l'amore esiste

Ступеньки скрипят как будто целый полк устроил там забег с полосой препятствий. Неужели Стефан решил вспомнить забытое несостоявшееся спортивное прошлое? Плевать. Даже это не помешает ему открыть глаза с улыбкой. За окном всё резвится дождь, разбивается о стёкла, но поднимается потом обратно к облакам, когда того захочет солнце. Он сильнее, чем утром, не такой лёгкий и нежный, ни капельки не особенный. Дождь, обыкновенный дождь, каких на Туманном Альбионе сотни в год, но не сегодня. Виктор безоговорочно влюбляется в утро, не в силах соблюдать правила безопасности рассыпающихся сердец. В запахи звенящей льдинками и отсыревшей древесины, сахарной пудры, попавшей на сплетённые ивовые ветки, до нитки мантии промокшей земли сквозь стекло, бессонной темноты и соли, прожигающей подушечки пальцев, в запах воды и сладкой груши на её волосах. Он влюбляется, не борясь с собой, но против всего. Надоедливой мухой жужжит под ухом телефон и Виктор понимает, что непростительно с его стороны было несколько дней не справляться о дочери. - Да? - Куда ты пропал? Малышка постоянно плачет. У Лиз голос как всегда нежный, но строгий. Все её нотки и полутоны он выучил, и, как прилежный ученик на экзамене, отличает на самую высокую оценку. Ученику до зардевших щёк стыдно. - Прости, Лиззи… - кажется, он провалится вместе с кроватью на этаж ниже. – Мы много снимали вчера. Я вышлю снимки, как только вернёмся в Глазго… - Когда? Когда?... Ему бы календарь остановить и не отвечать на вопросы с аспектом времени. Потирает виски со спёртой в них усталостью думать и решать. - Не знаю, Лиз. Мы задержимся здесь ненадолго. Молчание бьёт сильнее ножа. Элизабет дышит медленно, почти неслышно, как всегда, наверняка, нервно проводя языком по своим тонким персиковым губам. Он мысленно благодарит всех Богов за неё и её терпение, которое не подводило, даже достигнув крышки. - Хорошо, - нехотя, но нелепо это скрывая, - Викки ждёт тебя. Мы обе, - усложняя всё до врезавшихся в подушку костяшек его пальцев, - хочешь с нею поговорить? - Глупый вопрос, Лиз, ты ведь знаешь ответ, - он мягко улыбается: шторм миновал, сейчас будет солнечно. У Виктории самый обиженный в мире голосок, но такой сладкий, в то же время. Виктор обещает ей привезти несколько красивых камней, а летом отвезти её саму в эти места – красота непередаваемая, чистая, дикая даже, пустая от лишних забот. И куклу, конечно же они возьмут с собой всех кукол и плюшевых медведей, которые на протяжение всей жизни ей дарит дядя Стефан. Может ли он вообще в чём-то ей отказать? - Возвращайся скорее, ну пожалуйста, - жалобно тянет она, со всей этой детской неуклюжестью бурча слова, что-то жуёт параллельно, причмокивая так, что Виктор расплывается в глупой улыбке. - Ещё недолго, крошка. Но шаги так и не утихают. Это раздражает до напряжения в плечах, и когда он бодро выходит из комнаты, застёгивая пуговицы на тонком сером джемпере, две пары глаз – агатово-чёрные и дымчатые – таращатся на него, как на пришедшего с той стороны завесы между мирами. - Эй, вы тут пробежку решили устроить? Тишина. - Ева? Стефан? Вы ещё здесь? – он подходит к каждому, щёлкая пальцами перед носом. Первой просыпается девушка. - Ты не ушёл в море? Виктор еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. - Разве не видно? Там, к тому же, топлива на полмили хватит, не больше, а обратно плавь не хочется… - Кто тогда уплыл? Стефан опрокидывает в себя стакан воды. Не нужно читать его глаза или пытаться выполнить другие магические трюки, чтобы понять – дела плохи. - Ну, - Минор загибает пальцы, - раз ты, я и Ева здесь, значит… Сатин. Он взлетает наверх, без стука открывает дверь и видит…ничего. Липкий страх ползёт по спине, надавливая на позвонки, отчего Виктор вздрагивает. В руках застывает лёд, в проёме – Ева и Стефан. - Только не паникуй, Минор, - как к дикому зверю подкрадываясь, - она не уплывёт далеко… - Она не умеет плавать, - из пересохшего горла скрипом по стеклу, - где вообще лежали ключи? Они рассеянно крутят головами, но тут Виктор осознаёт, что теряет. Время. Резко, угловато перехватывая себя за шею, где-то в районе седьмого позвонка, он, толкнув