Четырнадцатая новелла. Куафер.
19 марта 2017 г. в 10:18
***
И снова потекли дни за днями, постепенно превращая весну в лето. Я в полноте отдался работе, запретив себе думать и чувствовать. И даже во сне воспоминания почти перестали тревожить меня. Впрочем, возможно, я просто мало спал. Я работал, работал и работал, превратив свою жизнь в череду повторяющихся действий, призвав на помощь всю свою самодисциплину. Иногда я встречался с Нежинской. После того нашего ночного возвращения из усадьбы Брауна, Нина сочла наши с нею отношения восстановленными. Я не разуверял ее. Кроме того, я надеялся, что увлеченная мной, она оставит в покое англичанина. Поэтому я не сопротивлялся, когда она приглашала меня поужинать вместе. Однажды мы и вовсе провели вместе целый день, отправившись верхом за город. После этих встреч оставалось ощущение горечи и отвращения к самому себе, но я отбрасывал его, не желая замечать. Полагаю, подсознательно я пытался наказать себя, измаравшись как можно сильнее, чтобы даже мыслей о светлом и чистом не могло возникнуть в моей голове. В конце концов, работа превыше всего. И было правильнее для дела держать Нежинскую ближе к себе, чтобы иметь возможность некоторого контроля, а иногда и получения сведений. Так, именно во время верховой нашей прогулки, я узнал, что князь Разумовский оформил опеку над Элис Лоуренс и поселил ее в своем доме. Это было тревожно, но не слишком. Разум Элис спал беспробудным сном, и от доктора Милца, который принимал в ней участие по просьбе Анны Викторовны, я знал, что надежд на выздоровление крайне мало, если не сказать, вовсе никаких. Зато интерес князя к Элис ясно говорил, что синяя тетрадь была им все же не уничтожена. Иначе зачем ему могла понадобиться несчастная девушка, кроме как для расшифровки этих данных. Видимо, в тех стихах был скрыт не только компромат на самого Разумовского, но и еще какие-то важные сведения. И пока тетрадь цела, у меня оставалась надежда рано или поздно ее заполучить. Выполняя желание Анны Викторовны не видеть меня, я старался не бывать в тех местах, где мы могли встретиться. Видимо, эти старания были взаимными, потому что даже случайных столкновений на улице, вполне возможных в маленьком Затонске, не происходило. Наверное, я все делал правильно, потому что даже судьба согласилась со мной, не подбрасывая мне ни единого дела, которое могло бы вызвать у Анны Викторовны желание помочь кому-либо и привело бы ее в управление полиции. Постепенно я привык не прислушиваться к шагам в коридоре, не вздрагивать, когда открывается дверь кабинета. Лишь от великого собирателя сплетен Коробейникова я узнавал порой какие-либо новости о ней, но и эти разговоры старался прекратить поскорее. Но именно эти сплетни кое-что сообщили мне о посетителе, явившемся в один из дней в мой кабинет. Поручик Иван Шумский, молодой человек из хорошей семьи, рано потерявший родных, но делающий прекрасную военную карьеру. Поговаривали, у него были блестящие перспективы. Шумский приехал в Затонск по поводу болезни госпожи Ивановой-Сокольской, которая в свое время приняла в нем большое участие после смерти его родителей и помогла получить образование, послав мальчика в кадетское училище. Сама Екатерина Федоровна была в дружеских отношениях с семейством Мироновых, и поручик, со слов всезнающего Коробейникова, был принят в их доме и рассматривался Марией Тимофеевной как весьма перспективная партия для дочери. К сожалению, госпожа Иванова-Сокольская скончалась вчера после весьма непродолжительной болезни. И вот теперь господин поручик, именовавший ее не иначе, как тетушкой и благодетельницей, сидел в моем кабинете и пытался доказать мне, что эта смерть не была случайной. Зачем ему это было нужно, в расчете ли на наследство или просто от горя потери, я не знал. Да и разбираться не хотел. В данном случае я не видел состава преступления, а следовательно, и повода открывать дело. — Послушайте, — убеждал меня Шумский, — кончина моей благодетельницы была не естественной, а скорей злоумышленной. — Не понимаю, — ответил я ему, — выражайтесь яснее. — Ее убили, — безапелляционно заявил поручик. — У Вас и доказательства есть? — поинтересовался я. — Я думаю, это проклятие, — вздохнул он. — Ну или что-то в этом роде. Я и до подобного заявления не был рад видеть этого блестящего молодого человека. А после этих его слов и вовсе почувствовал нарастающее раздражение. — Проклятие? — я посмотрел на него возмущенно. — Поручик, полиция не принимает к рассмотрению таких обвинений. — А ее слова «Меня убили» полиция принимает? — ответил он мне с неменьшим возмущением. — Вы сами говорите, она болела, была не в себе, — постарался я его урезонить. — К сожалению, я не могу принять ваше прошение. Просто не вижу на то оснований. — То есть как? — не поверил он. — Ничем не могу помочь, — ответил я ему с возможной твердостью. Шумский потупился, задумавшись на минуту. Я сделал вид, что занялся документами, показывая ему, что разговор окончен. — Я найму адвоката! — заявил поручик, поднимаясь. — Ваше право, — не удержал я раздражения. — Я даже знаю, кто этот адвокат. Надеюсь только, что Виктор Иванович Миронов проявит рассудительность и не станет браться за это дело. Увы, надежды мои не оправдались. Уже на следующий день с утра господин Трегубов передал мне постановление от прокурора расследовать дело о смерти госпожи Ивановой-Сокольской, с целью установления, была ли эта смерть насильственной, или вышеозначенная госпожа Иваново-Сокольская скончалась от естественных причин. Разумеется, это вызвало мое неудовольствие — никому не нравится принуждение. Но, в конце концов, наше дело полицейское. Приказали расследовать — будем расследовать. И начнем, пожалуй, с визита к доктору Милцу, который, кстати, и лечил Екатерину Федоровну, и лично присутствовал при ее кончине. Вполне возможно, этим визитом все дело и ограничится. Доктор был весьма мрачен. Ему тоже не нравилось это расследование и он тоже не полагал неестественной смерть помещицы. — Я не смог установить причину болезни, — сказал он мне несколько раздраженно. — Потому как симптомы больной, они не похожи на отравление ни одним из известных мне ядов. Поэтому утверждение господина Шумского, что это могло быть убийство, мне кажется абсолютно несостоятельным. — И тем не менее, есть постановление прокурора о проведении дознания и следствия, — огорчил я Александра Францевича. — Кстати, стараниями известного Вам адвоката Миронова. — Я могу лишь сказать, — сердито отвечал доктор, — что в известных мне описаниях я такого не встречал. — Но и болезнь Вы определить не можете, — уточнил я. — Да, не могу! — признал доктор недовольно, даже несколько возмущенно. — Я могу сказать с уверенностью, что это тяжелое поражение внутренних органов. Чем — я не знаю! — Да Вы успокойтесь, доктор, — сказал я Милцу миролюбиво. — Такие вещи в нашей практике иногда случаются. — Да, такие вещи случаются не только в Вашей практике, в нашей тоже, — куда спокойнее уже ответил мне Александр Францевич. — Вот аналогичный случай у нас, например, был. Я насторожился. Аналогичный? Совпадений не бывает. — Вы что, шутите? — осторожно спросил я доктора. — С такими же симптомами? — Ну да, — доктор достал папку с историей болезни. — Терентьев Савелий Наумович, он умер в три дня. — И давно это было? — спросил я. — Ну, чтобы не соврать, — заглянул в историю доктор, — месяц назад. Да, Вы поговорите, Яков Платоныч, с его сыном, Никитой. Тогда тоже не могли найти причину болезни, ну и, соответственно, смерти. Я только головой покачал. Два случая неясной смертельной болезни за месяц, и никого это не насторожило. Бред какой-то. Кстати, кто сказал, что лишь два? Это еще выяснить надо. Доктор Милц ведь не единственный врач в Затонске. И вполне возможно, другие его коллеги тоже сталкивались с подобными случаями. В общем, кажется, поручик Шумский был не так уж неправ в своих подозрениях. Поблагодарив доктора Милца, я зашел в управление, прихватил Коробейникова и отправился навестить господина Курносова, наследника благодетельницы поручика Шумского. — Нужно искать связь между двумя случаями, — пояснял Коробейникову по дороге. — Легко сказать! — ответил Антон Андреич. — Две смерти, похожие симптомы, — принялся перечислять я, — а еще в нашем деле есть определенные правила. Во-первых, cui prodest. — Ну, в первую очередь это выгодно наследникам, — принялся рассуждать мой помощник. — Даже если предположить, что это убийство, — сказал я ему, — это мог быть только яд. — Что за яд такой, — с сомнением сказал Коробейников, — если доктор Милц не может его определить. — Я к господину Курносову, — сказал я Антону Андреичу, — а Вы отправляйтесь в дом к Терентьевым. Разузнайте, с кем они общаются, кто к ним приезжает. — Dictum factum! — важно ответил мне Коробейников. — Сказано — сделано!***
