Омут

Последний день года пролетел слишком быстро, многие и опомниться не успели, как тёмный лес проглотил солнце и погрузил длинные улицы в такую привычную темноту. Холодало. К дому Истомина ещё с десяти вечера начали стекаться люди, которых радушно встречал Пашка. Он был рад всем, хотя и заметил потом, что для такой толпы даже пустая квартира Ромы была тесновата. Первыми, как и всегда, пришли Женя и Леся. Травин кочегарил печь, а девушка отправилась на кухню помогать с приготовлениями. Помогать, вообще-то, было не с чем: царского обеда школьники позволить себе не могли, поэтому ограничились простыми блюдами, заранее снеся продуктовую дань. — А этот где? — спросил Женька, ворочая угли в печи. — Этот? — Пашка зачем-то переспросил, хотя прекрасно понял с первого раза, о ком идёт речь. — Сидит у себя. Я его часов с восьми не видал. — Как он? — сердце юной Леси всё ещё трепетало, всё ещё болело за беспутного человека, который не заслуживал и доли её внимания. Разумеется, по своему малолетству, Максименко этого ещё не понимала. — Мрачно. Последние пару дней вообще почти не разговаривает, мычит, бормочет что-то себе под нос. Не ест, никуда не выходит. Вот только сегодня забрал тарелку салата, настойку, и обратно к себе упёрся. Помолчав немного, он добавил: — Не хочу его трогать. Весело играть на публику — пусть играет. Устал от этих выходок. Все вернулись к делам: застучали тарелки и приборы, в раковине зажурчала вода. Постепенно дом наполнился молодыми голосами и музыкой. В этот вечер много смеялись. Уже не в первый раз Катя проезжала по коридору верхом на спине Шувалова. Гоша скомкал не одну салфетку, пока видел это зрелище. Сашка Ивлеева вместе с Золиной с жаром отплясывали под какую-то зарубежную песню, а парни смотрели на них, как заворожённые, и улыбались, обнажая жёлтые от сигарет клыки. Под ёлкой неразлучно сидели Шпигловы: брат чистил Танечке мандарины, а она заботливо гладила его по голове. Никто не вспомнит, во сколько пришла Лена. Смирнов даже не удивился, будто только её и ждал для полной идиллии шабаша. Он и думать забыл про запреты Ромы. Чайка была в доме впервые, а потому даже в окружении одноклассников вела себя довольно молчаливо и скромно. Из вежливости она переговорила с Асей и Сашей, а затем, улучив момент, поймала Пашу и отвела его из общей комнаты в коридор. — А где Рома? Паша окинул её с ног до головы. В новенькой блузке и юбке, что струилась от каждого движения, с завитыми золотистыми волосами, она была похожа на леди из старых романов. «Чайка, какая же ты красивая и одновременно глупая, — подумал он, — если в очередной раз хочешь броситься к ногам этой бестолочи». — Нет его, уехал, — соврал он, стараясь принять самый внушительный и серьёзный вид. — Дом мне оставил. В коридор впорхнула Максименко: — Паш, ну нельзя так! Я покормлю его, дай только тарелку и… Леся не знала, что Паша не один, а когда обнаружила это, тут же осеклась и замолкла на полуслове. Десятиклассница сделала шаг вперед, легонько коснулась рукой Пашу, и он тут же отошел в сторону. Остановившись перед Лесей, она молча поглядела на белый воротничок, расшитый кружевом, после чего перевела взгляд синих льдин в глаза соперницы. Они встретились: совсем юная девочка, похожая на испуганного вороненка, и уже повзрослевшая ласточка Лена. Казалось, между их глазами протянулась нить, которая с каждой секундой становилась всё более ощутимей. Они уже давно были связаны роковым серпом, перерубившим их жизни на «до» и «после». Слишком помпезно сравнивать Истомина с чем-то великим и страшным, вроде войны или голода, но так романтично! — Он у