Никита. Филлеры

Медленно обводя взглядом картину под названием «Раннее утро в сельской поликлинике», председатель Михаил тяжело вздохнул. — Ничего себе, за портвейном отошел на пять минуточек… Джеки Чан, прижав к разбитому носу лист подорожника, фыркнул и тут же закашлялся, а сидевшая на табурете Надька скорбно моргнула подбитым глазом. Олег Учиха, которому неумело бинтовала голову сектантка Клавдия, запил рассолом из-под квашеной капусты две таблетки анальгина. Растрепанная дочь поволжского председателя, комкая края драной простыни, в которую была обвернута, всхлипнула и уткнула свое чумазое лицо в расцарапанные ладони. Гаврила, ощупав обгорелые брови, тяжело вздохнул. Сидевший у окна бледным бедным родственником Остромысл Любомирович чесал свежий гипс на руке, а потрепанный лаборант Копыто вычесывал из волос своего духовного наставника и научного руководителя ошметки намертво засохшего оливье. — А с тобой-то что, убогий? — перепугался Михаил. Евкакий Хатаке, полулежавший на больничной койке в позе человека, который только что познал истину бытия и лично встретился с апостолами, повернул к председателю свое бледное лицо. — Ёб твою мать, — ахнул председатель. — О-о-ой, — простонала прирожденная медсестра Рита, в седьмой раз за час рухнув в обморок на холодный пол. Рассеянно ощупав огурец, которым находчивый кто-то заткнул ему пустующую глазницу, дабы остановить хлещущую кровь, разведчик нервно засмеялся. — Приехал, блядь, в родное село… Наклонившись рядом, председатель Михаил в ужасе потыкал сначала огурец в глазнице ученика, потом потыкал ученика, потом потыкал ногой лежавшего на полу поволжского каратиста с разбитой головой. Затем подошел к окну и, одернув пыльный тюль, глянул на красоты села: разнесенный до состояния камней памятник председателям, сгоревшую баню, все еще слабо полыхающий сеновал и недоеденные на столе около огородов шашлыки. Джеки Чан, не дожидаясь разбора полетов, вышел покурить на улицу и оценить масштабы разрушений. — Так, — протянул Михаил. — Че случилось-то? Шесть часов назад — Ну, товарищи, за мир между нашими селами: Малым Коноховском, оно же Деревня Листа, и Поволжьем, оно же Киригакуровск Туманный, — объявил председатель Михаил, высоко подняв стакан с портвейном. — Ура вечному миру! — Ура-а-а! — загудели каратисты, тоже подняв стаканы. Усевшись во главе стола, прямо рядом с плетенным забором огородов, председатель Михаил наложил себе голубцов. — Гниду-похитителя мы найдем, тут даже не сомневайтесь, — заверил он вдруг какого-то рядового поволжского бойца. — У нам такие ребята в селе… Та, я вам говорю. Поволжец закивал и щедро полил борщ сметаной. — А ученики мои. Орлы! — хвастал порядком повеселевший после портвейна председатель. — Олег, вон, глянь какой красавец, в части местной служит. — Шо да, то да, — заверил Джеки Чан. — Хоть из клана Учиха, но за стол посадить не стыдно. — За Олега! Рюмки и стаканы звякнули. — А Рита… лучшая медсестра села. Кстати, скоро у них с Олегом свадьба, приглашаю, — произнес председатель. — Всех приглашаю. Свадьбы у нас веселые, шумные. Под вопли «Горько!» багровые от смущения молодожены скромно поцеловались, дабы задобрить народ, а Джеки Чан, довольно загоготав, опрокинул стопку самогона. — Хорошие вы ребята, — вдруг сказал легендарный каратист. — Правильные. Особенно ты, Рита, тебя я у своего крыжовника ни разу не ловил. — Кстати про крыжовник, — спохватился Олег, вытерев руку о тельняшку. — А где Евкакий? — Да, где он ходит? Мы еще его звезду на погонах толком не обмыли. — Ну, за звезду! — За звезду! В это время Евкакий Емельянович Хатаке, даже находясь в состоянии легкого алкогольного опьянения, не забывал о дипломатических вопросах двух сблизившихся сел, а потому, взвалив на себя обязанности еще и ответственного за культуру, вызвался провести дочке поволжского председателя экскурсию по памятным местам Малого Коноховска. — Это — Малоконоховские Бугры, — пояснил Евкакий, стоя на крыше сарая и обводя рукой красоты местечка с озерцом и двумя холмами, увенчанными памятниками Учихи Мордатого и Сергея Хаширамы. Дочка председателя, сжимая в левой руке стаканчик