Господин Курносов, наследник состояния Ивановой-Сокольской, был рано полысевшим человеком с явными следами разгульной жизни на лице. Мое появление его, разумеется, не обрадовало, даже возмутило. — Не пойму я Ваших этих всех расспросов! — сказал он мне, нервно расхаживая по комнате. — А что здесь непонятного? — удивился я. — А правду ли говорят, что тетушка Вас хотела наследства лишить? — Это Шумский нашептал, да? — усмехнулся Курносов. — Да, бывало, тетушка явно гневалась на меня, только, знаете, я скажу Вам одно: лучше мне остаться совсем без наследства, дай Бог, чтоб она только жила. Ну, подобные горестные вздохи и скорбные выражения лиц я видал в таком количестве, что давно научился отличать скорбь истинную от наигранной. Господин Курносов сейчас занимался театром. Это, правда, не делало его еще убийцей. Вполне возможно, смерть тетки была для него просто удачным совпадением. Ну да это неважно. На этой стадии расследования проверять и подозревать мы будем всех, а наследников — в первую очередь. — Так зачем же тогда Шумский приехал? — спросил я Курносова. — Видите ли, я… — неловко замялся господин наследник. — Ну, в карты я проигрался, понимаете? Ну, тетушка написала Шумскому, чтоб тот приезжал и после нее поместьем владел. Ну, она написала, и он, естественно, примчался. Только насчет поместья она ничего такого не говорила. И завещания она не оставила. — Так значит, Вы наследник, — уточнил я. — Разумеется! — подтвердил Курносов. — Шумский, он же даже не родственник. И опекуншей его тетушка официально никогда не состояла. — Ну, а что же Вас тогда беспокоит? — спросил я, в который раз отмечая сильное его волнение. — Следствие Ваше беспокоит, — натянуто улыбнулся господин Курносов. — Видите ли, кому было бы приятно, когда какой-то молодчик обвиняет тебя в смерти тетки, когда сам-то… — Что? — поощрил я замешкавшегося Курносова к дальнейшему рассказу. — Ну вот, Вы посудите сами, — с доверительностью обратился ко мне наследник, — если меня, например, признают виновным, то значит, меня лишат наследства. Значит, тогда Шумский отсудит все! — Но если не виновны, чего бояться-то? — спросил я его. — А то Вы не знаете, как у нас следствие ведется! — пренебрежительно бросил Курносов. — Ну только Вы мне про это не говорите, — одернул я его строго. Он сообразил, что натворил, принялся торопливо извиняться. Я только покивал в ответ. Свое представление о Курносове я составил довольно быстро, и грубая его фраза ничего для меня не добавила. Мне этот человек уже и так был неприятен. Оставив Курносова, я отправился поговорить с кем-нибудь из домашних слуг. Мне попался Федор, дворник, который заодно был в доме и вместо привратника, и вообще на все руки мастер. Мужик он оказался умный и разговорчивый. Он мне рассказал, что с Терентьевыми его покойная хозяйка дружбы не водила и в дом не приглашала, даже если вдруг и была знакома, что вряд ли. Кухарила в доме его жена, уже много лет. И покойная барыня, с его слов, отдельных блюд для себя не требовала. Что люди едят, то и ей хорошо было. Учитывая, что больше в доме никто не умер, пищевое отравление можно было отбросить. Выяснив, что мой собеседник еще и грамоте обучен, я попросил его составить мне подробный список всех, кто за последние две недели приезжал в поместье, от посыльного до знатных господ, и завтра принести мне в управление. В управлении меня ждал расстроенный Коробейников. Его миссия закончилась полным провалом, так как господин Терентьев просто выгнал моего помощника, не пожелав с ним разговаривать. — Как разговаривать не захотел? — возмутился я подобным пренебрежением. Антон Андреич только потупился виновато. Во многом он был хорош, но там, где нужно было задавить авторитетом и противостоять хамству, чаще пасовал. — Привозите его завтра ко мне, — велел я, — и возьмите городового, если брыкаться будет. Что еще? — По моему приезду у Терентьева была некая мадам ле Флю, — доложил Коробейников. — И разговор их был… недружественный. Что за привычка у моего помощника выражаться околичностями! И знает ведь отлично, насколько меня подобная манера разговора выводит из себя, но все равно отвыкнуть не может. — Прямо говорите! — потребовал я строго. — Ругались, — ответил он. — Одну только фразу я услышал: «Как бы Вас не постигла участь Вашего батюшки». Холод по всему телу прошел! Что-то мой помощник как-то слишком впечатлен этим делом. Обычно так бывало, когда дело касалось чего-либо мистического или потустороннего. Но тут у нас пока ничего такого вроде бы нет. Чем же он так впечатлился-то? — Что это за особа, мадам ле Флю? — попытался я выяснить, что же произвело столь сильное впечатление на Коробейникова. — Извольте взглянуть, — он протянул мне газету, раскрытую на странице для объявлений. — Предсказание будущего, раскрытие тайн прошлого… — прочитал я. — Обыкновенный шулерский набор. Ну так поезжайте к ней! Коробейников замялся, потом произнес смущенно: — Быть может… Вы со мной? Вместе? — А что такое, Антон Андреич? — сделал я вид, что не понимаю, что его беспокоит. — Мне совестно признаться, — потупился Коробейников, — но из-за этой фразы у меня закралось ощущение… — А что, если она вправду ведьма? — спросил он шепотом, приблизившись. Ясно! Мой помощник испугался ведьмы-шарлатанки настолько, что даже забыл, что меня следует бояться сильнее. Сейчас напомню. — Пожалуй, я к этой ведьме сам съезжу, — сказал я, вставая. Антон Андреич немедленно устыдился, что я поеду в такое опасное место один, без его защиты. — Можно я с Вами? — бросился он меня уговаривать. — Мне будет неспокойно! — Боитесь? — сказал я ему резко. — Здесь оставайтесь, канцелярией занимайтесь! Вот так. В следующий раз подумает, прежде чем пугаться всякой чуши. Комната, где практиковала мадам ле Флю, представляла собой классический образец местообиталища ведьмы-гадалки. На столе хрустальный шар на подставке, на подзеркальнике человеческий череп, ну и прочих атрибутов полным-полно. А вот сама мадам была не совсем похожа на гадалку. Те, обычно, стараются производить экзотическое впечатление. А я увидел женщину в обычном платье, с неприбранными волосами и, вроде как, недавно плакавшую. — Ваш долг велит Вам копаться в чужом белье? — спросила она, когда я объяснил ей причину своего визита. — Что ж, извольте: господин Терентьев обманул меня в самых нежных чувствах. Но теперь между нами все кончено. — Меня особенно интересует Ваша фраза: «Берегитесь повторить судьбу Вашего отца», — сказал я, с интересом разглядывая человеческий череп, превращенный в подсвечник. — У полиции везде уши, — сказала она. — Тогда странно, что Вам неизвестно все остальное. — На вопросы отвечайте, — одернул я ее строго. — Хорошо, — кивнула мадам ле Флю и приступила к рассказу. — Мы скрывали наше знакомство. Его отец не одобрял. Бог прибрал старика, и я надеялась… Как же мне стыдно было самой явиться к нему! А потом еще услышать… Может быть, я в сердцах сказала, чего говорить не следовало. Он же просто выгнал меня! Она смахнула слезинку с глаз. Я наблюдал за ней, слушал и пытался понять, верю я ей или нет. Почему-то однозначного ответа не получалось. — Господи! — подхватилась вдруг мадам ле Флю. — Мне нужно привести себя в порядок. И она быстро скрылась за ширмой в углу комнаты. — А хорошо ли младший Терентьев ладил со своим отцом? — спросил я невидимую мне собеседницу. — Откуда мне знать, — ответила она из-за ширмы. — Хотя старик был самодур, да и жаден изрядно. — Так Ваша размолвка с Терентьевым, — уточнил я, — была основана только на Ваших личных отношениях? — Разумеется, — ответила гадалка. — А что нам еще делить? Что ж, я вроде бы узнал все, что нужно. Теперь мне требуется поговорить с Терентьевым, чтобы выслушать его версию. — Благодарю, — сказал я в сторону ширмы, — будьте здоровы. — Постойте! — окликнула она меня. Я повернулся. Мадам ле Флю вышла из-за ширмы. И сейчас она ничем не напоминала ту расстроенную женщину, с которой я разговаривал несколько минут назад. Яркое платье, делающее ее похожей на экзотическую птицу, причудливая причёска. Ни следа слез на лице. — Хотите, я Вам погадаю? — спросила она с загадочной улыбкой. — Я все равно уже опоздала, поеду утром. И, не дожидаясь моего ответа, мадам ле Флю присела к столу с колодой карт в руках. — Да нет, спасибо! — сказал я с заметным сарказмом. — Избавьте. Надев шляпу, я уже шагнул в дверной проем, когда услышал ее слова. — Рядом с Вами есть женщина, — сказала гадалка вкрадчиво. — Вы скрываете друг от друга Ваши чувства? Против своей воли я остановился, прислушиваясь. — Ей грозит опасность, смертельная! — встревожено проговорила мадам ле Флю. И тут же смешала карты, — Впрочем, Вы же не просили о гадании… — Что за опасность? — спросил я ее. — Ну Вы же не верите во все это! — сказала гадалка. И добавила, кокетливо взглянув на меня снизу вверх: — Или верите? Я усмехнулся в ответ и вышел. Гаданиям я не верил, разумеется. А вот в то, что меня сейчас пытались пугать, верил стопроцентно. Переиграла мадам ле Флю, увлеклась. Если бы она остановилась на первом акте, я бы, скорее всего, поверил ей. Но она не смогла. И теперь я уверен, что мадам имеет отношение к расследуемым мною смертям или, по крайней мере, что-то об этом знает. В противном случае, поостереглась бы она угрожать полицейскому следователю, пусть и столь завуалированно. И все же я почувствовал тревогу из-за ее слов. Есть две женщины, от которых я скрываю свои чувства. Нина, ошибочно уверенная в моей к ней привязанности, и Анна, считающая, что я… Не знаю даже, что она думает обо мне теперь, но точно не знает о моих истинных чувствах к ней. Кого из них имела в виду мадам ле Флю? Впрочем, не слишком ли много значения я придаю этой гадальной чепухе? К мадам гадалке, несомненно, следует присмотреться крайне внимательно. Но принимать ее гадания всерьез — это уже слишком.***