себя, — признался Паша, прервав молчание, — прости, что соврал. Рома сказал нам… — Я знаю, что он вам сказал, — Чайка избавила парня от неловких извинений и неприятных подробностей. — Пусть теперь мне в глаза это повторит. Вон там его комната? Смирнов согласно кивнул. Десятиклассница шагнула в общую комнату и направилась к праздничному столу. Тонкая рука потянулась к гранату, но в последний момент взялась за рыжий мандарин и сунула его в карман. Легко лавируя меж одноклассников, Лена опять вернулась в коридор, но теперь направилась в другую сторону. Видимо боясь, что излишняя медлительность заставит скромную душу передумать, девушка ни на секунду не задержалась у логова, а сразу вошла внутрь. Жёлтый свет люстр и огней гирлянд остался позади. Здесь было темно, как в пещере, и ужасно душно. Чайка сделала шаг. Скрипнула половица, и тут же у окна что-то шевельнулось. Прищурившись, Лена разглядела очертания человека: это был Истомин. Он тоже пытался увидеть, кто перед ним. — Пошла вон, — в его голосе не было привычной издёвки и злобы. Только жуткая усталость и тоска. — Нет. Ледяное сердце сжалось и пустило по телу немного крови. Тёмная капля тепла покатилась вниз к ногам, и Истомин чуть приподнялся, хрустнул застывшими костьми и сменил позу. — Стой, — хоть голос его был неуверен и тих, Лена послушала. Истомин задышал чаще, закопошился, пытаясь встать, но не смог и глухо ухнул. — Стой, где стоишь. — Хорошо. — Какая послушная ты стала! — оседлав Ромин язык, наружу выполз Глум. — А вот, когда сказали не перешагивать порог этого дома, ты почему-то осмелилась мне воспротивиться… Почему же? — Я не твоя слуга, сам сказал. — Да-да-да, припоминается, — затарахтел Азарт, потеснив глумливый лик своего собрата. — Но ты так и не ответила на вопрос. Во что ты играешь, ещё и без ведома? — Играешься здесь только ты, — Чайка сделала ещё один осторожный шаг вперёд. — Стой на месте, я тебя к себе не звал, — отчеканила Гордыня. Следом за ней на лицо разом выползли Эго и Апломб. — Ты бы хоть оделась поприличнее, всё-таки на праздник пришла. — Раньше ты был другого мнения обо мне, — не обращая внимания на слова Ромы, Лена продолжала сокращать расстояние между ними. Шестым на поверхность из Омута вышел Расчёт. — Я своего мнения всегда держался крепко. Ты меня привлекала не больше, чем мышь заботит кота. Ты еда, Чайка, кусок сырого мяса, который я сейчас даже не хочу глотать. Сыт тобой по горло. Уходи. — Ты этого не хочешь. — Ой, Ленка, какая же ты тупая! — расхохотался Плут. — Одно радует — приколоться над тобой, да рассказать всем, что ты из себя представляешь на самом деле. А я много чего рассказал и ещё столько же могу добавить. Даже если привру немного, не страшно, ведь всё на благо шутки и сладкой истории! Темнота уже не была препятствием, чтобы разглядеть юношу. Его лицо обезобразилось кривым оскалом и стало настолько мерзким, что не хотелось смотреть, но Лена не сводила с него взгляд, ловила каждое движение и смену настроения. — А-а-а, я понял! — воскликнула Рефлексия, а Рома щёлкнул пальцами. — Тебе это всё нравится, нравится быть жертвой. Пашка однажды трепался про какой-то синдром, когда таскаешься за мучителем. Как же он называется?.. Ты не помнишь? — Любовь, — вздохнула Леночка и сделала сразу три торопливых шага. Гнев заёрзал сильнее, зашарил руками по полу, схватил кружку и швырнул её в Чайку. Промазал. Осколки разлетелись по полу. — Не шути так, — зашептал Мрак. Все восемь страданий разом исказили Ромино лицо до неузнаваемости. На лбу проступили капли холодного пота, смешавшись со слезами и слюнями, они стекали вниз. Привычно