С самого утра Малый Коноховск сотрясали такие вопли, что дрожали дома в радиусе двухсот метров от сельской поликлиники.
В последний раз такие оры и вопли гремели на всю округу, когда Мордатый Учиха и Сергей Хаширама проводили предвыборные дебаты, в результате которых развязалась Великая Война Каратистов. Громкоголосые бабы тут же повысовывались из окон домов и принялись вопить, чтоб перестали горланить в шесть утра, разбуженные ором младенцы тут же заревели, собаки подхватили сей рев и залаяли по цепочке из двора во двор.
Окна дрожали в поликлинике, тряслись бельевые веревки и трещали деревянные заборы — именно так орали друг на друга представители двух резко поссорившихся сёл.
— Да шоб вы так за вашею этой прошмандовкою следили, как сейчас орете, — надрывалась сектантка Клавдия, хлопнув ладонью по старенькому шкафчику. — Орет он тут мне!
— Клава, успокойся, — багровел председатель Михаил, в пятый раз попытавшись урезонить жену.
— Это ж как надо девку воспитывать, чтоб она с мужиком служивым в баню за сутки знакомства намылилась?! — возмущался местный борец за духовное воспитание молодежи, он же Джеки Чан.
Поволжский председатель, выпучив глаза, раздавил в руке граненый стакан и топнул рукой.
— Это хто прошмандовка? Это бабень ваша сисястая прошмандовка!
— Ты мне на Надьку не быкуй, говно! — вскричал Джеки Чан и в сердцах треснул поволжского председателя головой об стену, свалив при этом стенд.
— Мужики, наших бьют! — вопил в окно Олег Учиха, которого с трудом сдерживали трое каратистов, дабы поволжский председатель не отведал силушки разъяренного Учихи.
Деревенские мужики — люди простые, отзывчивые: слышат крик о помощи, вмиг бросают свои дела и мчатся на разборки, морды бить да матом благим вопить.
— Наших бьют! — отозвался Гаврила и, вскинув лопату, принялся лупить по ближайшему забору. — Мужики! Бей Поволжье!
Олег, высвободившись из рук каратистов, ринулся на вражеского председателя и принялся душить его желтоватой гардиной.
— Да я за своего сослуживца каждому каратисту с поволжской пропиской ноги повырываю!
— Так его, Олег! — верещал Джеки Чан, выбросив одного из каратистов в окно.
— За Малый Коноховск! — взвыл гул голосов с улицы.
Тут же послышались крики и лязг сельскохозяйственной утвари. Вилы, косы, грабли и лопаты — каратисты похватались за все, что было рядом, и лишь понтовой Федор Учиха стрелял в воздух из автомата и громко хохотал.
— Остановитесь, люди! — кричал несчастный председатель Михаил, который до последнего надеялся решить малоконоховско-поволжский конфликт мирным путем диалога и компромиссов.
Но, понимая, что сейчас все вновь вернется в русло предпосылки для Великой Войны Каратистов, увернулся от летевшего в него шампура и схватившись за табельный пистолет.
— Расенган! — рявкнул председатель и выстрелил в воздух, сбив при этом люстру и шмат старой побелки.
Джеки Чан замер, поволжский председатель застыл в эпичной позе с раскинутыми руками, Олег Учиха рухнул на пол и закрыл голову руками. Мужики на улице переглянулись, Гаврила и Алексей перестали выбрасывать вражеских каратистов в колодец, Шикарный Нара опустил бензопилу «Дружба», а Федор Учиха, поняв, что военный переворот снова не состоится, обиделся и ушел домой.
— Да вы что, охренели? — процедил Михаил, выглянув в окно. — Я председатель Михаил и не потерплю кровопролития почем зря! Ясно?
— Ясно, — опустили головы виноватые каратисты.
— Хуясно, — строго отозвался председатель. — А ну разошлись.
Опустив автомат, председатель Михаил, гневно зыркнул на жену-подстрекательницу и снова уселся за стол.
— Что касается взаимных претензий…
— Не бывать миру с Малым Коноховском, покуда дочку мою…
— Да ваша садюга с арматурой лишила моего сослуживца самого главного!
Поволжский председатель аж ахнул.