Утром следующего дня Коробейников доставил в управление господина Терентьева. Как и было приказано, под конвоем. Тот был, разумеется, разъярен таким обращением и сходу ринулся в бой. Отлично, я тоже был не прочь подраться! Мне доставит удовольствие осадить этого наглеца. — Да как Вы смели! — орал мне Терентьев. — С городовым, через весь город! Это позор! — А что в дверях-то? — спросил я его небрежно, намеренно не вставая ему навстречу. — Садитесь. В следующий раз подумайте, прежде чем полицейского чиновника из дому выставлять, — посоветовал я ему. — Что Вам от меня понадобилось-то? — все еще возмущенно, но уже гораздо тише спросил Терентьев. — Есть основания полагать, что Ваш батюшка был отравлен, — сообщил я ему. — Имел ли кто причины желать ему смерти? — Мой батюшка был уважаемый человек, — заявил Никита Савельич. — Его все любили. — А вот это мы знаем, — сказал я ему. — Вот только говорят, что Вы сильно с ним не ладили. — Мало ли кто что болтает! — презрительно фыркнул Терентьев. — Где ж это видано, чтобы сын родного отца травил. — А вот такие случаи часто встречаются, — пояснил я. Господин Терентьев, кажется, наконец-то начал понимать, что я вовсе не шучу. — Вы чего, господин следователь, — проговорил он ошеломленно. — Я не виноват. — А кто? — Я не знаю! Весь гонор слетел с него, теперь он выглядел насмерть перепуганным. — Может, мадам ле Флю или, вернее сказать, госпожа Анастасия Потоцкая? — Вы до нее уже доискались, — спросил Никита Савельич с неудовольствием. — А ей-то зачем? — Она рассказала нам, что Вы хотели на ней жениться, — изложил я ему версию, почерпнутую от гадалки. — Вот только батюшка Ваш был против. — Я? Жениться? — Терентьев, кажется, не поверил собственным ушам. А вот тут я ему, пожалуй, верю. Этакий надутый индюк ни за что не женится на какой-то там гадалке. В самом лучшем случае, сделает из нее содержанку, но только не женится. Похоже, вчера мадам Потоцкая от неожиданности выдумала первое, что пришло ей в голову, чтобы объяснить одновременно и свой визит к Терентьеву, и то расстроенное состояние, в котором я ее застал. Странно, неужели ей не пришло в голову, что я с легкостью проверю ее слова, просто спросив? — Зачем она приходила к Вам? — спросил я его. — Видите ли, я обещал ей денег, — ответил Терентьев, потупившись. — Я ходил к ней на батюшку гадать, а она предсказала ему скорую смерть. Ну, я сдуру и ляпнул, что если все сбудется, то я ей пятую часть наследства отдам. А батюшка возьми, да и помри. Ну, а она стала требовать. А я что ж, дурак, ей деньги отдавать? — Так обещали же! — возмутился из-за своего стола честный Коробейников. — Кому-нибудь из своих знакомых Вы советовали к ней обратиться? — спросил я Терентьева с неприязнью. Ни на минуту не поверил я его попытке представить все, как совпадение. Тут, однозначно, имелся сговор. А потом он просто отказался платить за заказанное убийство, надеясь, что убийца в полицию не пойдет. — Кому это? — не понял он. — Например, поручику Шумскому? — предположил я. — Ваньке-то? — удивился Терентьев. — Да с чего? — Хорошо, хоть знакомство с ним не отрицаете. — Зачем? Мы знакомы с ним с детства, — ответил Никита Савельич. — Целый год в гимназии учились, пока эта Екатерина Федоровна его в Кадетский корпус не отправила. А прошлым летом я встретил его в Петербурге. — А знакомство с господином Курносовым, случаем, не водите? — поинтересовался я. — Видеть — видел. Но так, чтобы знакомство водить — нет, этого не было. Зачем мне? — Действительно… — сказал я задумчиво. И добавил: — Свободны. Только из города не уезжайте. Если из города уедете, обратно доставим под конвоем. Как я и ожидал, Терентьев мгновенно пришел снова в возмущенное состояние: — Да что это все за угрозы такие! — До свидания! — выпроводил я его наконец. Итак, я уверен, что Терентьев сказал правду, хоть и не всю. Он заказал мадам ле Флю убийство отца, а потом отказался платить. Экий бесстрашный тип, однако! Или просто не принял ее всерьез, потому что женщина? Подобные ему, обычно, женщин презирают. Чаще всего из-за того, что женщины презирают их. — Получается, от этого допроса никакого толку, — протянул задумчиво Коробейников, перечитывая протокол. — Не скажите, Антон Андреич, — возразил я ему, — хоть какая-то связь между двумя смертями образовалась. Надо Шумского допросить, найдите мне его и доставьте в управление. Коробейников начал было собираться, но я его остановил: — Да подождите! Это позже. Вам списки тех, кто бывал в доме Терентьева, прислали? — Точно так. — А я как раз получил списки от Иваново-Сокольской. Ну что? Сверим? После получаса работы нам удалось выяснить, что лишь три человека бывали в обоих домах: известная нам мадам ле Флю, поручик Шумский и некий Мишель, модный нынче в Затонске куафер. — Вот нам и новая связь! — обрадовался Коробейников, когда мы обнаружили последнее совпадение. — Не столь очевидная, Антон Андреич, — огорчил я его. — Вы представляете, какая у него клиентура? Хотя к нему я еще зайду. Господин Мишель, модный куафер, недавно прибывший в Затонск и уже успевший покорить своим искусством всех Затонских дам, оказался молодым человеком преувеличенно изящных манер, с наигранным иностранным акцентом. С первого взгляда он мне категорически не понравился. — Чего изволите? — угодливо спросил он меня, когда я представился. — Давно ли практикуете? — осведомился я у него. — Ну, дело свое с юности знаю, а в городе недавно, — ответил он, всем своим видом выражая недоумение моими расспросами. — Наслышан, — сказал я. — И уже успели обзавестись обширной клиентурой? — Так полгорода у меня бывает! — улыбнулся он любезно. — А у другой половины бываете Вы, — ответил я ему не менее любезной улыбкой. — Госпожу Иванову-Сокольскую также посещали? — Была моей клиенткой, — подтвердил Мишель. — Как и господин Терентьев, — продолжил я. Теперь он уже не улыбался. — Точно так! — сказал куафер с некоторым раздражением. — А Вы, собственно, почему интересуетесь? — Оба недавно умерли, — сообщил я. И прибавил, для пущей весомости: — Отравлены. — Что Вы хотите этим сказать? — возмутился Мишель. — Все мои препараты прошли апробацию, у меня все по закону! Да у меня сотни клиентов, все ходят живы-здоровы! Кстати, сейчас у меня назначено госпоже Нежинской! — добавил он со значением. — Между прочим, фрейлина Ея Величества Императрицы. — Да что Вы говорите? — усмехнулся я. — Давно ли она Ваша клиентка? — Первый раз, — ответил куафер. — Вы знаете, это ведь большая удача для меня. — Действительно, фортуна, — подтвердил я. — Прошу меня извинить, — закончил наш разговор Мишель, — мне нужно собираться к юной фрейлине. На душе у меня было как-то тревожно. Вспомнилось некстати предсказание гадалки. Никакой мистики, но если кто-то захочет добраться до меня, то первые кандидаты несомненны. И я должен сделать хоть что-то. Хотя бы оградить их общение с этим несомненно подозрительным типом. Поэтому, едва выйдя на улицу, я подошел к первому городовому, что попался мне на глаза, и попросил его задержать куафера под любым предлогом. Ну, сказать, будто он на какого-то преступника похож, подержать пару часов, а потом отпустить с извинениями. Мне нужно было выиграть немного времени для защиты. От Мишеля я направился прямиком в гостиницу. Как бы я не относился к Нине, смерти я ей не желал и должен был ее предупредить. Но по дороге увидел на улице поручика Шумского и решил поговорить с ним прямо сейчас, не откладывая до его вызова в управление. — Поручик Шумский! — приветствовал я его, подходя. — Неужели? Какая удача! У меня к Вам несколько вопросов. — Слушаю Вас, — с готовностью повернулся он ко мне. — Вам знакома госпожа Потоцкая? — спросил я его. — Нет, — ответил он, не задумываясь даже. — Никогда не встречался. Кто это? — Неважно, — ответил я. — А, как я понимаю, с господином Терентьевым Вы давние приятели? — Ну, не то чтобы… — замялся Шумский. Кажется, приятелем Терентьева он не считал. — Знакомы с детства. Недавно виделись в Петербурге, и в Затонске я его навещал. Просто визит вежливости. Только я не пойму, к чему эти вопросы. — Я Вас подозреваю, — ответил я ему, не скрываясь. — Меня? — поручик был явно удивлен, но вряд ли испуган. — Это же смешно! — Ну, не смешнее, чем подозревать господина Курносова, — сказал я, давая понять, что разницы меду всеми подозреваемыми делать не собираюсь. — Честь имею. Интересно, я на самом деле подозреваю его или просто злюсь по известным мне причинам, которые даже мысленно запретил себе произносить. Хотя он и в самом деле входит в число тех, кто бывал как в доме Терентьева, так и у Ивановой-Сокольской. Так что основания для подозрений у меня, в принципе, имеются. Ну вот и разобрались. Я его подозреваю, и никаких иных домыслов тут нет. И неприятен он мне именно потому, что подозрителен. И с чего бы мне вообще сомневаться в своей объективности? Нет к тому никаких причин. Нину Аркадьевну я обнаружил в ресторане