бледное лицо горело. Истомина будто прошибло лихорадкой. Беспутно шевеля пальцами, он раз за разом пытался расстегнуть рубашку, но ничего не выходило. Из носа шумно вылетал воздух, гонимый душевной теснотой. Тёмные реки омута переполнялись гнилой водой, болотная тина клокотала, пузырилась и выходила из берегов. — Как же я тебя ненавижу! Что ты таскаешься за мной, как собачонка, делая вид, что тебе не всё равно на меня? Ты думаешь, я не вижу, кто ты такая? Я всё про тебя знаю! И я не собираюсь тебя жалеть. Я тебя раздавлю, как муху! Прежде храня спокойствие, Лена не сдержалась, прижала ладошку к сердцу и вскрикнула: — Рома, хватит! Она упала на колени. В глазах нарастала буря, соленые волны вздымались всё выше и выше, грозясь затопить всё живое на пути. Лена часто-часто моргала ресницами, сдерживая слёзы. Она уже поняла, что проиграла, но хотела сделать это хотя бы достойно. Её крик, всего лишь секунда, подействовал, как колокольный звон. Черти слезли с лица и растворились в темноте. Теперь Рома ясно видел перед собой беззащитную девушку, которую он только что растоптал. Она сидела чуть сгорбившись на полу и выдыхала через рот воздух, пытаясь успокоиться. Светлые локоны небрежно падали на плечи и отливали золотом от света луны. Поэт или художник наверняка бы восхитился красотой, но Истомин не понял и ничего не увидел, кроме тела, что делило вместе с ним пространство. Юноша моргнул, а когда открыл глаза, замер: Лена стояла у двери, будто только вошла, а в комнате были Они. В углу, под кроватью, на окне, на дверце старого шкафа и просто на полу сидели черти и глядели оранжевыми глазами на Хозяина. «Что они здесь забыли? — медленно переводя взгляд с одной фигуры на другую, соображал он. — И что это было пять минут назад? И было ли это?..». — Стой, — как серпом отрезал Истомин. Как один черти метнули головы на Лену и с интересом начали разглядывать её. Из пастей полились слюни, вязкой жижей капая на пол. Лена сделала шаг, и черти облизали зубы. Рома понял: «Они хотят заполучить её». — Стой, где стоишь, — повторил Рома. Лена послушала, а черти покачали головой. — Какая ты послушная ты стала! — крикнул Глум, качаясь на дверце шифоньера. Лена ответила, как в предыдущем видении, и Рома понял, что она его не видит. Его не существует, есть лишь восемь ликов, что полностью забрали его жизнь и сейчас хотят получить ещё одну. Он кричал, бил руками по полу, даже кинул кружку, но Лена не слышала его и продолжала идти к середине комнаты, где уже разверзлась пучина Омута. Там стоял чёрт в Ромином обличии и тянул к девушке руки, а она слепо шла, невзирая на боль и обиду. — Прости меня, — в отчаянии шепнул Истомин подполз к Лене. — Это не я. Это они, всё они. Всё вернулось к точке обрыва, и время двинулось дальше. Рома, а не чёрт, лежал у Лены на коленях. Боясь, что девушка исчезнет, он держал её за юбку. — Кто они? — осторожно спросила она. — Черти… — Брось, — Истомин не видел лицо Лены в момент, когда она силилась выдумать, как его отвлечь. Мысль гуляла по напряженному лицу, она прикусила нижнюю губу изнутри до крови и продолжала гладить Ромины волосы, чтобы он ничего не заподозрил. — Что случилось на зарнице? Почему от тебя все отвернулись? Только лишь договорила она свой вопрос, как тут же осеклась, жаль, слишком поздно. Шанс, что Рома не взбесится опять, был крайне мал. Рассчитывать, что получится откровенный разговор, было настолько наивно, что Чайка слабовольно приготовилась снести новую порцию оскорблений и криков. Как не странно, ничего такого не произошло: Истомин начал вполне спокойно. — Мы разделились на группы. Со мной на