Стефана плечом, вылетает из комнаты, скатывается вниз и натягивает куртку. - Ева! – озлобленно кричит, заглушая сердцебиение в перепонках. – У Эрна была надувная лодка, где она? Как же они сейчас бесят – каменные, замёрзшие, с медленной реакцией и пустотой за душой. Разве можно спокойно стоять, когда… Бум-бум-бум скандируют барабаны. - Там… - потеряв дерзость, указывая рукой без особого направления, - в амбаре, со снастями. Она была там, я хочу сказать. Не знаю, что сейчас… И снова тишина с тупым взглядом. Виктор взрывается вместе со вздувшимися на руках венами. - Вы так и будете стоять? Найдите чем заправить, в конце концов, а я возьму лодку и… - Ты не доплывёшь, Виктор, там шторм, - Ева, кажется, просыпается, сделав своё привычное возмущённое лицо. - Прикажешь стоять на берегу и смотреть, как она тонет? Лёд дошёл и до его связок. Ева и плетущийся за ней Стефан испарились, не выдержав напора. Он бы тоже не выдержал. На улице ужасная грязь и песочное тесто под ногами. Виктор не слышит ничего, кроме отчаянно бьющихся о скалы волн, дышит, но не может выдохнуть, вглядываясь в горизонт. Стихия не имеет границ, не знает ни слов, ни смыслов, забирая всё, что видит на своём пути. Он тихонько молится, чтобы в этот раз она задумалась. Амбар насквозь пропах рыбой между грубыми досками. Удариться бы в воспоминания былой юности, первого солёного поцелуя на снастях, прилипшей к пальцам чешуе, почти невинной игре в прятки, но барабаны настойчиво твердят секунды. Покрытое засохшими несколько лет назад водорослями дно лодки, всё ещё пахнущей толстой резиной, не сразу видится – чёрное на чёрном, как пустота. Он вытаскивает эту старую, видавшую ещё молодость владельца, лодку и. не чувствуя тяжести, бежит с нею к берегу. - Всё, что нашли, - Стефан протягивает маленькую канистру. Он изрядно запыхался, лицо его так же изрядно бледнее, а радужка слилась с белком. Виктор видит, как дрожат его руки, не то от холода, не то от дождя, не то от страха. Ему и самому страшно под запачканным чернилами небом над головой. - Ты дурак, Минор, - низко говорит Ева, - дурак. Она не отплыла далеко, волнами прибьёт к берегу… Он отвечает пеплом в глазах, бросает на гальку куртку, вырывает из рук утихшей жилет и слепо вглядывается вдаль. Чёртов дождь. Последнее, что видит Виктор на берегу – слёзы в глазах Евы, которые, кажется, сами не понимают, как могли там появиться. Он просит организм выставить автопилот и делать всё без ненужных советов души и сердца, не компетентных совершенно в вопросах выживания. Стихия бьёт по нему с двух сторон – каплями и волнами. Капли застилают глаза так, что он, не чувствуя рук, двигается по воде вслепую. Волны норовят отправить его к русалкам: прыгают в чёрные борта, заливают ледяные уже ноги, красят в мертвенно-белый кисти рук и неразжимающиеся пальцы, но он не хочет ни одной из чарующих дочерей Нептуна. С ними не посмотришь рассвет. Барабаны в голове стучат сильнее. Небо такое, как сигаретный дым. Боги, как ему хочется закурить… Белое в бушующей пене не проглядывается, как не щурься. Ледяными своими связками он напрягается, бьёт волны одним лишь важным именем так громко, что они без сопротивления тонут в пучине, замолкают навеки, прячутся до лучших времён (смельчаки). Виктор вздрагивает от каждой тени, трёт разъедающие солью глаза, стучит от холода зубами, но не сдаётся, шлёпая вёслами по воде. Он наказывает море, скальпелями своими входит в его слой резко, со злостью, режет мутную его плоть так, чтобы шрамы не затянулись никогда, чтобы оно помнило, что с ним иметь дело опасно. Море в его глазах мечет искры, молнии, пугает небесную воду своей уверенностью, как подарочная бумага закрывшей весь этот отвалившийся от холода страх и вялые уже несколько движения. Море по ту сторону борта мстит, нараспев скандируя его имя со всех сторон одним и тем же голосом – мягким, чувственным. - Сатин! – из последних сил сквозь стену дождя. Неуклюже, заваливаясь на бок, Виктор пытается выпрямиться и отмахнуть воду ладонью, вдохнуть наконец воздух, а не холодную пыль. На выдохе её глаза двумя поблекшими хризолитами показываются в сером одеяле обозлённых вод. Он начинает истерично