гостиницы, в обществе господина Гордона Брауна. Вот уж неприятный сюрприз! Я и не знал, что они продолжили общение. Впрочем, когда это Разумовский отступался от своих планов? — Яков Платоныч! — приветствовала меня Нежинская. — Посмотрите, кто оказался в наших краях. — Ошьень рад! — приветствовал меня господин Браун. — Осматриваете достопримечательности нашего города? — поинтересовался я. — О, yes! — согласился Браун. — Ошьень хороший город! — Ну, не буду Вам мешать, — откланялся я. — Я лишь на минуту зашел выпить чашку кофе. Я отошел от этой парочки и устроился поодаль, а мистер Браун немедленно вернулся к прерванному мной разговору. Впрочем, довольно скоро разговор их окончился, и мистер Браун откланялся, расцеловав Нине Аркадьевне ручки со всей возможной куртуазностью. Да, судя по увиденному, я многое пропустил. — Как я рада тебя видеть! — сказал Нежинская, пересаживаясь после ухода англичанина к моему столику. — А мне показалось, я не вовремя, — ответил я, усмехаясь. — Почему? — удивилась она. — Ты зря к нам не присоединился. Этот мистер Браун, он такой забавный! — Не хотел мешать Вашему свиданию, — сказал я. — Боже мой, ты ревнуешь! — с радостным изумлением произнесла Нина, заглядывая мне в глаза. — Первый раз вижу его в городе, — пояснил я. — Конечно, — сказала она с иронией, — он же приехал ко мне на свидание! И потом, он же не заключенный в своей Михайловской усадьбе. — Ну да, — ответил я мрачно. Не сомневаюсь, что Нина Аркадьевна приложила все силы, чтобы убедить Гордона Брауна в том, что частые прогулки в Затонск ему весьма полезны. — Ты ревнуешь! — по-своему поняла мою мрачность Нина. — Какое счастье! Ну, насчет счастья не знаю, но довольно удачно, что она поняла меня именно так. В данном случае, ее тщеславие сослужит мне хорошую службу. — Я, собственно, тебя хотел попросить отказаться от услуг этого парикмахера, — сменил я тему, сообщая то, ради чего, в сущности, и пришел. — Мишеля? — удивилась Нина. — Почему? — Подозрительный он, — сказал я. — В последнее время несколько его клиентов умерло. — Куафер-убийца? — сыронизировала Нежинская. — Ах, как интересно! — Пока это не точно, — сказал я, поднимаясь, — но я советую тебе дать ему отставку. — Спасибо тебе, что думаешь обо мне, — нежно сказала Нина, сжимая мою руку. Я коснулся губами ее перчатки и откланялся. Кроме нее была еще женщина в этом городе, о которой я думал гораздо чаще. И ее я тоже должен был предупредить. Хотя уж она-то, в отличие от Нины Аркадьевны, не обрадуется моему визиту. Я знал, отправляясь к Мироновым, что этот визит будет для меня нелегким. Но и предположить не мог, что он станет настоящим испытанием. Потому что первым, кого я увидел, войдя в гостиную, был поручик Шумский с корзиной цветов. Да, судя по всему, и в этих событиях я упустил немало. Сведения Коробейникова устарели. Шумского не просто прочат в женихи, он уже ухаживает по всем правилам. Некоторое время мы с поручиком молча сидели поодаль, бросая друг на друга одинаковые злобно-ревнивые взгляды. К внезапно вспыхнувшей моей ревности примешивалось еще и раздражение из-за ситуации, при которой я оказался как бы в очереди женихов. Очень хотелось выйти на террасу и присоединиться к Петру Ивановичу, отдыхавшему там в компании бутылки домашней наливки. Я не делал этого лишь потому, что подобное поведение было бы слишком похоже на позорное бегство, которое уж всяко не в моих правилах. Так что я просто сидел и ждал, стараясь сохранять каменное выражение лица, но глаза мои снова и снова возвращались к поручику и его корзинке. И мысли, которые лезли мне в голову, добрыми нельзя было назвать даже с натяжкой. Наконец я понял, что нужно хоть как-то разбавить эту звенящую тишину, пока она не взорвалась. — Господин поручик, — обратился я к Шумскому. — Господин полицейский! — с готовностью поднялся он мне навстречу, с корзиной цветов наперевес. — Неужто Вы следите за мной? — Прекрасные цветы, — похвалил я. Вопрос его я оставил без ответа. Пусть помучается сомнениями. В этот момент на лестнице послышались знакомые легкие шаги. Я обернулся. Анна Викторовна застыла в дверях, не сводя с меня глаз. Видимо, не ожидала меня увидеть и была изумлена. — Анна Викторовна! — сказал ей Шумский, вытягиваясь по стойке смирно прямо со своей дурацкой корзинкой в руках. — Мне необходимо с Вами поговорить! — Одну минуту, — вежливо кивнула она ему и повернулась ко мне: — Здравствуйте. Вы к папе? — Нет, — ответил я ровно, — к матушке Вашей. — Она скоро выйдет, — кивнула Анна Викторовна, опуская глаза. — Тогда, пользуясь случаем, хотел сказать Вам пару слов, — попросил я, — и, если можно, наедине. — Извините, — вежливо улыбнулась Анна поручику и отошла вместе со мной к лестнице. — Я вижу, все семейство Мироновых принимает участие в судьбе поручика Шумского, — сказал я. — А между прочим, он под подозрением. — Ну это у Вас, может быть, — холодно ответила Анна. — У семейства Мироновых другое мнение на этот счет. Господи, снова я все порчу своей глупой и несвоевременной ревностью. Ну зачем мне понадобилось ее сердить? И захочет ли теперь она прислушаться к моим предостережениям? — Ну, это Ваше право, — сказал я. — Мое дело предупредить. Просто, будьте осторожны. — Ваши предупреждения ничего, кроме недоумения, у меня не вызывают, — все также холодно сказала Анна Викторовна. — Извините, меня ждут. Я бы сказал, что они вызывают у нее еще и раздражение, но это не меняет сути дела. Она не слушает меня, а я очень за нее беспокоюсь. И поэтому я любыми средствами должен добиться, чтобы Анна всерьез восприняла мои предостережения. Любыми! — Одну минуту, — остановил я ее, решившись. — Я… Я сегодня ходил к гадалке… Если мне не верите, может, гадалке поверите! Она сказала, что… — Вам гадали? — в голосе Анны прозвучало веселое изумление. — Как это Вы допустили? — Она сказала, что опасность угрожает Вам, — не поддержал я шутки. — Прямо по имени назвала! — теперь уже Анна Викторовна вовсе не скрывала иронии. Ох, кажется, я уже принимал участие в подобном диалоге, и не раз. Вот только роли поменялись. Что ж, поделом мне. Теперь я знаю, как трудно, когда ты пытаешься предостеречь, а над тобой лишь смеются. — Нет, — признался я. — Она сказала, что опасность угрожает близкому мне человеку. — Ну так это не обо мне, — все также холодно ответила Анна. — Извините. И резко повернувшись, она ушла в гостиную, где ее ждал с корзиной цветов поручик Шумский. Я же наконец-то осуществил свое желание и ускользнул на террасу, в общество Петра Ивановича. Марию Тимофеевну я могу и там дожидаться. И незачем мне мешать свиданию в гостиной. — Яков Платоныч! — обрадовался моему появлению Петр Миронов. — Давненько! По рюмочке? Интересно, а я его хоть раз видел абсолютно трезвым? Кажется, нет. Но все равно я очень рад его видеть. Да и вообще, Петр Миронов, несмотря на свою общую безалаберность, был мне весьма симпатичен. Было в нем что-то удивительно душевное. Видимо, та самая часть его характера, которая позволила ему стать лучшим другом юной племяннице. — Нет, благодарю, — отказался я, заставляя себя отвернуться от окна, за которым Анна Викторовна с радостной улыбкой благодарила поручика Шумского за цветы. От такой картины выпить захотелось немедленно, но не здесь, не сейчас и не в этой компании. — И часто у Вас поручик Шумский в доме бывает? — поинтересовался я у Петра Ивановича. — Прыткий молодой человек. — Не то слово! — отозвался Петр Миронов, вновь устраиваясь за столом и уютно кутаясь в плед. — Третий раз за два дня. — Ну, — обратился ко мне добрый дядюшка, снова наполняя рюмку наливкой, — может, развлечете меня светской беседой? Я с трудом отвел глаза от окна. В конце концов, почему бы и нет? Уж если и спрашивать совета в таком вопросе, то именно у Петра Миронова. Хотя бы потому, что он точно не поднимет меня на смех. — Вы верите в гадание по картам? — спросил я с некоторой нерешительностью. — Ну, что карта может пророчить беду? — И верю, и видел, — Миронов вдруг сделался внезапно серьезным и даже как-то почти что трезвым. — Но только вряд ли Вам будет этого достаточно. Ответьте Вы мне, Яков Платоныч, верите ли Вы в статистику? — Разумеется, — ответил я. — Статистика — это факты, это цифры. — Вот! — Петр Иванович со значением поднял палец. — Тогда ein Fakt, zum Beispiel: Анна в который раз оказывает Вам неоценимую услугу, помогает Вам в расследовании, а Вы ее по-прежнему не принимаете всерьез. — Должен с Вами согласиться, — ответил я ему, снова отводя от окна непослушные глаза. Интересно, Петр Иванович заметил, что я все время смотрю поверх его плеча? Лучше уж ему не знать, насколько всерьез я воспринимаю его племянницу. — Так же и с людьми, обладающими даром гадателя, — продолжил Петр Миронов, — никто не принимает их всерьез. А предсказания-то сбываются! — Яков Платоныч! — появилась на террасе Мария Тимофеевна. — Вы совсем нас забыли. — Служба, — дежурно извинился я. — Вы позволите Вас на пару минут? — Разумеется, — ответила она, отходя со мной на другой край террасы. — Вы наверняка наслышаны, — сказал я, — в городе появился модный куафер. — Не только наслышаны, — ответила Мария Тимофеевна, — но уже приглашали его к себе. Не думала, что Вы