Граница победы

       Раздался крик. Протяжный, разрывающий перепонки, но все еще крик. Крик…        Китнисс в отчаянии зажала уши руками и поджала ноги. «Прекратите, хватит!» — крутилось у неё в голове.        Крик прекратился. А новый, кажется, уже и не предвиделся. «Это из-за меня, -думала она, — ей плохо из-за меня». Это не заканчивалось который день. Час. Минуту. У голоса в голове уже не было мочи кричать: «Выпустите меня!»        Белые стены давили. Белые стены душили. Китнисс обхватила колени руками и, задрав голову, начала качаться взад вперед — лишь бы успокоиться и не закричать снова.        — Меня зовут Китнисс Эвердин, -шептала она одними губами, не в силах выдавать и звука. — Мне семнадцать лет, я родом из дистрикта двенадцать. Мой дом… разрушен.        О, эти руины! Да на них можно было бы экскурсии водить! Чтоб все видели, что бывает с революционерами, с теми, кто идёт против власти Капитолия.        — Я… была сойкой-пересмешницей.        «Огненная птица!» — гоготал один из миротворцев, поднося к волосам девушки зажигалку. — «Посмотрим же, как ты пылаешь!» Китнисс отчетливо помнит эту жгучую боль на голове. Местами волосы вконец сгорели, а где-то еще остались неровными прядями. Умелые стилисты все бы привели в порядок. Жаль только, что и они теперь уже были мертвы.        — Я в плену у Капитолия. Я… уродина.        Впрочем, последнее Китнисс мало волновало. Её никогда особо не интересовала внешность. Близкие люди для девушки были куда важнее.        — Моя сестра за стеной. И она…        Мысль оборвалась и раздался хриплый всхлип. «Нет, нет, нет…» — неустанно повторяла Китнисс самой себе. — «Как это могло случиться? Почему она? Почему?!» Уткнувшись в колени, девушка заскулила, вдыхая запах собственной крови с разодранных коленей.        Как это могло произойти? Она и сама не знала. Вернее, не хотела знать, вспоминать, как связанную Прим втолкнули в черную комнату и зажали между ногами. Как она извивалась, рыдала, умоляла. Как мужские руки крепко держали ее лицо, а затем начали медленно вливать некую жидкость в глаза девочки. Как Китнисс рвалась к ней, выла, орала на людей вокруг и даже попыталась выцарапать глаза одному из миротворцев, но безуспешно. Последнее что видела Прим это жестокие глаза надзирателя.        Китнисс пыталась, но не могла противостоять воспоминаниям, рвущимся наружу из глубин подсознания. А понимание того, что Прим больше никогда не сможет взглянуть на цветы луговины, лютика и леди, как все изменилось, разламывало представления о жизни и надежду на то, что всё снова вернётся в норму. «А может оно и к лучшему?» — спрашивала себя Китнисс. — «Не стоит Прим видеть будущее. Будущее революционеров.»        — Революция провалилась.        Все эти красивые слова о свободе, речи Койн… где они сейчас? Где?! Где они в тот час, когда столько детей остались сиротами и калеками? Где все обещания? Где же эта пресловутая «справедливость»? Ее сестра слепа, мать безгласая. А скольким ещё несчастным повезло меньше?        Одно Китнисс поняла точно: революция — это не красивые слова о свободе, нет; не те агито-ролики, что наснимал Плутарх десятками, не равенство и мечты. Нет. Это кровь. Много крови и жестокости. И нет в этом ничего романтичного.        Но, всё же, ей хотелось верить в светлое будущее. К сожалению, надежда оборвалась вместе со зрением Прим.        — Пит… — имя всплывает из глубин подсознания, — жив. Я слышу его крики каждый день. Он…        Китнисс снова всхлипывает. Пит всегда умел красиво говорить…жаль его. Всех жаль. И Гейла. Он тоже где-то рядом. А остальные? К Китнисс приводили только Гейла, Пита и её семью. Ей хотелось верить, что остальные Хоторны остались в безопасности и смогли сбежать по тому коридору, что вёл из тринадцатого дистрикта за границы Панема. «Наверное, раз их не приводили и не мучали — то они не в плену.» — пыталась успокоить себя девушка. — «Может, уже спаслись и где-то бегают. Счастливые. Только по Гейлу скучают».        — Нас скоро казнят. Рано или поздно. Обязательно.        Китнисс уже мечтала об этом. Даже, скорее, утешала себя мыслями о казни. Лучше пуля в лоб, чем всё это.        Камера постепенно наполнилась нетипичным запахом. Это не кровь, нет, это нечто сладкое, но едва ощутимое. «Что это?» -рассуждала девушка, резко задрав голову. — «Решили изощрённо убить меня газом? Но тогда бы агония уже началась. Что же это?»        Едва ощутимый дым быстро проник в ноздри девушки, а затем и в лёгкие. Тело её наполнилось свинцом, веки потяжелели. Она осторожно легла на пол, не в силах больше сидеть. Почти засыпая, Китнисс поняла, что это было обычное снотворное. «Может, всё-таки яд?» — в надежде спросила она саму себя, понимая обречённость задумки.        Бум!        Взрыв, чьи-то крики — последнее, что услышала Китнисс, прежде чем утонула в царстве Морфея.

***

       Глубоких вдох. Глубоких выдох. Его впервые отправили на такое ответственное задание, нельзя было всех подвести, дядя на него полагался.        «Эй Ник!» — раздался в наушнике голос Боггса. — «Ты уже на месте?»        — Да, — едва слышно выдавил юноша, дабы его не услышали люди вокруг, которых особо и не было.        Родившись в тринадцатом, Ник с пелёнок учился быть солдатом и подчиняться приказам. Нельзя сказать, что бы он был против, наоборот, парню даже нравилось служить отечеству. Он верил всем сердцем, что таким образом может быть полезным и видел в этом смысл — защищать людей и бороться за них. «Не все же могут защитить себя сами,» — объяснял Ник всем своим друзьям отказавшимся от военной карьеры из-за опасности. — «Солдаты необходимы!»        К тому же, у Ника всегда был пример дяди перед глазами. Боггс был бравым воином, которого ценила сама госпожа президент! После эпидемии оспы, в которой погибли родители Ника, Боггс взял его к себе. Он сам потерял семью и был рад принять племянника. К тому же, Ник был похож на свою мать — сестру Боггса — и на самого дядю. Тоже голубые глаза, и светло-русые волосы, почти блондинистые. Вернее, у Боггса они были уже седые, но, пока он не поседел, наверняка, были светло-русые. Осанку Ник тоже держал ровно, имел широкий подбородок, прямой нос и глубоко посаженные глаза, но, ничего из этого не портило добродушное лицо парня.        Нику нравилось жить с дядей, но, вскоре, он сам вырос, а Боггс влюбился второй раз, в девушку не намного младше себя, они поженились и у них родился маленький сын Джозеф. Кларисса была хорошей женщиной, но заменить Нику мать она не смогла. Как и Боггс не смог заменить отца.        Ник стоял в ряду первых революционеров. Он догадывался, что Капитолий стоял за причиной эпидемии оспы и его разрывало от желания мести и справедливости. Он верил в революцию.        Боггс, как правая рука Койн, должен был перевести людей через тайный проход из тринадцатого дистрикта и, иначе говоря, стать новым лидером. Ему помогала Пейлор, вынужденная в какой-то момент покинуть свой родной восьмой дистрикт с остатками сопротивления и перебраться в тринадцатый.        Ник был среди тех солдат, которые должны были охранять беженцев на пути из Панема. Суть была в том, что остатки сопротивления не собирались сдаваться. Мятежникам пришлось разделиться — Пейлор с большей частью солдат и мирными жителями пошла дальше, на выход из дистрикта, а Боггс, с особой командой, отправился обратно. Им предстояло пробраться в столицу, вытащить часть повстанцев из плена (для продолжения борьбы нужна были численность, не говоря уже о символах) и встретится на границах Капитолия и второго с Лайм и её солдатами, которые бежали из своего дистрикта. Вместе они должны были отправиться на встречу Пейлор, а оттуда в другую страну, искать поддержки.        