захват пошли самые сильные: Гоша, Саша и Рита. Двигались быстро, хотя Ивлева постоянно валилась в сугробы и приходилось его вытягивать. Всё шло по моему плану: мы дошли до поля раньше других, Женя был уже на месте и ждал сигнала. Мы с Гошей пошли вперёд, а девочек оставили у окраины. Не прятались, я приказал светиться, поэтому Гоша махал флагом, как красной тряпкой. Где-то на середине поля показались они: шли всей командой, растянувшись по периметру. Увидев нас, ошалели от радости и сбились в кучу. Побежали. Я свистнул, дал сигнал Жене. Всё это время он полз по сугробам метрах в тридцати от нас, и должен был перейти незаметно всё поле, пока мы с Гошей отвлекаем противников. Эти придурки так веселились, что даже не сразу нас окружили, а когда сделали это, не схватили. Я подумал, что это прекрасный шанс потянуть время. Начал болтать и едва ли не стал их другом, пока один из них, всё же не стал покушаться на флаг. Лезть в драку против толпы мы не стали, но потолкаться немного пришлось. Мне сорвали погоны. Когда выхода уже не было, Жора швырнул в сугробы флаг, там его и поймал Женя. Они ничего не поняли, а я уже бежал за Женей, на ходу снимая куртку. Перебежав, мы махнулись одеждой, я схватил флаг и рванул через лес. Я бежал долго, не оглядывался, но скоро понял, что не знаю, куда идти дальше. По моим расчётам, их лагерь находился совсем рядом, но его и близко не было. Карта всё-таки была нужна. Пришлось вернуться к полю, где меня ждала почти вся моя команда без погон. Пока я бегал по лесу, их отловили по одному и выбили из игры. Никто из них уже не мог вернуться на нашу базу и поискать карту. Соперники поджидали меня, ухмылялись так самодовольно, точно знали, что я сам приду. Я и пошёл. Это не они меня поймали. Это я пришёл и отдал им знамя. — А что было дальше? — Дальше? Лёг на снег, смотрел на небо. Потом прибежал Гоша, чуть меня не задушил. Не поверишь, но я его прекрасно понимал. Я бы и сам себя уничтожил. — Тебя тревожит чувство вины, но ты не виноват, — Лена достала из кармана мандаринку, чтобы занять чем-то беспокойные руки. Комната наполнилась сладким ароматом от которого щекотало нос. Она поднесла несколько долек ко рту Истомина. Не сопротивляясь, парень принял угощение. — Да, ты права, я не виноват. Потому что это был не я. Не сразу, но я понял, что меня вёл Азарт и Глум. Это всё черти, Лен. Это они делают ужасные вещи. — Про каких чертей ты мне всё рассказываешь? Их же не бывает. — Бывает, я же ещё здесь, — Рома приподнялся на локтях и протёр глаза. Он долго смотрел в тёмный угол, где сидел раньше. Со стороны Чайки там была пустота, но для Истомина это была благодатная почва для рождения нового демона. Взяв Лену за руку, он потянулся вперёд и вытащил из темноты бутылку вина, распитую наполовину. Глотнув с горла, Истомин уткнулся головой в девичье плечо. — Все демоны в тебе, внутри, — прошептала она, — закрой глаза и рассмотри. Истомин опустил веки и нырнул в Омут. На берегу было неспокойно: густые заросли осоки колыхались от ветра и спутывали ноги, нервно стрекотали сверчки. Из леса тихой поступью вышли два призрачных пса. Шестнадцать пар оранжевых глаз заливались невыносимо-ярким светом. Утробный рык, похожий на раскат грома, пронёсся по пустоши. Псы сцепились меж собой, разрывая друг друга на части. Их острые, как иглы, зубы впивались в мохнатую шкуру, отрывая куски шерсти и плоти. Они не дрались, а убивали себя. — Это ты, Рома, это всё ты, — из глубины почерневшего от грязи Омута послышался знакомый голос. В сердце водоёма закружилась воронка. Со дна поднялась ледяная глыба, волны прибили её к берегу. Истомин