интересуетесь такими вещами. — Интересуюсь, но только по долгу службы, — ответил я ей. — Я прошу Вас воздержаться пока от его услуг. — Вы его в чем-то подозреваете? — встревожилась она. — Не то, чтобы подозреваю, — сказал я, — прямых указаний пока против него нет, но по долгу службы хотел Вас предупредить не использовать его услуги, пока все не выяснится. — Благодарю, — вежливо улыбнулась мне Мария Тимофеевна. — Честь имею. И я удалился, желая оказаться как можно дальше и от этого дома, и от конкретного окна в гостиную. Я так и не понял, согласилась ли Мария Тимофеевна с моим предостережением или с благодарностью отвергла. Но в любом случае, сделать что-либо еще было не в моих силах. Остается надеяться, что Мария Миронова расскажет о моем предостережении мужу, а уж адвокат Миронов, будучи человеком профессионально осторожным, прислушается к моим словам просто на всякий случай. Той же ночью мне принесли записку от доктора Милца, который просил меня прибыть в дом Терентьева как можно скорее. Когда я приехал, Никита Терентьев бредил, и даже мне, непрофессионалу, было ясно, что долго он не протянет. — Есть способ привести его в чувство? — спросил я доктора. — Я как раз пытаюсь сделать укол морфия, — ответил тот. Терентьев выгибался дугой, задыхаясь, на посиневших губах выступила пена. Какая страшная, мучительная смерть! — Никита Савельич, — позвал я его, наклонившись. Он не отзывался, хотя после укола вроде бы затих. — Больше мне помочь нечем, — вздохнул доктор Милц. Внезапно Терентьев открыл глаза. — Вас отравили? — спросил я его. — Да! — прохрипел Терентьев. — Кто? Потоцкая? — Да! — А батюшку Вашего? — Она уговорила! — задыхаясь, проговорил Терентьев. — Я согласился… — Шумскому Вы про нее рассказали? — Бесы! — вцепившись в мой рукав, прохрипел он. — Бесы! Нет!!! От судороги тело его выгнулось дугой, вновь выступила пена на губах. И вдруг он внезапно обмяк. Доктор приложил пальцы к сонной артерии, взглянул на меня: — Он мертв. Я отошел от постели Терентьева, все еще потрясенный кошмарной мучительностью его смерти. Что за яд делает такое с человеком? Кем надо быть, чтобы убивать вот так?! И существует ли противоядие? Утром следующего дня в управление неожиданно пришел Федор, тот самый дворник из дома Ивановой-Сокольской, с которым я разговаривал после беседы с господином Курносовым, и который потом составил мне список всех, бывавших в доме. Он прижимал картуз к груди и был весьма взволнован. Видно, пришел ко мне от отчаяния, не зная, к кому обратиться, а я был, наверное, единственным знакомым ему высоким чином, с которым он вообще разговаривал когда-либо. — Прощения просим, — обратился он ко мне, — дозвольте два слова! — А что такое? — заинтересовался я. — Барин собрал чемоданы и нам велел всем уезжать, — в волнении взмахнул он рукой. — Продаю, мол, имение. — Кому продает? Как? — изумился я. — Мишка-кучер отвез барина к банку господина Бармина, а оттедова на вокзал, аккурат к десятичасовому поезду, — пояснил Федор. — Нельзя ли что поделать, господин следователь? Куда ж нам всем деваться? — Не дело это, братец, полиции, — сочувственно сказал я ему. — К новому владельцу обращайтесь. Однако это все было весьма странно. Куда это так шустро собрался господин Курносов? Ведь ему известно, что следствие еще ведется. Да и намерения продавать имение у него не было никакого. Напротив, он весьма рад был вступлению в наследство. — Курносова в розыск объявить срочно, — велел я Коробейникову. — Вчера я видел, как Курносов разговаривал с Потоцкой, — сказал тот. — А что куафер? — Ничего, — ответил Антон Андреич. — Сходил в банк и вернулся в салон. — Отправляйтесь-ка в банк, — сказал я ему, — расспросите господина Бармина обо всех обстоятельствах сделки. Вести из банка, принесенные Коробейниковым, невозможно было трактовать двояко. Нынче утром господин Курносов прибыл в банк и предложил банкиру Бармину выгодную сделку: продать имение в полцены. Вернее, не само имение, а доверенность на распоряжение наследством, что юридически было, разумеется, разным, но по сути представляло собой ту же продажу. Только вот оформлялось значительно быстрее. А двадцать процентов от полученных денег Курносов распорядился поместить в банковскую ячейку, откуда их уже забрала госпожа Потоцкая. Ну, и если связать эти сведения с тем, что ночью скончался не пожелавший заплатить господин Терентьев, то становилось понятно, что Курносов, узнав о его смерти, возможно даже от самой Потоцкой, перепугался настолько, что быстро продал все, отдал ей деньги, да и сбежал подальше. Так что заказчиком отравления Иваново-Сокольской был все же Курносов, а не Шумский. Неясно пока, как я это докажу, но думаю, от такого типа, как господин Курносов, признания добиться будет не сложно. Ну, а сейчас нужно немедленно арестовать Потоцкую. Поводов для ее ареста у меня предостаточно. Анастасия Потоцкая встретила нас, сидя за столом, с колодой карт в руках. Сегодня она вновь была в скромном повседневном платье и ничем не напоминала экзотическую гадалку. — Вы? — изумилась она при виде меня. — Чем обязана? — Господин Терентьев умер сегодня ночью, — сообщил я ей. Она промолчала, тасуя карты. — Я видел, как он умирал, — сказал я. — Так вот, перед смертью он во всем признался. — Да что Вам мог наболтать этот низкий человек! — ответила она невозмутимо. — Да ведь к тому же, он уже умер. — Зато господин Курносов пока жив, — возразил я. — Вскоре его привезут в город, а пока извольте отдать деньги, которые Вы получили в банке по его расписке. — Ну разве ж я могу противиться грубой силе? — произнесла она с вызовом. — Извольте. Госпожа Потоцкая открыла ящик комода и достала оттуда пачки денег. Одновременно она достала и маленький пузырек, который спрятала в ладони, впрочем, не слишком и скрываясь. — Простите, у Вас в руке, что это? — сказал Коробейников, указывая на пузырек. — Духи, — ответила Потоцкая с легкой насмешкой, протягивая ему флакончик. — Антон Андреич, не открывайте, — остерег я его. — Это может быть яд, который действует на вдыхании. — Но в таком случае, как отравительница осталась в живых? — спросил он меня. — Это я отравительница? — рассмеялась Потоцкая. — Господа, я Вас решительно не понимаю. — Мы поговорим об этом, — пообещал я ей, — в управлении. — Заберите это на экспертизу доктору Милцу, — велел я Коробейникову, осторожно держащему пузырек. В моем кабинете госпожа Потоцкая вдруг передумала запираться. Видимо, потому, что к этому времени в управление доставили снятого с поезда господина Курносова. — Это он, — сказала она твердо, имея в виду Курносова, сидящего напротив, — пришел погадать, а затем спросил, нельзя ли напустить на тетушку какую-нибудь болезнь. Обещал денег заплатить. Я лишь продала ему яд, а уж травить тетушку — это был его выбор! — Послушайте, это неправда! — пролепетал перепуганный Курносов. — Я до сих пор не знаю, каким колдовством она убила тетушку! Мало того, она еще угрожала мне, говорила, что если я ей не заплачу, то она меня убьет! Ну, как с этим, который пытался… Ну, в газетах с утра читали же! — В сопричастности к убийству Ивановой-Сокольской Вы уже изобличены, — сказал я Потоцкой. — Доказать убийство обоих Терентьевых будет несложно. Так что советую Вам покаяться. — А Вы, господин следователь, не священник, — сказала она с полным самообладанием. — Уведите этого низкого человека, я при нем говорить не хочу. Что ж, можно и увести. Курносов мне здесь сейчас без надобности, он уже все рассказал, а оформить можно и позже. — Ну что, рассказывайте! — сказал я Потоцкой, когда Курносова увели в камеру. — Терентьев действительно ходил ко мне, — начала она свой рассказ, — обещал жениться, я ему поверила. — Да бросьте! — перебил я эти романтические бредни. — Про яд рассказывайте. — Да все просто, — ответила Потоцкая. — Дала я Терентьеву яд, он батюшку и отравил. А потом заявил, что денег не отдаст. Вот я его самого и убила. — А Курносов? — спросил я. — По объявлению пришел, — ответила она. — Начал намекать, что не хочет потерять состояние. А теперь все на меня свалить хочет. — А каков рецепт Вашего яда? — поинтересовался я у нее. — Этот секрет я унесу с собой в могилу, — улыбнулась Потоцкая. Странная женщина. Она только что призналась в трех убийствах, ее ждет каторга, а она сохраняет такое спокойствие и достоинство, что невольно вызывает уважение. Если только… Если только она не прикрывает сейчас дорогого ей сообщника, принимая на себя всю вину. — Может, нужно кому-то сообщить о Вашем аресте? — спросил я. — Нет, я одна, — ответила она со вздохом. — Да, насчет предсказания, — внезапно сказала Потоцкая. — Я Вам не солгала. Берегите эту девушку! Видит Бог, я не желаю ей беды! Даже у меня от ее слов пробежал холодок по спине. А Коробейников и вовсе смотрел на Потоцкую не отрываясь, как завороженный. — Антон Андреич, — окликнул я его, — уводите. Потоцкая поднялась и спокойно пошла к выходу из кабинета. Коробейников, все еще под впечатлением, последовал за ней, так что было слегка непонятно, кто кого ведет. Минуты не прошло с их ухода, как в дверь постучали. — Войдите, — бросил я не поднимая глаз от бумаг. Дверь отворилась и вошла Анна Викторовна. Этого просто не могло