с советским шампанским, а в правой — кусок обветренного сервелата, осмотрела рекреационную зону Малого Коноховска в бинокль. — Ой, какие большие. — Да ладно, у тебя тоже бугры нормальные, — ввернул Евкакий лучший перл из золотой коллекции своих подкатов к прекрасным дамам. — Так, сейчас идем к столу, а потом продолжим экскурсию. — А что дальше в программе? — Баня. Пошли, перерыв на шашлыки. Вернувшись как раз вовремя — сектантка Клавдия начала вербовку гостей в свою секту, Евкакий прошел к столу и, опустив руку на плечо Олега, уселся на лавку. — О, ну че там, как Бугры? — поинтересовался Олег, повернувшись к нему. — Выше всяких похвал. — Ну, за Бугры! — услышал краем уха беседу сослуживцев Шикарный Нара и вскочил на ноги. — Ура-а! Бугры! Видимо, разгоряченным каратистам после пятого тоста было уже глубоко все равно за что пить — хоть за Бугры, хоть за ведро, поэтому незамысловатый тост Шикарного все без исключения восприняли как вершину ораторского мастерства. Закусив квашенным помидором, Евкакий стащил с куска арматуры шашлык и хотел было быстренько перекусить, дабы продолжить экскурсию, но сзади, вдруг послышался тихий дамский зазывающий голосок: — Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потанцевать с тобой… Медленно обернувшись и поймав хитрющий взгляд Надьки, разведчик опустил шашлык и едва заметно кивнул, дав понять, что намек одинокой дамы средних лет понял. А в это время по темным улочкам села кралась одинокая фигура, облаченная в алую спортивную куртку поверх больничной пижамы. Скрывая лицо от посторонних глаз посредством ватно-марлевой повязки, позаимствованной из того же лечебного учреждения, из которого совершил побег, этот загадочный каратист, хмуря брови, прижался к зданию сельсовета и осторожно заглянул за угол. Наблюдая со стороны за деревенским праздником, каратист матернулся сквозь зубы и злорадно захихикал, как вдруг почувствовал спиной чей-то взгляд. Круто обернувшись и встав в боевую стойку, каратист сразу понял, кто на него смотрит. — Шо ты палишь меня, гнида? Шо уставился? Вспомнил меня, да? Вспомнил, гандон штопанный? Памятник Сергея Хаширамы молчал, как и полагается каменному памятнику, но каратист был иного мнения. — Это я пидор? Да это ты пидор! Шо? А ну сюда иди, щас я буду тебя бить. Накинувшись на памятник с топором, и принявшись, позабыв о конспирации, вопить благие маты, загадочный каратист ринулся в атаку. — Шаринган! Шарингана памятник почему-то не испугался, и в ход пошел топор. Подергав древко топора, который мгновенно застрял в камне, безумный дед почесал патлатую голову. Памятник победил. Снова. — Я отомщу. Понял? — пообещал каратист, вдруг вспомнив, что у него есть дела поважнее. — У-у-у, с-су-ка такая… И, предприняв попытку достать топор из памятника, плюнул на это дело и снова заглянул за угол. Подозревать этого полоумного психопата в том, что он вдруг может оказаться главным антагонистом конечно же нельзя, хоть и была вся природа этого деда в том, что было ему хорошо лишь когда плохо было другим. Но в безумной голове безумного деда уже зрел безумный план. Пронаблюдав за праздником минут тридцать, дед, наконец-то, выбрал подходящий момент. — А вот то у нас брюква растет, — громко вещал председатель Михаил, показывая поволжским гостям богатый огород. — А вон то — морква. Все у нас есть, все сами выращиваем и срать мы хотели на кризис, на доллар, на нефть… Председатель, покачиваясь, направился дальше по огороду, демонстрируя, как у них в селе растут кабачки, а безумный дед, запахнув спортивную куртку и поправив ватно-марлевую повязку, поспешил вклиниться в ряды культурно отдыхавших. Изрядно «отдыхающие» каратисты странную фигуру не заметили, а может приняли за своего, чем дед нагло воспользовался, стащив со стола кусок шашлыка и соленый огурец. Тут же юркнув подальше от всеобщего движа, дед уселся на перевернутое ведро, рядом с порядком заскучавшей дочкой поволжского председателя, которая, допивая шампанское из граненого стакана, задумчиво смотрела в небо. — Ух какая девонька, кровь с молоком! — восхитился загадочный каратист. Несмотря на то, что конкретно в тот момент