Никита. Филлеры

— … я хуй его знает шо делать: он-то мне сослуживец, а она-то в сердце моем как засела тогда, в яслях, так и не вылезает, чертовка, — ныл Никита, утирая слезы рукавом. — Вот и Сеня свалил уже, и ничего нашей любови со Светой уже не мешало, казалось бы, но сенсей сказал, что это нарушение кодекса сослуживцев. Вот скажите, тетя Галя, что делать? Стеклодув Галя, поймав взгляд грустного пацаненка, вытащила из уха наушник. — Че сказал? Никита чуть не треснул этой бабе Расенганом промеж бровей от возмущения. — Да что ж вы за стерва такая? Я вам душу наизнанку вывернул, о том, что наболело, а вы… — Да что б ты знал о боли, Никита Узумаки, — грустно протянула стеклодув Галя, шагая по протоптанной батайскими бандитами тропе. Навострив уши, Никита поспешил за женщиной, ожидая по традиции услышать грустнявую историю ее жизни, которая и сделала ее бессердечным антагонистом. — Бывало, в детстве, у мамы, в Жмеринке, бегаю по дому, пихаю гвозди в розетку, играюсь, одним словом, и нахожу коробку жестяную с печеньем, — произнесла Галя, поправив на плече рюкзак. Голос ее посуровел. — И радуюсь, как дурная, коробку эту открываю… а там нитки. И каждый год потом заглядывала в эту коробку, надеясь на то, что там печенье песочное, да с орешками, а нет там нихрена никакого печенья, только нитки. До сих пор, как к маме приезжаю, заглядываю, а там нитки. Надежда вдребезги каждый раз. Вот что такое боль, Никита. Когда надежды нет, а ты надеешься. Никита аж рот раскрыл от такой глубинной мысли. В арсенале знаний о жизни этого паренька примерно пять процентов занимали уроки в школе каратистов, восемьдесят процентов по праву были накоплены рассказами и советами бухого сенсея, а оставшиеся пятнадцать процентов, судя по тому, как округлились глаза Никиты, заполнились заключениями стеклодува Гали. — Теть Галь, а че ж делать-то? — поинтересовался Никита у «мудрейшей». — Юрца искать, — напомнила Галя. — Да я про Светочку! Галя закатила глаза, порядком подустав от этой подростковой мелодрамы разбитых сердец. — Это твоя Светочка сейчас, в шестнадцать, милая и цветущая. После тридцати все эти Светочки превращаются в таких, как я. — Господи! — ужаснулся Никита. — Вот и думай. А теперь тихо, я слышу трансвестита. Трансвестита Добрыню было действительно сложно не услышать. — Сколько у вас танков?! — орал Добрыня, склонившись над перепуганным мальчиком Юрой. Примотанный к березе веревкой мальчик нервно икнул. Добрыня, поняв, что вопрос поставил несколько некорректно, чуть смутился. — То есть, где Треххвостое Чепушило?! Говори! Пока замерзший экзорцист малевал на подтаявшем снегу пентаграмму, а Толик, уже зная ритуал извлечения демона, пил самогон из фляги, дабы видеть демона ясным (ну почти ясным) взором. Глядя на то, как Юрец визжит сквозь заткнутый своими же варежками рот, стеклодув Галя прищурилась. — Гниды батайские… — Теть Галь, вы только держите себя в руках, а то засада… Но граненый стакан, запущенный из оврага-укрытия, угодил прямо в нос и без того избитого Добрыни. Возликовав, что хоть кто-то наконец ринулся в бой раньше него и он теперь не заслужил клеймо воинственного придурка, Никита выскочил из оврага, цепляясь руками за корни деревьев. — Расенган! Но попал мячиком вместо экзорциста в мальчика Юру, за что тут же получил болезненный поджопник сапогом стеклодува Гали. — Девятихвостый Демон Куприян! — воскликнул Толик, мигом осознав, кого таит в себе Никита, однако Добрыня этой бдительности не оценил, ибо ориентировки на буйного пацана с Девятихвостым были разосланы по всему Батайску и только дебил мог бы не узнать его. — Пидор в каске, — прорычал Никита. — Шо? Я? — Ты! Не стерпев такого неуважения к собственной сексуальной ориентации, которая, к слову, была натуральнее любого бифидойогурта, бандит Толик выхватил из-за ремня шампур, на манер шпаги. — Добрыня, проводи