быть! Но это было. Она пришла и стояла в моем кабинете, глядя на меня бездонными глазами. Господи, как я мог так долго не видеть ее? — Анна Викторовна! — голос мой едва меня слушался. — День добрый. Я поднялся, приветствуя, чувствуя, как улыбка сама собой появляется на моем лице при виде этого чуда… А в следующую секунду чудо исчезло, оставив вместо себя жестокую реальность. В дверь следом за Анной вошел поручик Шумский. Я почувствовал, как каменеет мое лицо. Только длительные тренировки в самодисциплине помогли мне сейчас сохранять спокойствие. Я не потерял самообладания, и это было отлично. Вот и дальше следует продолжать в том же духе. Позже, наедине с собой, я позволю себе почувствовать. А сейчас главное — не показать, насколько мне больно. — Яков Платонович, — произнесла Анна необычно тихо и как-то неуверенно. — Мы к Вам по… по известному Вам делу. — Присаживайтесь, — произнес я официально. — Я слушаю. Шумский подставил Анне стул, и она опустилась на него медленно, будто сомневалась, стоит ли вообще садиться. — Это куафер, — сказал мне поручик, — все указывает на него. — Что именно? — осведомился я ледяным голосом. — Он… — Шумский замешкался, посмотрел на Анну. — Я видела, — напряженно произнесла она, — Катерину Федоровну… И по некоторым… причинам… Я не перебивал ее ни словом, ни взглядом. Просто молча слушал. Но, видимо, я был настолько неприятен ей нынче, что даже находиться со мной в одной комнате ей было невозможно, потому что внезапно она вскочила со стула и бегом выбежала за дверь. Поручик, явно растерянный таким ее поведением, кинулся за ней, окликая на бегу. Но тут же вернулся. — Вы не верите, да? — напустился он на меня. — А насколько мне известно, Анна… — Вы что, хотите, чтобы я арестовал человека только за то, что он занимается своим делом? — спросил я его, уже едва сдерживаясь. — Нет, Вы, вероятно, хотите, чтобы убийца продолжал свое черное дело, — ответил он и вышел, круто повернувшись. Я посмотрел ему вслед и постарался снова начать дышать. Он не знал и никогда не узнает, как близко подошел к черте моего непрощения. Подобные оскорбления в свой адрес я спускать не привык. Но, раз уж она выбрала его, я справлюсь с собой. Ради нее. И еще, отчасти, ради себя самого, чтобы не выглядеть одуревшим от ревности идиотом. Каковым я, собственно, в этот момент и являлся. — Антон Андреич, — сказал я вошедшему Коробейникову, с трудом овладев голосом, — продолжайте наблюдение за парикмахером, за куафером. — Но Вы же говорили… — начал Коробейников. — Если он как-то связан с этим делом, то после ареста Потоцкой он себя выдаст, — сказал я. — А самое главное, я не хочу, чтобы Анна Викторовна сунулась к нему. Вы же знаете ее характер. — Я Вас понял, Яков Платоныч, — сказал Коробейников, и в голосе его я отчетливо различил сочувствие. Может быть, мой помощник и не понимал, что происходит, я и сам-то не все понимал сейчас. Но чувствовал он всегда очень тонко. Вот и сейчас он видел, чувствовал мою боль и пытался утешить. Впрочем, зная меня уже достаточно, он ретировался очень быстро, понимая, что мне необходимо побыть наедине с самим собой. Когда Коробейников ушел, я наконец-то опустился в кресло и закрыл глаза. Мыслей не было. Как ни странно, не было и эмоций тоже. Только очень сильно болело там, где по слухам, находится сердце.***
Позволив себе некоторый отдых в безмыслии, я через некоторое время почувствовал, что могу снова действовать. Следовало взять себя в руки. Работы непочатый край, конца этому запутанному делу пока не предвидится. Нужно было посетить наследника, вступившего в права после смерти господина Терентьева. Мне доложили, он уже приехал в усадьбу. Пожилая экономка, служившая, должно быть, у обоих покойных Терентьевых, проводила меня в кабинет. — К Вам, Иван Савельич, — доложила она, — позволите? Иван Савельич Засокин, поднявшийся мне из-за стола навстречу, с виду едва вышел из гимназического возраста. Был он субтильный юноша, явно тонкой и чувствительной нервной организации. — Что изволите? — спросил он меня, когда я представился. — Так это Вы новый хозяин дома? — осведомился я. — Точно так, — подтвердил он. — Молоды, — оценил я, в надежде слегка вывести его из равновесия. Подобные юнцы легко теряют самообладание, если напомнить им об их возрасте. Этот же вроде бы как и не обратил внимания на мои слова. Возможно, он крепче, чем кажется с первого взгляда. — Меня интересует Ваша родственная связь с покойным хозяином, — пояснил я цель моего визита. — Вот свидетельство о венчании моих родителей, — Засокин достал из папки и передал мне конверт. Это грустная история, — продолжил он. — Батюшка соблазнил матушку, когда она еще была девицей. А отец матушки принудил батюшку тайно венчаться. Однако после венчания батюшка сбежал. — Это что ж получается, — попытался я разобраться во всех этих хитросплетениях, — что Терентьев-старший — двоеженец? — Нет, — ответил наследник, — матушка скончалась в родах. И во второй раз отец женился уже после ее смерти. А я остался на воспитании у деда и взял его фамилию. Я задумчиво рассматривал свидетельство о венчании. Что-то не так в этой истории. Потому что согласно ей Иван получался старшим братом Никиты. Согласно свидетельству о венчании — тоже. Вот только выглядел Засокин слишком молодо. Бывает, конечно, что люди не выглядят на свой возраст, но чтоб настолько! — Мне придется взять этот документ на экспертизу, — сказал я ему. Иван Савельич мгновенно выдернул свидетельство из моих пальцев и спрятал в папку: — Это еще зачем? — спросил он холодно. Кажется, мои подозрения верны. Но не будем пока его пугать. — Обстоятельства смерти Терентьевых вызывают подозрения, — пояснил я. — А я здесь причем? — Ну вы же захотите вступить в наследство? — спросил я его. — Наследство! — высокопарно произнес он. — Это последнее, что я хотел бы получить от отца! В средствах я не нуждаюсь. Но если уж так случилось, отчего б не получить? — Ну вот, — поддержал я его, — тогда Вам будет и легче доказать свое родство, когда документ пройдет проверку. — Что ж, пожалуй, — согласился он и протянул мне свидетельство. — Возьмите. — Благодарю, — ответил я. — Честь имею. — Я проведу Вас! — проявил вежливость Иван Савельич. — Кстати, хороший сюртук, — обратил я внимание, будто между прочим. — У Цейтхеля заказывали, на Невском? — У Бромштейна, на Кузнецком, — любезно улыбнулся он. — Я сюда прямо из Москвы. — Прекрасный вкус, — похвалил я. Хоть какое-то указание на его прошлое. В участке, куда я направился от Засокина, меня ожидали новые неприятности. Поручик Шумский, решив, видимо, взять дело в свои руки, раз следствие в моем лице, с его точки зрения, неэффективно, ворвался в мастерского куафера Мишеля и, угрожая тому оружием, попытался… Ну чего-то он там попытался добиться, я не понял. Видимо, признания. Коробейников и ближайший к месту городовой, прибежавшие на крики куафера, поручика скрутили и обезоружили. Но в результате прикрытие Антона Андреича оказалось разрушенным, а Шумскому грозили серьезные неприятности. — Он грозился меня убить! — с деланным своим акцентом возмущался Мишель. — Объясниться не желаете? — спросил я Шумского. — Я его хотел заставить признаться! — не менее возмущенно ответил поручик. — И Вы сами знаете, в чем! Идиот! Ну какой же он идиот! Я так старался не насторожить Мишеля, чтобы была возможность его взять с поличным, а этот кретин тупоголовый сдал меня ни за медный грош. Теперь, зная, что я его подозреваю, куафер ни за что себя не выдаст, а улик против него у нас нет ни одной. — Отведите поручика в камеру, пусть посидит, подумает, — устало сказал я. Даже сердиться на Шумского сил у меня уже не было. — Вы с ума сошли, что ли? — орал поручик, вырываясь из рук городового. — Покрываете убийцу? — Мне это нравится! — снова развозмущался замолчавший было Мишель. — Убийца?! — Петлицкий Михаил Юрьевич, — обратился я к куаферу его настоящим именем. — Да, — подтвердил он. — Неужто поручик попросту хотел Вас убить? — Он нес какую-то чушь, — возмущенно ответил куафер, — обвинил меня в убийстве помещицы Сокольской. Вы знаете, кто-то распускает обо мне слухи. И я прошу Вас, я требую защитить мое честное имя! — Напишите жалобу дежурному, а мы разберемся, — посоветовал я ему раздраженно. — С удовольствием! — ответил Петлицкий. — А Вам самому-то не кажется странным, — остановил я его вопросом уже в дверях, — что в последние несколько месяцев умерло трое Ваших клиентов? — Очень! Очень даже кажется! — заявил он с чувством. — Только я-то тут причем? — Да, похоже, он и вправду ни при чем, — вздохнул Коробейников, когда Мишель наконец-то вышел из кабинета. — Либо очень хороший артист, — сказал я, в душе склоняясь ко второму варианту. Вот только как теперь я это доказывать буду? — Наблюдение с него придется снимать, — сообщил я Коробейникову, — так как Вы, Антон Андреич, тоже были замечены. — А что мне оставалось делать, Яков Платоныч? — расстроено спросил мой помощник. — Сделайте запрос в Москву по господину Засокину, — велел я ему. — Попросите, чтобы они навестили салон Бромштейна на Кузнецком, узнали, как часто он там заказывает платье, с кем был последний раз, и прочее. И переоденьтесь уже! — добавил я, не в силах больше лицезреть маскарадный костюм, который он на себя натянул.***