поволжская каратистка состояла скорее из борща и шампанского, комплимент удался. — Спасибо, дедушка. — Как звать, говоришь? — просунув под ватно-марлевую повязку кусок шашлыка, спросил дед. — Майя, — отмахнулась каратистка. — Майя? Хорошее имя. Так звали моего заклятого сослуживца. — Майей? — Нет, Сергеем. Сергеем Хаширамой. Каратистка нахмурилась. — Так, я Майя, не Сергей? — Какой Сергей? — не понял дед. — Сергей. Сергей Хаширама. — Сергей Хаширама?! — рявкнул дед, вскочив на ноги. — Где? Где? — Нету, нету, — забеспокоилась Майя, уж побоявшись, что дед сейчас в попытке треснуть кого-то с вертухи, сломает себе ноги. Загадочный дед снова уселся на телегу и принялся умиротворенно покачиваться под звуки баяна, на которых местный диджей исполнял хиты группы «Ласковый Май». — Щас уже каратисты не те, — вдруг сказал дед. — Им бы только по лесам с отвертками побегать, духа каратистского в них нет. В город люди едут, в селе одни старики остаются. Мельчает русский каратист. Неловко замявшись, дочь поволжского председателя снова отодвинулась. — Раньше как оно было: к утренней дойке встал и уже через час на завод хуячишь за сто километров. В три смены там крутишься, этими вот руками страну поднимаешь, — снова заговорил дед о чем-то о своем. — Пока народ руками не начнет работать, не выстоять селу. А то у нас одни умники сидят. Председатель в руках лопату держать не может. Умным оно быть просто, а ты на заводе в три смены отхерачь, а потом еще дома вот эти вот самые три гектара огорода прополи, свиням жрать дай, дома печь почини, а то газом на все село шманит, как бабахнет, так все б подохли нахрен. Вот это подвиг, а хто ж его помнит? Все Сергея Хашираму помнят, а хуле помнят, я не знаю, пиздел как дышал, мол, жить как в Европе будем, в каждом доме по счетчику, горячая вода круглый год. И шо? Как стоял толкан на улице, так и стоит, а где этот пиздюк председательский щас? А хер его проссыт, пиздеть с трибуны — это тебе не вьебывать жопой кверху на огороде с мотыгой, шоб было что зимой жрать. Правильно я говорю? Правильно. А меня за это ебанутым называют, такие же пиздюки, как их председатель. Рассеянно допивая шампанское, председательская дочка предприняла попытку по-тихому свалить, но ее вынужденный собеседник усадил ее обратно на телегу. — Я этими самыми руками кабель с соседнего села срезал и у нас проложил, шоб же людям свет был, шоб при свете было видно. А видно знаешь что? Что сын у меня дебил, что брат у меня дебил, что невестка дура, и племянник долбоеб. На внуков одна надежда, что хоть эти село с колен поднимут, хотя хуй там плавал, поднимут они, такими же дебилами вырастут. Работать надо, а не хуи пинать и о великом думать. Вот так вот страну просираем, а шо ж не просирать-то, когда повключают эти свои телевизоры и сидят, им там дичь втирают с экрана, а они сидят, лучше б работать шли, уроды… Сорок минут спустя — … карася когда на мормышку ловишь, то лучше с собой мотыля брать, и на ставок идти утром, пока эта тварь сонная. Тут надо знать как карася тащить, надо, значит, контакт установить, всю глубину его души понять. Заходишь в воду метров на двадцать, обязательно заходишь с граблями, можно с вилами, и ебашишь ими по воде, шоб брызги стояли и эхо. Шоб карась знал, кто здесь батя, и шоб срался там под водой, надо моральный дух его сломить, моральный дух это вообще важно очень, на почту нашу без крепкого духа соваться вообще нехуй, там тебе его бабы сразу согнут и сломают, так-то оно и есть, — проговорил загадочный каратист, жестикулируя надкушенным огурцом. Сонная дочка председателя, убаюканная словесным водопадом незнакомого деда, встрепенулась и, пользуясь тем, что дед умолк, жуя огурец, вскочила с телеги. — Пойду я, пора мне. — Иди, дочка, иди, — закивал дед. — Такая ж ты красивенькая, дай тебе Бог здоровья, счастья, деток побольше, мужика работящего, чтоб коврами дороги твои устилались, чтоб двери все тебе всегда открыты были… И только председательская дочка отбежала на пару метров, к столу, каратист забормотал снова, глядя ей в след: — Проститутка ебаная. И, доев огурец, шмыгнул в тень, дабы его никто не заметил.