ритуал, я прикрою. — Я не забуду твой подвиг, Толик, — сказал трансвестит, швырнув в стеклодува Галю петарду. — Если ты погибнешь в бою… Никита сжал теннисный мячик Расенгана, а Толик поправил шахтерскую каску. — … то я заведу себе нового напарника, — подытожил Добрыня и, увернувшись от запущенного в него граненого стакана, махнул рукой перепуганному экзорцисту, чтоб начинал ритуал. И началась очередная смертоносная битва века: Никита Узумаки и Стеклодув Галя против Слабоумного Толика и Трансвестита Добрыни. Пока на заднем плане Юрчик корчился в адских муках, а экзорцист, размахивая сушеным букетом щавеля, проводил свой зловещий ритуал, каратисты сцепились в жесткой схватке. Трансвестит Добрыня, наскоро облепив петарды пластилином, швырнул их в женщину-стеклодува. Толик, в рамках своей Техники Призыва, стащил с себя кожанку и принялся душить ею Никиту, попутно что-то горланя про то, что сейчас у него выпрыгнет глаз от напряжения, как у его сослуживца, о котором он, вероятно, не рассказывал. Стеклодува Галю переполнял то ли страх за мальчика Юру, то ли ненависть к Добрыне за то, что он выглядит женственнее ее даже с разбитым носом и выбитым зубом, поэтому, разбив о голову трансвестита трехлитровую банку, она напугала даже Треххвостого Чепушилу, который вылезал из Юрчика грязно-серой тучей. — Куприян, — крикнул Никита, сняв с пояса флягу. — Я выби… Но ушлый Толик, с ноги выбив у него флягу, которая полетела далеко в овраг, лишил пацаненка главного преимущества. — С-с-сука, — прошипел Никита. — Ок, по классике. Расенган! Толик, лихо отбив теннисный мячик палкой, прыгнул вперед. — Теть Галь! — заорал Никита, повернув голову в сторону. — Трансвестит атакует! Действительно, хитрый Добрыня, вскарабкавшись на дерево, пока Галя отвлеклась на перекур и продажу стаканов экзорцисту, облепил десяток петард пластилином и, дьявольски хохоча, чиркнул спичкой. Галя, обернувшись, тут же сунула руку в рюкзак, чтоб швырнуть в трансвестита свое очередное изделие из стекла, но рука ее лишь зачерпнула воздух, а ногти царапнули пустое дно. Глаза стеклодувши расширились в ужасе. — Что, Галина, чакра закончилась? — трактовал по-каратистскому Добрыня, ликуя. — Сдавайся! — Теть Галь, не слушайте этого гондона! — заорал Никита, понимая, что эта женщина сейчас с перепугу сольется и оставит его одного. — Гляньте, рожа у него какая побитая! Вы его почти ушатали! Галя, лишившись стаканов, медленно подняла руки вверх и виновато глянула на мальчика Юру. Добрыня радостно подпрыгнул, чуть не свалившись с дерева при этом, Толик опустил шампур и принялся искать наручники, а Никита, сжав теннисный мячик, стиснул зубы. — Да вы че? Вы че, теть Галь? — прошептал он в ужасе. — Это ж провокация. Ну закончились у вас стаканы, так шо ж теперь, врагу сдаваться? Миссию проваливать? А как же путь каратиста? Как же надежда на победу? Галя опустила пустой рюкзак на землю. — Нет надежды, Никита. Стаканы кончились. — Да и хуй бы с ними, с теми стаканами! — крикнул Никита с вызовом. — Вы каратистка. Вам миссию доверили, а это значит сделай или сдохни! Не, сдохни, но сделай! Сдаются только ссыкуны позорные. — Поэтому я никогда не сдавался, — ввернул Толик. — И сослуживец мой, я вам о нем не рассказывал, ему глаз арматурой… — Всегда есть надежда на победу, даже когда стаканы кончились! У меня этот хер в каске флягу с портвейном выбил, так шо ж мне теперь, сдаваться? Каратисты не сдаются, потому что всегда есть надежда, тетя Галя, — произнес Никита Узумаки. — А если надежды нет, то вы хреново верили. — Пацан дело говорит, женщина! — закивал трансвестит с дерева. — Я вот надеюсь, что Сосо выйдет из зоны и мы с ним снова будем вместе беспредельничать. Галя, не сдавайся, я в тебя верю! — Добрыня! Ты за кого вообще? — возмутился Толик. Добрыня прижал руки ко рту, поняв, что и его понесло. — Бля, ну