— Глаза, — добавил Олег. — Малый Коноховск этого не простит.
— И хоть бы сходили в больничку к бедному Евкакию, — ввернула Клавдия. — Нет, орут с порога.
— Потерянные люди, Клава, — пожал плечами Джеки Чан.
Председатель Михаил поднялся на ноги и выпрямился.
— Решено, — сурово сказал он. — Вопрос будем решать с главными виновниками конфликта.
И дерзко, как и положено местному депутату, открыл дверь палаты, из которой подозрительно сильно пахло спиртом.
Картина, которая открылась каратистам, была далека от предполагаемой: одноглазый разведчик не валялся в луже крови и не испускал последний вздох, председательская дочка не рубила медсестер арматурой.
— Ну, — произнесла главврач Надька, протянув председательской дочке стаканчик с плескавшейся на дне настойкой боярышника. — За нас, блядей, за них, рогатых!
Председатель Михаил неловко раскраснелся: за пьющего на рабочем месте главврача стало стыдно перед гостями.
— Надя, — прошипел председатель. — Сюда иди.
Надька, встрепенувшись, занюхала настойку боярышника накрахмаленной простыней и мигом нацепила ватно-марлевую повязку, дабы не дышать перегаром на гостей села.
— Состояние тяжелое, но стабильное, — пробасила Надька.
— У Евкакия? — ахнул в ужасе Олег Учиха.
— У меня после вчерашнего. Изжога замучила. — И поймав, строгие взгляды, главврач, рассеянно махнула рукой. — А с Евкакием все нормально.
— А где он? — указав на пустую койку, поинтересовался председатель.
— На процедурах.
Каратисты понимающе закивали, и даже поволжский председатель почти поверил и зыркнул на свою дочку, попивающую боярышник, строгим взглядом, как пациент, он же жертва любовного треугольника двух сел, закинул в раскрытое окно гитару и палку сервелата, и, карабкаясь по трубе, влез сам.
— Бабы, а я вам закусь принес…
Заметив лица, глядевшие на него, Евкакий медленно влез в окно и, постояв минутку, думая, как бы оправдать свою неожиданную бодрость, не придумал ничего лучше, чем схватиться за заклеенный добротным шматом пластыря пострадавший глаз и симулировать адовые муки.
— Это — председатель Василий, глава Поволжья. Он приехал разобраться в ситуации посредством демократического диалога, — начал было председатель Михаил.
— … но в итоге огреб по щам, — закончил гордый Джеки Чан.
Евкакий захохотал, но тут же умолк, поймав дюжину уничтожающих взглядов.
— Мы должны прийти к общему знаменателю в наших отношениях, дабы наш будущий консенсус стал первым шагом к подписанию унии между нашими селами и искоренению взаимного шовинизма, который в итоге приведет к усугублению конфликта и станет преградой для процветания нации.
Каратисты аж рты пораскрывали. Джеки Чан моргнул, председательская дочка плеснула себе еще боярышника, у Олега Учихи аж голова от обилия терминов закружилась.
— Миша, ты сам-то понял, что сказал? — поинтересовалась супруга председателя.
Михаил смутился, но как объяснить свою мысль простыми словами, не придумал. На помощь пришла Надька.
— Председатель сказал, что надо мириться.
— А-а-а! — обрадовались каратисты.
— Заткнуть, так сказать, скважину наших взаимных обид арматурой…
— Миша, молчи, ради Бога, — шепнула снова Клавдия. — Ей-богу, как тамада на свадьбе.
Несмотря на то, что конфликт подостыл на пару градусов, поволожский председатель был настроен принципиально и решительно.
— Не бывать мирному соглашению, покуда…
— Тихо, — прервала Надька, вытащив из кармана халата пожмяканную бумажку. — Подписали уже соглашение.
Председатель вытаращил глаза.
— Что? Кто?
И, разглядев на листке, заляпанном чем-то, пахнувшим спиртом, автограф дочурки, резко повернул голову.
— Майка, зараза!
— Подпись есть, печать есть, — заключил участковый Алексей, блеснув познаниями юриспруденции.
— Это печать вашей поликлиники, — встрял поволжский каратист.
— Я тебе сейчас въебу, — шепнул Джеки Чан.
