её никто не слышит, а мрамор не отвечает. Маршалл всхлипывает, опираясь о надгробие. Просто очередной кошмар! Ебучий сон! — Я до сих пор думаю, что это сон. Просто сон, и вот ты рядом, храпишь в подушку. Но просыпаюсь, а тебя нет. И это больно, козел ты хренов! Бет закусывает ребро ладони, чтобы волком не завыть. С какого хрена она решила, что будет так легко? Идиотка! — Прошу, отпусти меня. Я больше так не могу. Я знаю, что ты там видишь все, что происходит. И про Тигга ты тоже в курсе. Прости. Но я больше не могу скорбеть. Это слишком больно. Маршалл срывается с места, продолжая сжимать в руке колючие розы. Она не чувствует, как струйки крови стекают по ладони, не чувствует, как ладонь жжёт от боли. Нет. Ей не хватает воздуха, рёбра переломаны, и острые углы вонзились в сердце. — Бет? Голос, как гром среди ясного неба. Она резко останавливается, вздрагивая, словно ей шестнадцать, и она опять приперлась домой уже за полночь. Этот голос, так похожий на Козика. Маршалл сильнее сжимает розы, приводя себя в чувство. — Привет, — голос дрогает, она набирает побольше воздуха, когда видит высокую мужскую фигуру. — Привет, — он подходит ближе, нависая над ней скалой. Тонкие губы сжимаются в линию, а густые брови сдвигаются к переносице. — Он ждал тебя… Удар. Маршалл видит на заднем плане свой Мустанг и матерится про себя. Не успела добежать пару метров. Фред Козик внимательно разглядывает её осунувшуюся фигуру, красные от слез глаза, искусанные до боли губы. — Бет, — Фред качает головой, аккуратно разжимая её ладонь и также аккуратно забирая у неё цветы, — нужно руку обработать… — Да в рот ебать эту руку, — Маршалл огрызается в защитном жесте, достаёт трясущимися руками сигарету и закуривает. — Прости, нервы. Не думала, что так сложно будет. Козик старший задумчиво кивает, но взгляда с неё не сводит. Он её боль понимает, чувствует и разделяет. Фред её никогда не осуждал и был рад, что непутевый брат встретил Маршалл, что хоть немного ставила его на место. Они виделись пару раз, и Бет всегда считала, что этот мужчина, что всегда напоминал ей канадского дровосека, её откровенно недолюбливал. Но если бы она знала, что все было совсем наоборот. — Как ты вообще? — Дерьмово, Фред, чертовски дерьмово, — усмехается, когда мужчина тоже закуривает. Они устраиваются на скамейке под раскидистым дубом. — Мне до сих пор не верится, что… Она не договаривает, но это и не требуется. У них одна трагедия на двоих. У Фреда, кроме Козика, никого нет из родни. Они всегда были вместе, пока старший не женился и не обзавёлся семьёй. А Козик ушёл к байкерам. — Как сам? Как Льюис? На тонких губах появляется тень улыбки: — О тебе спрашивает. Когда Бет к нам ещё приедет. — Передай ему «привет» от меня. Козик кивает. Бет возвращается домой поздним вечером, под самые сумерки. В гостиной горит свет, но ей удаётся проскользнуть мимо матери на второй этаж. Без сил он раздаётся на кровать, раздевшись на ходу. Этой ночью она спит спокойно.