Большего о планах Ник не знал. Но он доверял Боггсу и был готов идти за ним до конца. Нику дали поддельные документы, он смог пробраться к пленным и устроиться миротворцем. Долго он втирался в доверие и вот, неделю назад, по туннелям под землёй вывели часть повстанцев. Среди них были Хеймитч Эбернати, Бити Литье и съёмочная команда. Охрану усилили и, дабы вывести остальных (включая Китнисс Эвердин, её семью, Гейла Хоторна и Пита Мелларка), было решено устроить диверсию со взрывом. Но, во время проникновения, удалось спасти не всех. И теперь часть повстанцев предстояло вытащить прямо с казни, о которой было объявлено через несколько часов после побега других.        Ник должен был предупредить одного очень важного для революции человека, что во время казни этого самого человека спасут. Делов-то! Только кто ему поверит, когда он в форме миротворца? Но выбора не было — Ник должен был доказать, что сам находится на стороне повстанцев. К тому же, до встречи с Лайм, юноша был целиком и полностью ответственен за важного человека, чем, несомненно, очень гордился.        «Иди,» — раздался приказ Боггса. — «У тебя несколько минут.»        Ник машинально кивнул, достал ключи и быстро открыл железную дверь. Он моментально прошёл в комнату и дверь за ним мгновенно захлопнулась. Внутри у юноши всё задрожало. Перед ним сидел столь важный для общего дела человек, которого все уважали, включая Ника. Но в камере пыток юноша оказался впервые. Пленников он до этого тоже никогда не видел.        Ник был солдатом и мужество его покидало редко, однако, мысль о пытках, тем более чужих, его всегда пугала. Всё-таки, лишь недавно он попал на настоящее поле боя и столкнулся с настоящими проблемами, многие из которых теория не предусматривала. Он судорожно сглотнул, подавляя тошноту от запаха крови в камере. Его испугала не сколько кровь, сколько сам пленник. Было в нём что-то странно-ужасающие и непривычное взору.        Он сидел, поджав одну ногу и опустив голову, но слушая, что происходит вокруг и ожидая дальнейших действий Ника. Юноша осторожно двинулся к мужчине, сидящему на полу, тот, в свою очередь, медленно и напряжённо поднял голову; ядовитая усмешка искривила его рот, и, кажется, у него не было одного зуба сбоку. Тяжёлое дыхание пленника разносилось по камере громче шагов пришедшего. Ника передёрнуло — ноздри у сидевшего мужчины раздувались как у разгневанного быка, челюсть была плотно сжата, желваки напряжены.        Ник понял причину своего оцепенения — он учился на солдата и если сражался на тренировках, то лишь с хладнокровными бойцами. Из мирных его все любили и уважали — он никогда не встречал такой ярой ненависти к себе в глазах других людей. «Что такого могло произойти, чтобы человек мог так ненавидеть?» — думал про себя Ник, хотя в ненависти он разбирался не хуже многих.        Тело пленника было украшено многочисленными синяками, волдырями и ожогами. Казалось, он как ткань, собранная из разных лоскутков, и на нём нет живого места. На левом виске у него багровел ожог, нижняя губа была немного разбита, а под правым глазом набухал фиолетовый фингал. Руки у него были в наручниках, а на одной ноге красовалась цепь, прикреплённая к полу.        Ник не знал, как начать диалог. Ему было и неловко что он в форме миротворца, и стыдно за то, что ушёл с мирными, и жалко важного для революции человека, и при этом как-то гордо за него. Юноша ещё слегка приблизился и застыл, глубоко вздохнул и твёрдо молвил:        — Я пришёл поговорить.        Ещё недавно самый желаемый парень Панема злобно ухмыльнулся и спросил:        — И о чём же ты хочешь поговорить?        И в этот момент Финник Одейр расплылся в такой прекрасной улыбке, что Нику и вовсе расхотелось разговаривать о чём-либо.