Следующим утром, придя в управление, я узнал, что ночью Анастасия Потоцкая покончила с собой, приняв яд. Спешно вызванный дежурным доктор Милц застал буквально последние минуты ее жизни, агонию. Он рассказал, что Потоцкая что-то говорила про расплату за грехи, про то, что на ней прервется цепь. Доктор умолял ее назвать противоядие, но Потоцкая так и унесла этот секрет с собой в могилу. Александр Францевич забрал кулон, в котором содержался яд, в попытке распознать ингредиенты. Но он сам признавал, что надежда на это очень слаба. Не успел я толком разобраться, как смерть Потоцкой повлияет на мое расследование, как мне доложили, что меня желает видеть банкир Бармин. Он поведал чрезвычайно любопытную историю. — Сегодня ко мне приходил некто Засокин, — рассказывал господин Бармин, — якобы сын Савелия Терентьева. С Вашей бумагой и за Вашей подписью, якобы Вы взяли документы, которые подтверждают его родство с покойным Савелий Наумычем. — Ну да. Я действительно забрал у него этот документ, — подтвердил я. — И что же? — Так вот, этот Засокин, — продолжил рассказ банкир, — хотел мне по дешевке сплавить свое наследство. Точно так же как это сделал господин Курносов, за доверенность. Вот теперь я точно был уверен, что Потоцкая действовала не одна. Она была мертва, но кто-то продолжал шантажировать Засокина. Я готов был голову отдать на отсечение, что это был куафер. Просто некому больше! В этом деле не так уж много фигурантов. Но вот ни одного не то что доказательства, а даже мало-мальски значимого повода его хотя бы допросить у меня не было. Но остается господин Засокин. Он жив, и он должен был контактировать с кем-то, кроме Потоцкой. Ведь для кого-то он добывал деньги. Так что вот его и будем разрабатывать. И не медля ни минуты, мы с Коробейниковым отправились к господину Засокину. Он принял нас незамедлительно, в том же кабинете. Не желая терять время, я сразу приступил к делу. — Ваши документы оказались поддельными, — сказал я ему, подавая липовое свидетельство. Как раз перед выходом из управления мне вернули эту бумажку с экспертизы с заключением. — Да-да! Конечно. — Засокин опустился на стул. — Я все скажу. Вот так просто? Ну и прекрасно! Чем быстрее он все расскажет, тем быстрее я поймаю убийцу. Как это бывало со мной иногда, в приближении окончания дела я неистово рвался вперед. Вот и сейчас мне почему-то казалось, что я могу не успеть, и тогда преступник снова убьет. — Это Потоцкая предложила сыграть роль наследника, — рассказывал Засокин. — Сказала, что при смерти богатый одинокий человек. Вот я и согласился подделать документы. Письмо с подписью Терентьева привезла Потоцкая. А свидетельство о венчании вовсе легко подделать. Но об отравлениях я не знал, — он даже со стула поднялся в волнении. — Я не убийца, господин следователь! — Да бросьте изображать из себя жертву, — сказал я ему. — Все изначально Вы знали. — Да Вы ошибаетесь! — Засокин бросился к столу, что-то на нем разыскивая. — Как только я понял, что пахнет жареным, я сразу хотел уйти. Да только вот! И он подал мне листок бумаги с наклеенными словами, вырезанными из газеты. — Как только я получу деньги, — пояснил Засокин, — я должен дать объявление в местную газету о продаже самовара. Вечером того же дня передать деньги в трактире. Итак, преступник сменил тактику. Потоцкая просто пришла в банк и забрала деньги из ячейки. А вот ее подельник куда осторожнее. И побоялся идти туда, где его не просто можно легко засечь, да еще и документы для получения денег предъявлять понадобиться. — Я правда ничего не знаю! — сказал Засокин. — И боюсь за свою жизнь! Посадите меня в тюрьму, тем самым Вы меня спасете. — Арестовать Вас сейчас — значит, упустить преступника, — ответил я ему. — Если хотите помощи, то и нам помогите. Это учтется Вам на суде. — Я все сделаю! — кивнул он с готовностью. — Сделайте так, как сказано в письме, — велел я ему. — За Вами будет постоянно наблюдать наш человек. — Я все сделаю, — ответил Засокин. — Я понял. — Значит, немедля в банк за деньгами, — переключился я на Коробейникова, — а потом в газету, дать объявление.***
Вечером, незадолго до указанного в письме времени, мы с Коробейниковым обосновались в трактире, пытаясь высмотреть того, кто придет за деньгами. Засокин, которого охранял городовой, должен был прибыть точно к назначенному часу. Но вот и время уже миновало, а мы по-прежнему не видели никого, кто вызвал бы наши подозрения. Задерживался и Засокин, что заставляло меня нервничать и сомневаться, все ли я предусмотрел, не ошибся ли в чем. — Не похоже, чтоб Засокина здесь ждали, — со вздохом сказал мне Коробейников. — И они что-то не торопятся! — Это что за детские разговоры, Антон Андреич, — одернул я его и себя вместе с ним. — Терпение нужно вырабатывать. — Вы знаете, иногда терпение может вспыхнуть, как солома! — ответил Коробейников нервно. Вот уж я был согласен с ним полностью. Жаль не будет правильным ему об этом сказать. — Яков Платоныч! — неожиданно раздался крик от двери. Мы вскочили с мест. По трактиру к нам шел, пошатываясь и держась за голову, тот самый городовой, которого я приставил охранять Засокина. — Что случилось? — кинулся я к нему, поддерживая, чтоб не упал. — Виноват, Яков Платоныч! Не углядел! — сказал городовой, опускаясь на стул и отнимая руку от головы. Рука была вся в крови. — По дороге напали. Меня сзади по голове, а Засокина вообще… Выстрел в сердце. Деньги забрали. — Кто? — быстро спросил я его. — Ты их видел? — Не знаю, не видел, — ответил он. — Лекаря сюда! — крикнул я трактирщику. — И городовых вызывайте. Я все-таки ошибся, права была моя интуиция. Я ошибся, и он снова убил. — Не в трактире он должен был деньги забрать, а по дороге к нему, — сказал я Коробейникову, поднимая саквояж и трость. — Поехали к Мишелю, быстро! Окна квартиры куафера были темны. Но дверь оказалась приоткрытой, и изнутри доносились непонятные звуки. Мы с Коробейниковым зашли, приготовив оружие. Вещей в комнатах явно поубавилось. Кое-где валялись забытые склянки. Было похоже, что хозяин дома уже сбежал, забрав и вещи. Но кто же тогда в соседней комнате? Причем шумит этот кто-то так, будто вовсе не боится быть услышанным. Мы осторожно прошли вперед. У комода, роясь в оставленных пузырьках, стоял поручик Шумский. Он-то здесь какими судьбами? После того, как Мишель неожиданно забрал свое заявление, Шумского из-под стражи освободили. Но я надеялся, что он хоть слегка набрался ума и больше к куаферу не полезет. — Ни с места! — навел я на него револьвер. — Полиция? — ответил он. — Очень кстати! — Что Вы тут делаете? — спросил я его. — Ищу противоядие, — взволнованно ответил Шумский, — Анна Викторовна умирает. Это он ее отравил, когда она к нему приходила! И он снова повернулся к комоду, перебирая и разбрасывая пузырьки. — Прекратить! — крикнул я одновременно Шумскому и своему парализующему ужасу. Не время сейчас для паники. Действовать нужно. — Да послушайте! — взвился поручик. — Дорога каждая секунда! У нее те же симптомы! — И почему ж я должен Вам поверить? — спросил я его. — Потому что, не поверив, Вы убьете Анну, — ответил Шумский. — Яков Платоныч! — внезапно окликнул меня Коробейников со страхом в голосе. — Посмотрите! Госпожа ле Флю! Он смотрел прямо на портрет, висевший на стене. Я взял свечу и подошел поближе. И в самом деле, с портрета, улыбаясь загадочной улыбкой, смотрела на нас ныне покойная Анастасия Потоцкая. — Он ее сын! — произнес я, ощущая, как выстраиваются в ровную аккуратную линию все факты в моей голове. Выстраиваются, но слишком поздно. Для Анны поздно. Ну нет! Теперь я точно знаю, где искать Мишеля. Я найду этого гаденыша и вытрясу из него рецепт противоядия! Доктор говорил, что оно обязательно должно существовать. — К Потоцкой, живо! — кивнул я Коробейникову и выбежал из дома. Шумский и Коробейников помчались за мной. — С чего Вы взяли, что он в доме Потоцкой, — спросил меня Шумский на ходу, — а не уехал из города? — Ночью ни один извозчик из города не поедет, — разъяснил я. — Поездов в это время нет. А он достаточно умен, чтобы понимать: мы его будем искать, объявим в розыск. А в доме матери мы его искать не будем, — сказал я, взбегая на крыльцо дома Потоцкой. И добавил для Шумского: — За окнами присмотрите. Как я и ожидал, от моего стука в дверь Мишель попытался сбежать через окно. Там его благополучно и встретил поручик. Оказалось, куафер весьма неплохо дрался. Но Шумский был все-таки лучше, да и гнев ему помогал. А там подоспели и мы с Коробейниковым. Он сидел возле стола, на котором когда-то гадала мне мадам ле Флю, и нагло ухмылялся, посматривая на нас одним глазом. Второй, удачно подбитый поручиком Шумским, медленно заплывал. Весь его акцент мгновенно исчез, да и манера поведения сменилась кардинально. — Где противоядие? — подступился я к нему. — Я сделаю противоядие, — нагло усмехнулся мне в лицо Мишель. — Но Вы меня отпустите. Совсем. — Вы шутите? — возмутился Коробейников. — Вы в своем уме? После стольких смертей! — Антон Андреич! — прикрикнул я на него. — Пускай проваливает к чертовой матери! — вмешался Шумский. — Лишь бы спасти