* * *

— О-ой, то не вече-е-ер, то не ве-е-ече-ер… Раскаты песен нестройным хором голосов оповестил о том, что застолье прервалось на музыкальную паузу. — Миша, у меня десять соток огорода, две коровы и сорок кролей, — проговорил порядком набравшийся длинноволосый мужик. — Это будет приданое. Все отдам детям. — У тебя дочь будет, у меня сын — женим сразу, — кивнул председатель. — Значит, жить будут возле магазина… — А если у обоих будут сыновья? Председатель задумался. — Надо этот момент обсудить, — сказал он в итоге и плеснул главе семейства Хьюга еще портвейна. А покуда в процессе диалога бухих родителей женились будущие дети и пелись песни, в бане культурная программа была ничуть не хуже. — Я в жизни много чего повидал, — рассуждал Евкакий Хатаке, лежа на лавке в парилке. — Но чтоб глазом банку тушенки открывали… Майка, ты огонь. Разомлевшая дочка поволжского председателя, кутаясь в простыню, смущенно улыбнулась. — А мы точно поженимся? — Да шоб у меня глаза повылазили, — заверила Евкакий. — Я разведчик — раз сказал, значит так оно и будет. Каратистка умостилась рядом и опустила голову на грудь своего новоявленного жениха. — А я уж думала, ты со мной, потому что у моего папы есть завод под Самарой. Евкакий округлил глаза, услышав эту ценнейшую информацию. — Свадьбу в июне сыграем. Романтический ужин в виде баклажки «Жигулевского» пива и банки тушенки с воткнутой в нее свечой выдался очень продуктивным, а главное получил свое ожидаемое продолжение, однако имел свойство прерваться. — Пора мне, Майка, — серьезно сказал Евкакий, нашарив штаны. — Надо патрулировать огороды. Похититель картошки может быть совсем рядом и уже готовит очередную кражу. — Ох. — Служба. Кто как не я. И, застегнув ремень, направился к выходу. Внутренний мачо требовал оставить даме комплимент, и Евкакий обернулся. — Скоро вернусь, Майянез, — ласково сказал он. — Крыжовника тебе принесу. Закрыв дверь бани накрепко и оставив председательскую дочку доедать тушенку, разведчик поправил ворот водолазки и, прошмыгнув мимо отдыхавших односельчан, к сеновалу. Тихонько отперев хлипкие двери, Евкакий заглянул внутрь. — Надька, я вернулся с дежурства. Враг на огородах замечен не был, меня Олег как только сменил, я сразу к тебе. Ну шо, шальная императрица, готовься. Еще полчаса спустя — Надька, служба зовет, мне на дежурство пора, — проговорил разведчик, вытряхивая из штанов солому. — Я только на полчаса к тебе отпросился. Надька затушила папиросу о стену и вскинула брови. — А чего это ты второй раз уже на дежурство бегаешь? — Так ведь днем с огнем не найти хорошего разведчика. Ничего без меня не могут. Отмахнувшись и кокетливо хихикнув, Надька покачала головой. — Ну иди уже. — Я мигом, скоро буду, дождись только. Крыжовника тебе принесу. Выйдя за дверь, ушлый разведчик затопал было к дальнейшему пункту назначения, но столкнулся у сеновала с председателем. — Ты шо там делал? — строго спросил Михаил. — Искал вражеского агента, всего скорей, он мог прятаться в сене и ждать удобного момента, чтоб проникнуть на огород. — Хвалю, — кивнул председатель. — А вы куда? — Дык, портвейна принесу еще. — Ну давайте. И, глядя, как председатель направляется в свой ликеро-водочный тайник, поспешил к столу, перед тем, как вернуться в баню для продолжения культурной программы, еще не зная, что за ним следят. — Вставай, пизда самоходная, я щас тебе все расскажу, — заглянув в окно бани и перепугав своим неожиданным появлением поволжскую каратистку, крикнул загадочный каратист в ватно-марлевой повязке.