хлопец так душевно сказал, — смутился он. — Теть Галь, — снова позвал Никита. — Нельзя сдаваться. Ради Юрчика и пути каратиста. Не сдавайтесь. И однажды в вашей жестяной коробке вместо ниток появятся печеньки. Губы стеклодува задрожали. Поняв, что задел своим приступом эпичности нужную струну души этой суровой хабалки, Никита усмехнулся и, затянув потуже бандану с приколотым к ней значком Малого Коноховска, повернулся к Толику. — Тоби пизда, — услышал Никита грозный клич Гали, которая, швырнула в Добрыню свой пустой рюкзак и сбила того с дерева. — Добры-ы-ыня! — завопил Толик и кинулся на помощь, но тут же получил по затылку с вертухи. Никита, загоготав, показал стеклодуву Гале большой палец и снова встал в боевую стойку, как вдруг услышал позывные той самой надежды, о которой говорил. — … в армии отслужить это почетно и правильно. Там и дисциплина, и кормят хорошо, и бабы мужиков в форме любят, — звучал далеко в чаще голос Евкакия-сенсея, который вел отряд каратистов на помощь ученику и новой любовнице. — Так что если узнаю, что кто-то купил военный билет… Никита чуть было не заорал о помощи, как Толик зажал ему рот ладонью и, толкнул в овраг, куда уже Добрыня затащил стеклодува Галю, только увидев, как далеко за кустами мелькнули фигуры малоконоховских каратистов. Злобный экзорцист затолкал бездыханного Юрчика рядом с трансвеститом, и, пригнувшись, протянул банку с запечатанным в ней Треххвостым Чепушилой. — С вас триста пятнадцать рублей мелкими купюрами, — одними губами прошептал экзорцист. Никита закусил губу и хотел было крикнуть во все горло, чтоб сенсей и друзья услышали, но Толик, уперев ему шампур в бок, покачал головой. Трансвестит Добрыня, шикнув на экзорциста, натянул Гале на голову ее же рюкзак и принялся тихонько обматывать ее запястья бельевой веревкой. — Армия, щеглы, это школа жизни, только вместо двоек в ней наряды, а вместо пятерок — дополнительный паёк и верные сослуживцы. — Видимо в процессе поисков беглецов Евкакий-сенсей не оставлял надежд прочитать поучительную лекцию о пользе и необходимости весеннего призыва. — Я вам, скорей всего, не рассказывал о своем сослуживце Олеге, которого прижало березой… Бандит Толик прижался спиной к насыпи в овраге и сжал шампур еще крепче. — Сенсей, а Никита точно найдется? — Конечно, Хавроша, что с ним станется. — Голос разведчика звучал совсем близко. — Мы шли по следу из упаковок от «Доширака», след обрывается здесь. — Как он там, два часа горячего ничего не ел, — волновалась Хавроша. — Это хорошо, что я термос с борщом захватила с лагеря. Изголодался, поди, два часа на одном «Дошираке». «О, борщ», — мысленно обрадовался Никита и даже на радостях позабыл о том, что ему в бок упирается шампур. — «Эх, мне б такую бабу, как Хавроша… горя б не знал. Только где ж ее такую найти?». — Мисс Хавроша, вы слишком переживаете, — послышался голос Савелия. — Эх ты, демократия в лосинах, ничего святого, — фыркнул Евкакий. — Как же не переживать? Они ж с Никитой в одни ясли ходили, за одним столом манку с комочками жрали. Настоящая дружба зарождается как раз в детском саду. Вот помню, как мы с Олегом, сослуживцем моим, я вам о нем не рассказывал, в детском саду познакомились. — Толик, что с тобой? — прошептал Добрыня в овраге. Толика аж затрясло — шампур в его руке заходил ходуном. — … золотое было время. Каша молочная на завтрак, прогулка на площадке, обед, тихий час, — совсем разностальгировался сенсей. — Не ценили мы тихий час, дурными были. Только нянечка выйдет, мы простыни связывали и по ним из окна вылазили и бежали на огороды, крыжовник воровать. Однажды к Джеки Чану залезли, так он ружье солью и… — … и месяц на жопе сидеть не мог… — Толик, тихо, — шикнул Добрыня. — А утренники — это ж вообще песня, — вздохнул Евкакий-сенсей. — Как сейчас помню, на Новый год, я в костюме зайца, Олег в костюме