схватил камень и ударил по краю. Боль пронзила тело, и на руке раскинулась длинная царапана. Удар — и снова рана. Рома бросил камень и отпихнул льдину обратно в воду. — Это я, Рома, это всё я, — повторил жуткий голос и расхохотался. Истомин оцепенел, словно его связали тиной. Омут продолжал подниматься, затопляя окрестности. Болотная жижа проникала везде и не останавливалась ни перед чем. Она двигалась тихо, точно зная финальный исход. Рома силился убежать, выбраться в реальность, хватался за воспоминания, но ничего не помогало: всё, до чего он касался, рассыпалось. В этот момент он вспомнил, как хвастался перед Леной, что ничего не боится. Соврал, выходит. Он ужасно боялся увидеть себя настоящего и остаться с ним навсегда. Спасаясь от надвигающейся воды и Его, Истомин побежал в замок. За спиной он слышал журчание, которое стремительно приближалось. Вбежав в Чёртовы палаты, он увидел лишь раскрытые настежь двери и пустые комнаты. Свита исчезла, и лишь Омут шагал с фатальной необратимостью. На полу тронного зала были рассыпаны осколки зеркал, скрипя, качалась перекошенная люстра. Ветер гулял по пустым коридорам. А вокруг ни души… — Что все это значит?! — голос его разнёсся гулом по всем уголкам болотного царства. От пустоты задрожали стены и треснули каменные своды. Земля заходила ходуном, а с потолка полетели целые куски гранита. Внутренний мир рушился на глазах. На каменном троне, бывшим когда-то старой табуреткой, мелькнул тёмный силуэт, отдалённо напомнивший человека. Он появлялся и исчезал, как всполох свечи, горящей на сквозняке, но Истомин его узнал. Это был лик того самого неуловимого девятого демона, что сидел в глубинах гнилого болота и умело прятался за маской детской любознательности и неопытности, равной той, когда мальчишка рвет крылья беззащитной бабочки, лишь бы разобраться, что же у неё внутри. Демон никогда не выходил на поверхность, молчал, но его глаза следили за всем, он был вездесущ. В каждом закутке, в каждой гранитной крошке или капельке воды была его часть. Рома узнал его, ведь это и был он. Воздух становился тяжёлым и жарким, как перед грозой. Казалось, его уже кто-то переживал и выплюнул обратно. Кружилась голова, и крепкие ноги подкашивались. Истомин хватался руками за стены, но куски мощных скал рассыпались, как пепел. Он раз за разом закрывал глаза, думая, что это всё сон, и наваждение пройдёт. Ничего не проходило. Выли ветра, лопались и разбивались в дребезги витражи, хрустели рёберные клетки, и обломки костей летели в грязную воду, что наполнила тронный зал уже по колено. Спасения не было. — Мы с тобой пожары и дожди, мы с тобой прекрасны, как цветы, — тихонько запела Лена, уже не скрывая слёзы. — Но от всех чудовищ жутких я тебя поклялась уберечь. Я не сплю вторые сутки, я точу алмазами наш меч. Набираю из-под крана, как учил ты — живой воды. Я готова к смертным ранам, но готов ли будешь ты?.. Истомина накрыло волной и выбросило обратно, в жизнь. Увидев свою комнату, а не страшные развалины замка, он обрадовался, как ребёнок, и прижался к Лене сильнее, боясь, что болото затянет опять. В доме стихли голоса, гости разошлись или легли спать. Полоску света, пробивавшуюся через щёлку под дверью, сожрала темнота. Ужасно хотелось пить, и Рома глотнул вина. — Будешь? — он предложил напиток Лене. — Нет, хочу сохранить трезвый рассудок. — Забавно, — с горем пополам Истомин приподнял уголки губ и хохотнул, но звук этот больше напомнил тяжкий вздох. — От мамы слышал, что к отцу черти по пьяне приходили, утащить всё хотели, а со мной наоборот, только в пьянке от них покой. Хоть ненадолго