* * *

— Я вам не верю, — уперлась каратистка после того, как безумный дед, отчаянно жестикулируя, рассказал ей во всех подробностях и с собственными художественными домыслами. — Вы вообще кто? — Я Учиха Морда… Я хотел бы остаться инкогнито, — сказал дед и тут же рассвирепел. — Хуль ты доебалась, у тебя эта бабень мужика уводит, она не остановится, у них вся семейка такая, чужое гребут под чистую. Она же дочь Сергея Хаширамы, того самого уебана, хоть всем и говорит, что внучка, а то мы не знаем, что ей четвертый десяток. Это ж такая гнида, вся в папашу, так что надевай трусянды и иди мстить. Но, видя что упертая девка не ведется на подстрекательства, зашептал еще яростнее. — А Евкакий? Это ж мразота форменная, он же сын Того-Кого-Нельзя-Называть, Емельяна Хатаке. Слышала о Емельяне Белом Клыке Хатаке? Ему на миссии выбили зубы и он выпросил у села денег в долг, чтоб вставить новые. В столице вставил себе тридцать фарфоровых зубов, поэтому его и называют Белым Клыком, а деньги не вернул, съебал с села и пропал без вести. Обанкротил Малый Коноховск, я это село своими руками отстраивал, кабеля протягивал, огороды засеял, водопровод проводил, так один хуй себе власть загреб, а второй хуй деньги весь бюджет разворовал. А теперь, когда сын хуя и дочь хуя объединились на сеновале, ты представляешь, каких делов они наворотят? Это страшные люди, надо срочно принять меры по спасению села. Ты, гляжу, девка хорошая, а тебя так обманули эти подлые люди, но ничего, я щас тебе помогу, я тебя мстить научу. — И что вы предлагаете? — Короче, держи арматуру, иди, выбей Евкакию глаз. — Да вы с ума сошли! — возмутилась поволжская каратистка. Загадочный дед обиделся и спрятал арматуру за спину. Поняв, что девка пока еще не готова вершить кровавую мстю, дед осмотрелся и продолжил сеанс подстрекательства, который сам называл гендзюцу. — Глянь, танцуют, — сказал он, указав пальцем на слившихся в бухом полумедляке-полусне на плечах друг друга разведчика и главврача малоконоховской поликлинике. — На медляках все начинается… Дочка председателя вышла, придерживая на груди простыню, присмотрелась издали к сельской дискотеке под открытым небом, на которой ответственным за музыку назначили баян Чозанаха Акимичи и старенький радиоприёмник. Разглядев Надьку и Евкакия, который все время косил глазом в сторону бани, девка прищурилась. Поняв, что до взрыва остались считанные секунды, безумный дед зашептал ей в самое ухо: — А он ее целует, говорит, что любит… — Да уйдите! — … и ночами обнимает, к сердцу прижимает! — шептал дед и, оставив около девки арматуру, снова спрятался в кусты и начал пятиться куда-то прочь.

* * *

— Надька блядует на сеновале, передай другому, — шепнул безумный дед сидевшему за столом Шикарному Нара, и незаметно шмыгнул под стол. Шикарный, глотнув самогона, послушно повернул голову в сторону сидевшего рядом Иннокентия Яманака. — Надька блядует на сеновале, передай другому. — Надька блядует на сеновале, — сообщил на ухо поволжскому каратисту Иннокентий. — Передай другому. Безумный дед, спрятавшись под столом, не знал, сколько еще человек по цепочке передало сей факт соседу, но понял, что план удался, когда услышал рёв Джеки Чана, сидевшего возле таза с оливье: — Шо?!