Председательская дочка сжала губы и скрестила руки.
— Не бывать Войне Каратистов, — заключила она. — Это мне внушила Надька и особый портвейн.
— Это мой портвейн, — обрадовался Михаил. — Это мой портвейн!
Пока поволжская элита принялась громко возмущаться по поводу законности мирного соглашения, подписанного между едва совершеннолетней деревенской дурочкой и подбуханным главврачом на жирной бумажке с печатью поликлиники, Джеки Чан подбежал к подоконнику, на котором теплел под лучами утреннего солнца недопитый портвейн.
— Ну, за мир между селами!
— Никакого мира не будет! — вопил поволжский председатель, брызжа слюной. — Майка, собирайся, домой едем.
— Майку оставь, сам пиздуй, — отозвался неосторожный Евкакий, в которого тут же полетел штатив капельницы.
— Ишь ты, будут они нам здесь верещать! Миссию с Остромыслом сорвали, дочку опозорили!
— Да ваша дочка моему сослуживцу глаз арматурой…
— Товарищи, ну давайте успокоимся, — провыл несчастный Михаил.
Но куда там.
— Мудрейший старик-странник поведал, что именно Малый Коноховск замешан в воровстве наших банок! — выпалил председатель Поволжья.
— Шо? — гаркнул Джеки Чан, выплюнув портвейн. — На кой ляд нам ваши сраные банки?
— Мудрейший старик-странник? — нахмурился председатель Михаил. — Какой старик?
— Это Остромысл! — вскричала Клавдия.
— Бей Остромысла! — прорычали каратисты и кинулись было в сторону выхода.
— Постойте! — крикнула медсестра Рита, появившись в дверях с подносом бинтов, и чуть не оказавшаяся сбитой с ног. — Остромысл в кладовой, делает взрывчатку. Очень он на нас, почему-то, обиделся.
Дерзкие защитники сел от Остромысла Любомировича замерли.
— Хоть существует традиция винить Остромысла во всех бедах, вынужден признать, что это не он, — сказал Гаврила. — Но кто тогда подстрекал Поволжье против нас?
Поволжский председатель пожал плечами.
— Пришел к нам в сельсовет какой-то дед в спортивном костюме, лохматый…
— Ничего не приходит на ум, — сокрушился Михаил Намикадзе.
— … и как давай маты гнуть, отродясь таких не слышал, да так смачно матерился, через слово…
— Это Мордатый Учиха, — осенило Михаила.
* * *
— Ну, спасибо этому селу, пойдем в следующее, — скупо попрощался поволжский председатель, день которого явно не удался.
Сначала избили на границе, потом избили в кабинете Михаила Намикадзе, потом грозились натравить на них физика-ядерщика, затем выставили идиотом, поддавшимся на провокации безумного деда.
«Василий, напади, пока они сонные и бухие. Их козырь, сын Того-Кого-Нельзя-Называть, ранен, остальные в говнище», — шептал подстрекатель. — «Добудь портвейн Михаила, в нем сила. Убей всех, на тебя никто не подумает, все будут думать, что это мой ебанутый сын Федор снова с военным переворотом… а, ну да, и честь дочки своей отстоять надо».
— Ты лох, Василий, — попрощался Джеки Чан. — Ты поддался на провокацию и твоя алчность выставила тебя дебилом.
— Доча, если что, — наставительно сказал председатель. — Звони.
— Позвонит, обязательно позвонит, — закивала Надька, выталкивая поволжцев из палаты. — Все стерильно, уходите, вы ж по сто рублей на бахилы дать не хотели, бессовестные, Рита только-только неделю назад полы с хлоркой помыла!
Захлопнув дверь и оставив в палате единственного представителя села Поволжье — подвыпившую председательскую дочку, как гостью с дипломатической миссией, Надька расхохоталась.
— Хрен она позвонит, коли у нас телефонный кабель год назад вырезали. Пойдем, мужики, надо Остромысла от батареи отвязать.
Джеки Чан первым ломанулся в коридор, попутно наставлять бывшего сослуживца на путь истинный. Михаил возвел глаза к потолку и прошептал молитву в честь того, что обошлось без кровопролития, сектантка Клавдия же уставилась в пол и прошипела ругательства, из-за того, что знатного мордобоя не вышло.