смеяться. - Сатин, Сатин, Сатин… У неё совершенно пустые глаза и разомкнутые без звука губы. Жива ли она, свисая с борта с протянутой рукой? Его загораются, получая откуда-то дополнительные батарейки и удар обухом ветра по голове. Движения – резкие, чёткие, сильные – в количестве восьми притягивают его лодку к подпрыгивающему по волнам катеру. Он делает всё быстро: привязывает трос к кольцу, захлёбываясь попутно водой, забрасывает канистру и своё окоченевшее тело на борт и сгребает её – холодную, как ветер – в свои объятья. - Очнись, умоляю, Сатин, хоть слово. Теперь безумен он – Виктор – вспомнивший, что такое терять. Хаотично, в бреду он целует её лицо, наивно полагая, что хранит хоть несколько градусов тепла после своей войны, хлопает по щекам, стягивает промокшее пальто, делающее ситуацию ещё хуже… Из её груди вырывается крик – нечеловеческий, звериный, отчаянный. - Выпусти, - гнев и отчаяние, - выпусти меня! Минор сильнее. - Мы сейчас вернёмся на берег, милая, - нежно дрожа глади её лицо, безуспешно ловит бегающие глаза. Нет, не страх тонким слоем лёг на её кожу – страх смывается солью, но боль ею питается. - Нет, нет… - хрипит, - я пойду за ним. Одной рукой открывая крышку бака, другой – удерживая замершее сердце Сатин Виктор пытается всё исправить. - Мы пойдём в дом, Сатин, и я расскажу… Ей понадобится лишь секунда, чтобы испортить его планы: развернуться лицом к лицу, применить магию своей зелёной пустоты и пустить содержимое металлического хранилища в воду. Всё просто, пока Виктор не понимает, что. - Я пойду за ним, Виктор. Я его не оставлю, как он не оставлял меня. Минор крепко сжимает руки, сплавленные из стали, вокруг неё. - Ты никуда не пойдёшь. И не перебивай его ветер, голос звучал бы сильнее, нотками римского императора или одного из Богов. Всё бы ничего, если бы не её безразличие и его бессилие в ненависти к ней. Если бы не её слёзы и мольба к головной боли – пусть уйдёт, пусть испарится… - Он сказал, что мы должны уехать Джонатан, - падает на палубу, обнимая колени, - на тот остров, Виктор. Только мы не доплыли. Он спрыгнул, - не поднимая головы, показывает на воду, - он меня оставил, Виктор! Слишком много соли. Её глаза заплывают красным из разбитых под молочным озером рубинов. Барабаны в его голове бьют – время. Он хочет плакать вместе с нею, пусть не понимая до конца причины. - Слушай, - встаёт на колени чувствуя, как кружится голова, как в глазах темнеет, как руки теряются и дерёт горло, - не делай как он, не оставляй меня. Я умоляю тебя, Сатин, не оставляй, - слышит ли она, покорившая своим криком волны, его? – Плывём домой, я так хочу спать… Она глядит на него, словно дитя – чистым, сквозь алую пелену, взглядом. Она понимает. Молча Виктор просит свой организм дать силы вытащить её отсюда. Её, уже другую, без своих призраков, дрожащую в его руках, как котёнок, когда он аккуратно усаживает её в лодку и накрывает найденным в одном из ящичков пледом и куском полиэтилена – хоть чуть-чуть согреть. Только не потерять бы сознание от осознания беспомощности. Он не чувствует рук, только долг, тот голос совести и беспардонно нарушившее установку сердце – единственное тепло глубже промокшей до неспособности больше впитывать одежды. Её пустой взгляд – вот его мотивация до боли сжать вёсла и вступить в очередное сражение с морем. Она поёт:

- Глубокой тёмной ночью я слышу чей-то зов, А время не жалеет ни стен, ни городов. Я обещал, что вскоре вернусь я вновь к тебе, Надеюсь, что не станет могилой море мне.

Ведьма, чаровница, шатаясь из стороны в сторону, не отрывая от него глаз, всё таких же глубоких, таких же пустых, почерневших, как угольки, после потухшего алого пламени. Он останавливается, замирает, следит, как её синеватые пальцы оттягивают веки, вдавливают скулы со всей геометрией ломаных линий движений. Он не слышит больше дождя и затопившей плот воды, только остатки голоса, губы, шуршащие порой свои слова… Барабаны замолкают. Он снимает с себя жилет и, с трудом контролируя отмирающие руки, застёгивает карабины на её не вздымающейся груди, прежде чем волна накрывает обоих. Сон – главное сокровище морского дна, недосягаемое в солнечном свете.