замолкают. Они подползли к кровати и оперлись на неё спинами. Ленина голова сама собой опустилась на юношескую грудь, а пальцы зарылись в складки потрёпанной кофты. — Мне кажется, я тебя люблю, — вздохнув, вымолвила Чайка и опустила веки. Она боялась увидеть Истомина, хотя комната была так темна, что при всём желании, этого бы не произошло. — Тебе кажется, — меланхолично отозвался Рома и приобнял девушку. — Ты заинтересована, как и я, но это точно не любовь. Любви не существует, я давно это понял. — Рассуждаешь, как философ. Истомин хмыкнул и почесал нос. — Я идиот, но здесь уверен точно. Есть разные глупости, влюблённость — одна из них. Люди находят себе людей, чтобы не оставаться одни. Пока они могут что-то взять у другого, существуют рядом и даже довольны своим положением, но стоит одному измениться, второй становится не нужен, и поиски начинаются вновь. Это похоже на рынок. Мы, как в мясной лавке, выбираем кусок получше и надеемся приготовить из него вкусный ужин. Ужин съеден, Лена, и я сыт. — Ты говоришь, как ужасный материалист! — А ты говоришь, как дура. Прости за прямоту, но мне больше незачем тебе лгать, хотя, я почти всегда был с тобой честен. Я честно говорил, что ты меня раздражаешь. Затаяли льдины, и из синих глаз полились слёзы. Не мигая, Чайка глядела на Рому, а по краснеющим щекам текли капли, оставляя за собой влажный след. С полуоткрытых губ сорвался вздох, и Истомин услышал в нём: «поцелуй меня». Не задумываясь, он сделал это. Руки, что упирались ему в грудь, бессвязные слова, всхлипы ничуть его не смутили. Ладони уверенно прошлись по волосам и тонкой шее. Когда пальцы спустились ниже, Рома ощутил обжигающее дыхание у левого уха и вздрогнул. Мокрым языком Глум провёл по щеке и сладко улыбнулся. Тряхнув головой, парень взглянул на Лену, но в её одежде перед ним сидел Плут. Он расстегнул блузку, развязно нагнулся и спустил с волосатой ноги капроновый чулок. — Поцелуй меня, ну же! — Плут запел Лениным голосом. — Неужели я тебе не нравлюсь? — Где Лена? Куда вы её дели?! — Истомин судорожно вертел головой, пытаясь найти девушку. — Какая ещё Лена? — издевался Глум. — Ты её выдумал! Истомин вскочил и бросился к двери, а за ней — такая же комната. За второй дверью всё повторилось, как и за всеми последующими. Кости ног стучали по половицам, разгоняя тишину пустого дома. Раз за разом он возвращался к началу. На кровати в растрёпанной одежде спала Лена, обнимая фигуру демона в Ромином обличии. — Зачем вы это делаете? — отчаяно спросил Рома, выбившись из сил. — Веселье, — увидев бывшего хозяина, чёрт осторожно и даже с какой-то заботой убрал с себя чужие руки, укрыл девушку одеялом и сел рядом. — Это так забавно, когда всё, что вы любите, во что верите, оказывается ложью. Ах, простите, вы же не способны на любовь! — Оставьте меня и мою жизнь. Я больше ничего не хочу. — Вашу жизнь? Вы серьезно полагаете, что судьба находится в ваших руках? Теперь вы целиком наш, от костей до тухлых потрохов. В некоторой степени «вас» уже не существует, вы фантик и оболочка. Вы — никто! Деревянный пол треснул, и земля начала уходить из-под ног. Распахнулось окно, и в комнату влетел ледяной ветер, неся на плечах ворох колючего снега. Вьюга кружилась вокруг заледеневшего Хозяина, срывая со стен его рисунки. Последние осколки души разлетелись по углам и спрятались в темноте. Рома смотрел на спящую девушку и чувствовал, что видит её в последний раз. Именно он, Рома, а не то, что с ним сделали страсти. Ведь никаких чертей не было. Главное зло, которое взросло на благодатной почве, — это его слабость, трусость и ложь. Истомин исчез.