— Главное, что сослуживец жив! — ликовал Олег, стиснув отчаянно сопротивляющегося Евкакия в объятиях. — А без глаза тебе даже лучше… Мозг проветривается, а от этого он даже лучше работает.
— Да ты что? Знал бы раньше — еще в детсаду себе глаз вилкой отчекрыжил, тогда б точно школу без троек закончил, — ледяным тоном произнес разведчик и, отцепившись от Олега, повернулся к медсестре. — Рита, когда менять подорожник?
И, приподняв пластырь, показался сокоманднице.
— О-о-ой, — простонала Рита и, посинев, грохнулась в обморок.
— Пойдем, Олег, зальем в ноздри твоей невесте нашатырь, — проговорил председатель. — Чет ты, Рита, медсестра так себе.
Подхватив на руки Риту, Олег Учиха прошел мимо поволжской дипломатихи и, едва слышно шепнув ей в ухо: «Я тебя запомнил», покинул палату.
Оставшись вдвоем в неловком молчании председательская доча и первый альфач села, отвернулись друг от друга.
Гусар внутри разведчика требовал сказать что-то нежное и поэтичное, дабы загладить вину пред девой юной.
— Ну шо, ебанушка, домахалась арматурой? — усмехнулся Евкакий. –Д`Артаньянша хуева.
Девка всхлипнула и налила себе очередную порцию портвейна.
— Дурная ты, Майка. Я ж к Надьке из жалости, ей уже сорок пять скоро, одной ногой на пенсии, а незамужняя. Ты-то деваха молодая, красивая, войди в положение престарелой бабы. Так-то у меня к ней ничего, так-то я только на тебе женюсь.
— Честно? — выпалила девка, не утерпев.
— Да клянусь своим сослуживцем Олегом! — заверил Евкакий. — Ну че ты ну…
Утерев нос смахнув слезы с опухших глаз, председательская дочка снова выискала подводные камни в демагогии одноглазого ухажера.
— А то я вас не знаю, служивых. Ты же разведчик. У тебя в каждом селе по бабе, небось, каждой такое обещаешь.
— Эх ты, Майка. Ты ж для меня, как для русского мужика «Копейка» в гараже, — улыбнулся в водолазку Евкакий. — Неказистая, чуть потрепанная, ломаешься часто, но заводишься в итоге с пол-оборота…
— Дурной! — смущенно воскликнула Майка, и треснула разведчика палкой сервелата.
— … и иногда так и хочется по капоту ебнуть, — завершил мысль Евкакий, увернувшись от колбасы. — Но я свою «Копейку» на импортную хренотень никогда не променять, как на нее там не нарекаешь.
Буквально расцветая на глазах от сиих метафор, председательская дочка кокетливо отвернулась.
— Так что, не ссы, «Копейка», поженимся. Когда-нибудь.
* * *
— Надька, ну ты ж баба опытная, умная, — проговорил двадцатью минутами спустя хитрожопый разведчик, во время процедуры смены подорожника. — Ты ж все понимаешь. Она ж молодая, дурная, да еще и приезжая, да еще и отец у нее быдло. Мне такая не нужна.
Надька, смачно плюнув на лист подорожника, чтоб лучше держался, плюхнула его на лицо Евкакия и фыркнула.
— Складно пиздишь, Евкакий.
— Да кто пиздит? Я искренен и от всей души, — возмутился Евкакий. — Ты ж для меня как… «КамАЗ» для русского мужика.
Главврач вытаращила глаза, пытаясь понять, это был комплимент или совсем наоборот.
— В смысле?
Евкакий знатно растерялся, ибо ляпнуть-то ляпнул, но суть данной метафоры сам для себя пока не раскрыл.
— Ну… в смысле мощная, надежная, — проговорил он рассеянно. — Ну и к тебе в кабину часто лазят дальнобойщики…
Зарядив могучую пощечину этому мастеру дел амурных, Надька поджала губы.
— Я, конечно, не злопамятная, но хату тебе сожгу.
Потирая щеку, Евкакий моргнул единственным целым глазом.