***

В это время две высокие фигуры настойчиво шагали к столу с разборками. — Это же… — ахнул патрульный участковый Алексей. — Где председатель? — гаркнул Остромысл, а лаборант Копыто закивал. — Мы пришли разбираться. — Да, — поддакнул Копыто. Олег Учиха поспешил на грядущие разборки, а десять поволжцев и Рита побежали следом. — Остромысл! Остромысл уже махал перед носом участкового своей справкой о побоях. — Чуть что у вас случается, вы приходите ко мне! Да что ж это такое! — орал Остромысл. — Мы — научная интеллигенция, произвол властей, товарищи. — Да, — поддакнул Копыто. Но звуки ора за спиной не дали Олегу возможности срифмовать ответ лаборанту. — Надя, хто он, я его убью! — орал Джеки Чан, размахивая граблями. — Я убью его! Надька, успевшая вовремя отскочить подальше от Евкакия, краснела-бледнела и что-то лепетала, а Евкакий, поняв, что сейчас его будут бить, попятился подальше. Заметив недалеко длинноволосую фигуру физика-ядерщика, Евкакий рявкнул: — Должно быть, это Остромысл! — Что? — возмутился Остромысл. — Что? — ужаснулась Надька. — Что?! — прогромыхал Джеки Чан, но, завидев силуэт бывшего товарища, вытаращил глаза. Старые обиды, помноженные на алкоголь, подозрения и вопль авторитетного разведчика дали о себе знать, и Джеки Чан, сжав грабли, кинулся диким лосем на физика-ядерщика с целью ушатать. Надька, закрыв лицо руками, опустилась на стул и завопила. Хитрожопый Евкакий, успокоившись, ведь стрелки были удачно переведены на Остромысла, которого по традиции Малого Коноховска обвиняли во всех бедах и несчастьях, хотел было все же вернуться в баню, но, обернувшись, получил такой резкий удар с ноги в сакральную область тела, что ненароком подумал, что в баню, наверное, больше ходить не сможет. — Майка, ты шо? — прохрипел разведчик, согнувшись в две погибели. Разъяренная председательская дочка, сжимая шмат арматуры, замахнулась, будто пыталась копьем угодить в мишень, и в ту же секунду произошло сразу несколько событий: на земле разлилась кровавая лужа, Олег Учиха заорал как подрезанный и кинулся на помощь сослуживцу, председательская дочка сплюнула через плечо и кинулась душить Надьку, а под столом гомерически загоготал безумный дед. — Ох ебать, — побледнел Олег и, уперев ногу в щеку сослуживца, вытащил арматуру из его глаза. — Рита! Бегом сюда! Медсестра Рита, увернувшись от пролетавшей по воздуху лопаты, запущенной Остромыслом в Джеки Чана, подбежала к товарищам и, увидев фонтан кровищи, посинела. — О-о-ой, — прошептала Рита, прежде чем грохнулась в обморок. — Спасибо, Рита. — Олег, что-то мне хуево, — прохрипел разведчик. Перепуганный Олег вдруг сгенерировал в своей голове гениальную идею. Стащив со стола огурец и откусив часть, он заткнул им кровоточащую глазницу товарища. — Щас водкой сверху, чтоб микробы сдохли. Та, нормально все. — Ну, за нормально все! — отозвалась команда Ино-Шика-Чо, звякнув рюмками. — Бабы, хорош! — кричал Гаврила, пытаясь разнять Надьку и поволжскую каратистку. Безумный дед, пользуясь потасовкой, вылез из-под стола как раз в тот момент, когда Джеки Чан принялся топить Остромысла в тазу оливье, а Надька избивала председательскую дочку по лицу сушеной воблой. И, просочившись незаметной тенью за каратистами, заорал героическим воплем: — Поволжье наших парней калечит! Бей Поволжье! — Бей Поволжье! — заорал хор подпитых бойцов малоконоховского фронта и кинулся в сарай за инвентарем для драк, а самые дерзкие кинулись на бой с кулаками. Подбежав пулей к группе поволжских каратистов, которые загнали Копыто на дерево и швыряли в него шишки, дед снова заорал: — Поволжье, наших бьют! Каратисты тут же обернулись и, увидев, как на них бежит орда орущих малоконоховцев, тоже поспешила на бой. — Так их, сынки! Так их! — ликовал безумный дед и юркнул в кусты. И пока разворачивалось