Чебурашки, народу много, даже дядьку Мордатого под подписку из психдисансера к племяннику на утренник выпустили. Один хрен зря, он все равно, психопат конченый, украл костюм Деда Мороза и изувечил памятник Первому Председателю… Бандит Толик в овраге усмехнулся в свою каску. — Кто ж его такого пустил? — поинтересовался Коля Инузука. — Психопата. — Дык, к племяннику на утренник — святое дело. Не хотели пускать, мол, у него мат через каждое слово, дети понахватаются чего доброго. Ну, я хуй его знает, вроде никто не нахватался, а им, в психдиспансере, лишь бы попиздеть, — пожал плечами сенсей, внимательно изучая следы на снегу. — А как не отпустить человека на утренник, у нас там такая культурная программа была — все село собиралось. Хороводы водили вокруг ёлки, под «Прекрасное далеко». — Подо что? — переспросил участковый Ярослав. — Че, не знаешь эту песню? — ужаснулся разведчик. — Да как так-то? Чему вас там в ЦРУ вообще учат? Как можно быть шпионом и не знать «Прекрасное далеко»? Ну тип: прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко, не будь ко мне жестоко… — ЖЕСТОКО НЕ БУ-У-УДЬ! — раздался вой из оврага. — Толик, мразь! — взвыл Добрыня. — Атас! — заорал Евкакий-сенсей, завертев головой. — Овраг! События развивались с молниеносной скоростью. Ностальгия бандита Толика круто повернула исход миссии батайских захватчиков в иное русло. На Добрыню прыгнул боевой Пекинес Тузик, Толика из оврага за шкирку вытащил Ярослав, стеклодув Галя, раскрасневшись при виде загадочного разведчика, сбросила с головы рюкзак и принялась отпаивать мальчика Юру самогоном, флягу с которым вытащила у бандитов. Никита, нашарив в овраге свою флягу, с портвейном, сделал огромный глоток и принялся гоняться за экзорцистом по поляне. Радостная Хавроша бежала следом, по пути наливая Никите в тарелочку борщ из термоса. — Юрчик! Живой! — радовалась стеклодув Галя. — Ура, меня не посадят! — Я знаю, кого посадят, — важно сказал Евкакий-сенсей, в тот самый момент, когда участковый Ярослав связывал веревкой бандита Толика. — Готовь вазелин, Добрыня, что-то мне подсказывает, что он тебе очень пригодится. Добрыня сплюнул на землю и, в отличие от стеклодува Гали, сдаваться никогда не умел, даже находясь в поистине беспросветной жопе. Пока каратисты отвлеклись на поедание Хаврошиного походного борща, а Евкакий-сенсей увел стеклодува Галю обратно в овраг, дабы лично записать ее свидетельские показания, трансвестит подполз к валявшемуся на земле боевому шампуру и принялся лихорадочно пилить и без того хлипкую веревку. — Вы имеете право на адвоката, — зачитывал права Савелий. — Если вы не можете себе его позволить, вам предоставит его суд… — Никита-кун, я уж думала они тебя покалечат, — всхлипывала Хаврошечка, сжимая в объятиях своего потенциального председателя. — Тю, ты странная, Хавроша, — не отвлекаясь от борща, фыркнул Никита. — Я ж главный герой, что со мной станется. Я ж не в «Игре Престолов». Жаль только, что экзорцист сбежал с банкой, где Чепушило… И пригорюнился, ибо миссию, фактически, провалил. — Ну что ты, Никита, — успокоил добродушный участковый. — Главное, что бандитов задержали. — ВАЛИМ, ТОЛИК, ВАЛИМ! — распилив веревку, верещал трансвестит Добрыня и потащил Толика за руку. Толик, злорадно хохоча, кинул в Савелия свою кожанку, дабы дезориентировать и, сжав шампур, кинулся наутек с прытью подстреленного в зад лося. — Суки! — орал Никита и кинулся бы следом, но в тарелке стыл борщ. — Галка, надевай колготы, бандиты сбежали! — высунувшись из оврага, гаркнул Евкакий-сенсей. Участковый Ярослав достал трясущимися руками табельный пистолет и прицелился, но тут же вспомнил, что пистолет пластмассовый, детский и был выдан ему председательшей для понтов. А бандиты, скрывшись в сухих зарослях, пропали из вида, оставив после себя лишь неприятный осадок и вереницу следов.