— И что я не так сказал? — проговорил разведчик, глядя вслед удаляющейся врачихе.
Заключив для себя простую истину о том, что все женщины странные, Евкакий Хатаке, улегся поудобнее и принялся полировать боевой кипятильник медицинским спиртом. Но его умиротворенное одиночество снова прервали.
— Шо ты, как ты, болезный? — заглянул в палату председатель Михаил. Позади выглянули лица Джеки Чана и Риты. — Сменили тебе подорожник?
Вместо слов, Евкакий приподнял пластырь и продемонстрировал жухлый листок целебного растения на пустой глазнице.
— О-о-ой, — простонала Рита.
— Рита, ёб твою мать, — прошептал председатель, когда девчуля снова грохнулась на холодный пол. — Ну, ладно, полежи в холодочке. Мы вот чего пришли, Евкакий.
Евкакий отложил кипятильник.
— Надо искать вора нашей картохи, а то совсем жрать нечего. Беспорядки в селе — во всем винят клан Учиха, из-за того, что у них картошки много в подвале. Федора мы, на всякий случай, отвели в пыточную, но он пока не колется.
— Ясно.
— Пока ты выяснял, лежал под капельницей и жрал активированный уголь, мы внедрили новую сельскохозяйственную реформу, — произнес Джеки Чан. — Мины на огороде. Кто сунется — светлая ему память, жахнет на все село. Так вот, когда жахнет, нужно выследить подельников похитителей, те сразу начнут драпать с села как в жопу ужаленные.
— Подозрительно хорошая идея, — поразился Евкакий. — Я готов.
— То-то и оно, — кивнул председатель. — Выпишем тебя завтра из больнички, вернешься в строй. А там и глаз тебе пластмассовый купим.
— Есть.
Михаил Намикадзе кивнул и хотел было начать обсуждать детали миссии, как слово молвил Джеки Чан.
— У вас своя миссия, у меня своя. Такая же кровопролитная. Как найду гниду, которая Надьку мою на сеновале тискала, ноги с корнем оторву.
Евкакий побледнел под воротом водолазки и нервно сглотнул.
— Мне б его только найти, — кровожадно произнес Джеки Чан, вцепившись изголовье кровати, на которой обливался холодным потом выдающийся малоконоховский разведчик. — Я ж ему покажу, что почему меня называют Санин-Мясорубка. Я ж хер ему в иероглиф японский сверну и граблями отобью. И сдается мне, где-то он рядом, под носом у меня.
— Так известно кто, — сказал председатель Михаил, краем глаза глядя, как Евкакий бормочет себе под нос сбивчивую молитву. — Это ж это… ну ты его знаешь…
Джеки Чан крепче вцепился в кровать, разведчик украдкой перекрестился под одеялом.
— Генерал Данила Шимура. Это он там ходил, когда с Поволжьем мир отмечали.
— Шо? — прорычал Джеки Чан.
— Шо? –моргнул Евкакий. — То есть… да, это по-любому, он.
Джеки Чан выпрямился и заскрипел зубами.
— Ну я пошел. Вернусь завтра в крови.
Председатель Михаил махнул рукой, глядя вслед Джеки Чану, который, разминая на ходу кулаки, стремительно направился в гости к начальнику малоконоховского разведуправления.
— Что, щегол, поджалось? — проговорил председатель едва слышно.
Побледневший Евкакий Хатаке поднял на сенсея благодарный взгляд.
— Вора он на сеновал ходил выслеживать. Да, конечно, — бурчал Михаил. — Дебил.
— Ну, а че такого-то?
— Джеки Чан — твой сослуживец, вы вместе в засаде близ Задрищенска сидели. Баба сослуживца — запретная территория, запомни, Евкакий.
Еще раз облегченно выдохнув, Евкакий поправил ворот водолазки.
— Вы не сдали меня, сенсей. Почему?
— Да где ж это видано, чтоб сенсей против ученика пошел, — буркнул Михаил. — Даже если ученик дебил.
На этой философской ноте председатель Михаил закончил нравоучение и сменил гнев на милость.
— Завтра будешь патрулировать огород в кустах. Надо найти вора, а то уже чет аж бесит, что дома кроме макарон жрать нечего.