Анну. Еще один советчик на мою голову! Решать буду только я. И я отпущу этого мерзавца, ради того, чтобы Анна жила. Но мне нужна уверенность, что он даст нам именно противоядие, а не, скажем, еще один яд. — Отпущу, — сказал я Мишелю. — Но где гарантии, что Анна Викторовна будет здорова? — Да поеду я с Вами, — ответил куафер все с тем же нахальством, — дам ей противоядие. Вы сами во всем убедитесь. Она совсем скоро пойдет на поправку. Но! Вы меня отпускаете, — он улыбнулся мне снова. — Ну, Вы же человек слова, Яков Платоныч. Спустя малое время в комнате Анны Мишель готовил свое противоядие. Мы с Шумским внимательно наблюдали за ним. Анна лежала на постели в беспамятстве. Я не мог смотреть на нее, боясь увидеть признаки агонии, которую наблюдал в доме Терентьева. Пытаясь отвлечься от этих мыслей, от ее шумного, трудного дыхания, я заставлял себя пристально наблюдать за действиями куафера. Наконец он закончил смешивать жидкости из различных пузырьков и взглянул на меня: — Все готово. Дадите ей выпить и через полчаса убедитесь, что с ней все в порядке. — Прошу Вас, — обратился я к Шумскому, — уведите его. Поручик вышел, подталкивая Мишеля перед собой. А я остался, чтобы подождать доктора. Давать лекарство лучше в его присутствии. Теперь уже нечему было отвлечь мое внимание, и взгляд мой неизбежно обратился к Анне. Она лежала бледная, в испарине, и дышала трудно и часто. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, насколько тонкая грань отделяет ее от смерти. И если Мишель обманул нас, или мы опоздали… Я обещал его отпустить. Но если она умрет, я убью его. Убью собственными руками, просто разорву на куски. И никто не остановит меня. Потом я пойду к Разумовскому. Я убью его и Лассаля, переверну весь дом вверх дном, найду эту чертову тетрадь и отошлю ее Варфоломееву. А потом пущу себе пулю в висок, потому что я не могу и не хочу жить, если она умрет. Будто почувствовав мои мысли, мое черное отчаяние, Анна вдруг пришла в себя. Глаза ее медленно открылись, потом распахнулись шире, будто она увидела, узнала меня. Я опустился на колено у ее постели, взял безвольную слабую руку. Я так хотел сказать ей сейчас, пока она еще видит меня… Но в следующее мгновение приступ тяжелого кашля настиг ее снова, и она закрыла глаза, задыхаясь. — Доктор! — крикнул я в ужасе, что момент, которого я боялся, наступил — Доктор!!! Доктор Милц торопливо вбежал в комнату и мгновенно выставил меня за дверь. Мы сидели в гостиной и ждали, пока противоядие подействует. Доктор Милц неотлучно находился при Анне, но больше никого в комнату не пускал. Так что нам оставалось только ожидать, мучаясь неведением. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решил расспросить Мишеля. Ему ведь уже все равно, можно и поведать нам свою историю. — Ну, рассказывайте, — сказал я ему. — Потоцкая — это Ваша мать? — Когда она меня нашла, — начал рассказ куафер, — то постепенно передала мне все свои навыки. Они мне потом, кстати, и в профессии куафера пригодились. — Меня Ваша профессия не интересует, — оборвал я его. — Кто придумал травить и договариваться с наследниками? — А оно как-то само пришло, — пожал плечами Мишель. — Мать занималась гаданием. Как-то пришел очередной наследничек. Мы решили, чего зря семейному секрету пропадать. Так и жили: дело сделали — переехали. Знаете, самое интересное, — повернулся он ко мне, — что в каждом городе находился клиент. Такая вот людская натура. Как и все убийцы, он оправдывал себя. Виноваты были, конечно, заказчики. Если бы не они, «семейный секрет», разумеется, так и остался бы неиспользованным. — А зачем Вы придумали все это с Анной Викторовной? — спросил я, не в силах скрыть волнение. — Вы что, заранее это продумали? — Разумеется! — Мишель усмехнулся с некоторым даже изумлением от моего непонимания. — В каждом городе мы выясняли, кто начальник полиции, кто занимается следствием. Ну, какие-то слабые места. Но это так, на всякий случай. А вот как раз Вашим слабым местом оказалась Анна Викторовна. — Я могу понять, что Вам наплевать на людей, — вступил в разговор Коробейников, — но неужели Вам не жаль родную мать? — Она меня жалела, когда в сиротский дом отдавала? — резко спросил у него куафер. Дверь отворилась, и вошел доктор Милц. Мы замерли, боясь даже дышать. — Господа! — улыбаясь, произнес Александр Францевич. — А у меня хорошие новости! У Анны Викторовны кризис миновал. — Вы уверены, доктор? — спросил я его, желая убедиться, что не ослышался. — Яков Платоныч, — успокаивающе ответил Милц, — я абсолютно уверен. Поручик Шумский немедленно поднялся и удалился вверх по лестнице. Видимо, спешил своими глазами убедиться в словах доктора. Мишель поднялся со стула. — Ну так что, господа! — спросил он. — Отпускаете? — У Вас есть один день, — ответил я ему, — завтра Вы будете объявлены в розыск по всей Империи. — Мы так не договаривались! — возмутился он. — Мы договаривались, что я отпущу Вас, — сказал я ему жестко. — Но это не значит, что я спокойно дам Вам убивать и дальше. Идите! Пусть идет. Я дам ему эту фору — один день. А потом сам пойду по его следу. И найду, обязательно. Ну, а там… мы еще посмотрим, что будет. Кажется, он понял мои мысли. Не отводя от меня глаз, попятился на несколько шагов, а потом быстро повернулся и вышел. — Яков Платоныч, — спросил меня Коробейников негромко, — Вы не хотите навестить Анну Викторовну. Хочу ли я ее увидеть сейчас, будучи уверенным, что самое страшное позади, и что она останется жива? Господи, да больше всего на свете! Пойду ли я к ней сейчас? Нет. Ни сейчас, ни позже. И вообще, вряд ли когда-нибудь. Потому что я, и только я один виноват в том, что Анна оказалась на краю гибели. Мои чувства к ней, которые я полагал тайными, были, оказывается, очевидны настолько, что даже заезжие преступники легко узнали о них. И не только узнали, но и посмели воздействовать на меня, причинив ей вред. Ее отравили, потому что она была мне дорога. Но больше я не подвергну ее такой опасности. Сейчас я уйду, не прощаясь. И сделаю все, чтобы исчезнуть из ее жизни. А если исчезнуть не получится, я буду отныне вести себя так, чтобы никто на свете не мог заподозрить даже, что в моем сердце живет любовь к ней. Я сохраню это чувство в тайне от всего мира, и, клянусь, на этот раз у меня получится! А Анна Викторовна будет счастлива и без меня. Выйдет замуж за Шумского, покорившего, кажется, ее сердце. Уедет с ним в Петербург, или куда там велит ему военный долг. И забудет полицейского сыщика, мелькнувшего в ее жизни. Я же, уверен в том, не забуду ее никогда. Не хочу забывать. Потому что воспоминания о ней, любовь к ней — это самое светлое и чистое, что было когда-либо в моей жизни. И что в ней будет. — Не стоит ее сейчас беспокоить, Антон Андреич, — ответил я Коробейникову и быстро вышел из дома Мироновых. Следующим утром меня вызвали на место преступления. Куафер Мишель был найден застреленным в своей квартире. Рядом с телом на полу лежал портрет его матери. Полагаю, именно за ним он и вернулся туда. Тогда же, от Александра Францевича, я узнал, что поручик Шумский покинул Затонск и отбыл в Петербург.***
Позже я работал в кабинете, когда вошел Коробейников, вернувшийся от доктора Милца. Убийство есть убийство, и по поводу смерти куафера было заведено уголовное дело. Меня оно не интересовало, я для себя все решил еще утром, стоя над трупом Мишеля. Но все положенные процессуальные ходы должно было отработать. — Яков Платоныч, — подал мне Коробейников заключение медицинского эксперта, — доктор Милц достал пулю из тела Мишеля. Револьверная. — Уверен, что этого револьвера мы уже никогда не найдем, — сказал я, откладывая заключение на край стола. — Да? — удивился Коробейников. — Ну, я тоже думал об этом… Он был явно в недоумении. Никогда раньше он не видел, чтобы я даже не пытался искать убийцу. — Почему Вы так спокойны? — спросил он меня, присев на стул напротив. — После всего того, что произошло. Потому что я все для себя решил. Потому что меня больше не мучают сомнения. Потому что для меня не осталось надежды, и впереди только темнота и отчаяние. Потому что очень болит сердце. Но разве ж ему это все объяснишь? — Антон Андреич, у нас много работы, — сказал я ему. — Извольте написать рапорт о том, как вчера мы упустили опасного преступника. — Но ведь очевидно, — не желал сдаваться Коробейников, — что кто-то из родственников бывших жертв свел с ним счеты? — Именно так, — подтвердил я. — Кто-то приехал за ним издалека. — Шумский! — предложил Антон Андреич. — Он приезжий. — Я точно помню, — сказал я ему твердо, — что Шумский умчался от Мироновых прямо на вокзал, не попрощавшись. — Яков Платоныч! — Коробейников посмотрел на меня жалобно. Он тоже точно помнил, что, когда мы с ним покинули дом Мироновых, Шумский еще оставался там. Но противоречить мне не хотел, как всегда готовый поддержать меня в любой ситуации. Позже я поговорю с ним и все объясню, если до того сам не поймет. Но не в управлении, это точно. — Вот и первое нераскрытое дело, — сказал я своему помощнику, передавая ему документы по убийству куафера. Коробейников взял у меня папку, молча кивнул и пошел писать рапорт, в котором не будет ни слова правды.