Малоконоховско-Поволжская Война Каратистов, спровоцированная любовным треугольником и находчивостью одного загадочного каратиста, сам загадочный каратист на всех парах спешил к кварталу Учиха, жители которого на деревенских праздниках были гостями не самыми желанными. — Вставай с колен, клан Учиха! — надрывался запыханный дед, лупася по забору что есть мочи. — Да где ж оно видано, шоб нас притесняли! Пора устроить военный переворот! Председатель Михаил допустил войну каратистов! В пизду и нахуй такого председателя! В домах квартала позажигался свет. — Фёдор! Настало твое время, селу нужен Учиха Фёдор! Фёдор! Фёдор! Фёдор, наведи порядок! — надрывался старый подстрекальщик. И, увидев, что Фёдор Учиха выбежал на балкон, дед загоготал и убежал. По пути к сельсовету добежав до улицы, на которой проживала семья Хьюга, безумный дед треснул ногой по калитке и заверещал снова: — Вставай, клан Хьюга! Там клан Учиха снова выебывается! Не дожидаясь реакции, дед, тяжело дыша, упорно бежал к центру села с одной единственной целью. У огородов развернулось кровавое месиво: Джеки Чан бил Инокентия Яманака, Чозанах душил лаборанта Копыто, Олег Учиха побежал с граблями на поволжских каратистов, сектантка Клавдия, взобравшись на стол, окатила себя с ног до головы остатками портвейна и принялась что-то орать про какого-то Куприяна. Надька треснула Гаврилу по лицу баяном. Шикарный Нара, верхом на специально обученном боевом олене клана Нара, гонялся с луковой сеткой за председательской дочкой, которая сжимала в руке факел и вопила, что сейчас сожжет баню. Оклемавшийся Евкакий ощупал огурец в глазнице и, стащив со стола бездыханного Остромысла за волосы, принялся бить его. — Ну вот мы и встретились, Сергей Хаширама! — рявкнул злорадно безумный дед и, вновь вскинув топор, уже новый, принялся рушить памятник. — За Малый Коноховск! — утерев кровь со лба, объявил Олег Учиха. — Пидорасы! — орал каратист Поволжья. Вдали послышались залпы автоматной очереди и обе конфликтные стороны обернулись на звуки. — Шо за… — Вся власть Учихам! — кричал Фёдор Учиха, сидя в коляске мотоцикла и стреляя в воздух. — За мной, родня! Члены козырной семейки, сонные, разбуженные воплями, победно заголосили и вскинули руки с конфискатным оружием. — Бей буржуев! — заорал нечеловеческим голосом Чозанах Акимичи и треснул по почкам Олега Учиху. Баня вспыхнула, как кучка щепок. — Водка! Там водка! — орал Евкакий, увидев мутным взглядом единственного глаза пожар. Джеки Чан, схватившись за голову, кинулся спасать родимую. — Это военный переворот! — голосил Фёдор Учиха. — Это… — Бей буржуев красноглазых! — крикнул кто-то из клана Хьюга, и в ту же секунду в Фёдора Учиху полетело полено. — Вакханалия!!! — орал и хохотал счастливый безумный дед, поливая пожар керосином. Вероятно, деревенский конфликт бы закончился руинами Малого Коноховска и очередной Войной Каратистов, если бы председатель Михаил, сжимая в рука четыре бутылки портвейна, не вернулся бы на место праздника. — Это что за пиздец? — ахнул председатель, едва не выронив бутылки. Малоконоховские каратисты замерли, поволжцы выронили грабли и лопаты, а повстанцы из клана Учиха обернулись.

* * *

— Как-то так все и было. Председатель Михаил сел на больничную койку и закрыл лицо руками. Каратисты виновато опустили головы. — Пойдем, Миша, надо Учих из погреба выпустить, — сказала Клавдия. — Все пойдем. — Да пусть сидят, — глухо отозвался Олег. — Все, пойдем. — с нажимом произнесла сектантка. — Не оставляйте меня с ними, — шепотом взмолился Евкакий, вцепившись в руку председателя. — Будет тебе, дураку, наука, — буркнул Михаил. И, последним покинув палату, оставил разведчика и двух оскорбленных дам втроем. — Шо стоим? — строго сказал председатель, поняв, что каратисты намереваются подслушивать. — Метлы, грабли в руки — субботник у нас.