* * *

— Бля, ну бывает, — подытожил Евкакий-сенсей. — Кто ж знал, что трансвестит умный. — С другой стороны, если бы бандит в шахтерской каске не выдал бы их местонахождение подпеванием песни, мы бы их в жизни и не нашли бы, — сказал местный оптимист Шурик Абураме. — Интересно, чего это он запел вдруг? — Да дебил потому что, — сказала стеклодув Галя, надевая на Юрчика шапку. — Такой дебил, шо небось какой-нибудь латентный Учиха. — Э! — возмутился Никита. — Шо «э»? Видела я твоего Сеню — мозгов как у бульонного кубика. Все, Юрчик, готово. Галя выпрямилась и закинула за спину пустой рюкзак. — Что будет с вами, тетя Галя? — поинтересовался Никита и присел на пенек, чтоб завязать шнурки. — Я заберу Юрчика в Жмеринку, подальше от бандитов и Остромысла. Авось в моей жестяной банке вместо ниток появились печеньки, — сказала женщина-стеклодув и подмигнула. — Ну, пойдем, Юрец, нам еще попутку до вокзала ловить. Проводив взглядом стеклодува и гениального, но чуть заторможенного после экзорцизма и целебного самогона мальчика, каратисты вернулись к поеданию походного борща. — Ну, все хорошо, что хорошо заканчивается, — сказала Хавроша, достав из сумки судочек с пельменями. — Савелий, иди кушать, что ты там замер! Простой русский парень Савелий, все еще сжимая в руках кожанку бандита Толика, внимательно изучал найденный в ее кармане бумажник, в котором, помимо смятых десяти рублей и счастливого билетика из троллейбуса сыскалась занятная черно-белая фотография. На потрепанной фотографии у нарядной ёлки красовались двое пятилетних ребят: тот, что слева — с ватными ушами зайца, другой в странном костюме какой-то ушастой животины. Аккуратная подпись фото на изнанке гласила: «Зайчик и Чебурашка — друзья навек. 1986 г.». — Иду, мисс Хавроша. Сейчас иду. — Глянь, небось пошел в ЦРУ звонить, сказать, что нашел в овраге нефть, — усмехнулся Евкакий-сенсей, указав, как Савелий, деловито прижимая телефон к уху, зашел за дерево. И тут же посуровел. — Под березой не стой! Ты ж такой еще молодой! Я тебе не рассказывал о своем сослуживце, которого… Облокотившись, вопреки воплям сенсея, на дерево, Савелий терпеливо дождался, пока стихнут гудки ожидания вызова и на звонок ответит коллега по разведуправлению, знакомство с которым пусть и началось не очень хорошо, но не настолько, чтоб не позабыть это досадное недоразумения ради общего дела: — Че, просрали миссию? Добрыня только что отзвонился, сказал, что сбежали они с Чепушилой в банке, — прозвучал голос из телефона. — Ну да ладно. Когда у нас баня? — В пятницу, — шепнул Савелий и сразу перешел к сути. — Мистер Иван, вы сейчас просто охренеете от того, что я вам расскажу…