Яков. Воспоминания.

***

      Принятое мною решение, как мне показалось сперва, выполнить было довольно несложно. Достаточно оказалось с головой погрузиться в работу, вновь с готовностью спасавшую меня от тоски и переживаний. От доктора Милца и вездесущего Коробейникова я знал, что Анна Викторовна быстро оправилась после отравления, и здоровье ее в полном порядке. В управлении она не появлялась, видимо, расследуемые нами дела мир духов не волновали. Ну, а я старался не появляться там, где она может бывать. И, хоть и тосковал в глубине души безмерно, радовался, что вдали от меня ей ничего не угрожает. И, совсем забыв о коварной судьбе, склонной нарушать мои планы, я был доволен тем, что смог выполнить то, что задумал.       Дело, которое нарушило создавшееся равновесие, в начале своем не показалось мне каким-то неординарным. В номере гостиницы был обнаружен труп мужчины. Неясно пока, было ли это убийство. Но ведь именно для этого и существует следствие.              — Львов Сергей Антоныч, пехотный поручик, — рассказывал мне управляющий гостиницы, — живет здесь уже неделю.       Мы находились в маленьком номере гостиницы. Недорогом, всего из одной комнаты. Тело поручика Львова лежало на кровати, открытые глаза мертво уставились в потолок. С первого взгляда повреждений на теле видно не было. На столе — бутылка из-под шампанского и два бокала с остатками вина в них. Вот, собственно, и вся мизансцена.       — В какое время он вчера пришел? — спросил я управляющего.       — Часов около семи, — ответил он. — А в девять к нему приходила дама.       — Что за дама? — уточнил я.       — Молодая, из благородных.       Осматривая комнату, я обратил внимания на портупею, висящую на стене. Кобура была пуста.       — Поручик при оружии был? — спросил я у управляющего.       — Да, — ответил тот, — вот кобура.       — Да кобуру-то я вижу, — сказал я, — вот только револьвера нет.       — Не могу знать! — развел руками управляющий. — Я в кобуру не заглядывал.       — Яков Платоныч, — привлек мое внимание доктор Милц, осмотревший уже тело и теперь изучающий стоявшие на столе бокалы. — Ну, по моей части я могу сказать следующее: явных повреждений я на теле не нашел. Точнее я скажу только после вскрытия. Да, пробы с шампанским я, конечно, возьму на анализ.       — Думаете, отравили? — спросил я его.       — Я пока ничего не думаю, — недовольно ответил мне доктор, не терпящий необоснованных предположений.       — Ежели основная версия — самоубийство, — вступил в разговор Коробейников, — то, с Вашего позволения, я разорву покрывало сомнения вопросом: зачем офицеру травиться, если у него револьвер?       Однако, что за витиеватость слога с утра посетила моего помощника? Надо будет поинтересоваться, что он читает. И дать ему для прочтения пару трудов по криминалистике. Все полезнее будет.       — Тут вопрос, — задумчиво произнес доктор, переливая вино из бокала в пробирку, — а был ли револьвер?       — По форме одежды, если у офицера есть кобура, — пояснил я, — значит, должен быть и револьвер.       — Скажите, — обратился я к управляющему, — а после к поручику кто-нибудь приходил? Ночью или утром?       — Никак нет-с, — ответил он.       — Антон Андреич, — я протянул Коробейникову бумаги, найденные мною в бюро. — Счета неоплаченные, некоторые двухмесячной давности.       — Я приобщу их к делу, — принял у меня бумаги мой помощник.       — Господа, Вы не обращали внимания, — спросил Александр Францевич, — что долги, молодость, шампанское… Эта троица зачастую идет вместе?       Нашему доктору было свойственно эдакое философское видение мира, и он всегда находил повод для отвлеченных и обобщенных размышлений. Я же, к подобному полету мысли не склонный, продолжал обыск под его рассуждения. В одном из ящиков письменного стола мое внимание привлек обрывок картона, похожий на уголок какой-то папки. Он застрял в щели ящика и, видимо, оторвался, когда папку доставали. Вот только когда доставали? Ящики стола все пусты. И, вполне возможно, эта картонка осталась от прежних постояльцев.       — Ящики стола убирают после каждого клиента? — осведомился я у управляющего.       — Конечно! — взволновался он еще сильнее. — Мы приличное заведение!       — Так я и думал, Яков Платоныч! — подал голос Коробейников, осматривающий с увеличительным стеклом замок на двери. — Свежие царапины на замке. Дверь, очевидно, была открыта отмычками.       — Уверены? — спросил я его, наклоняясь к замку.       — Ну вот, взгляните сами, — ответил Антон Андреич, передавая мне лупу.       Он был прав, несомненно, замок открывали не родным ключом, причем, совсем недавно.       — Смею предположить, — продолжил Коробейников, — что кто-то пришел к поручику без приглашения. Вот только до или после?       Не успел я задуматься, что он имел в виду, как меня отвлек взволнованный женский голос в коридоре. В первую секунду, услышав его, я едва не вздрогнул, и сердце пропустило такт, но уже в следующее мгновение я понял, что голос вовсе не тот, даже не похож. И нечего, нечего замирать на месте, можно продолжать дышать дальше.       — Пустите меня! — вдруг истошно закричала пришедшая женщина. — Пустите!!!       Я выскочил в коридор, чтобы приказать городовым пропустить даму, но она уже оттолкнула их и бегом влетела в комнату. Замерла на пороге, глядя на тело поручика, побледнела смертельно и лишилась чувств. Мы с городовым едва успели ее поймать, не дав удариться об пол.       Поднялась суматоха, как обычно и бывает в таких случаях. Впрочем, доктор Милц быстро привел барышню в сознание. Придя в себя, она немедленно разрыдалась, и потребовалось время и микстуры доктора, вкупе с его увещеваниями, прежде чем девушка смогла говорить. Звали ее Лидия Колчина, и она рассказала нам историю, которая вызвала всеобщее наше изумление. Колчина была невестой поручика, и прошлой ночью они должны были тайно венчаться. Но поручик на венчание не явился. Но не это было загадочным в ее повествовании. Дело в том, что вместо поручика в церкви появился другой мужчина. Причем, Лидия поняла, что это не Львов, лишь тогда, когда обряд был уже завершен.       — Мы долго его ждали, — рассказывала Колчина дрожащим от слез голосом, — и вот он вошел. Мы встали к алтарю. И вдруг я увидела, что это не он!       Она снова разрыдалась. Да уж, у барышни была весьма весомая причина для слез. Оказаться навеки венчанной неизвестно с кем, да еще и узнать о смерти возлюбленного.       — Мне очень жаль, — сказал я ей с сочувствием. — Крепитесь.       Коробейников, готовый, казалось, заплакать вместе с Лидией, протянул ей платок.       — Вы видели этого человека раньше? — спросил я Колчину, когда она слегка успокоилась.       — Нет, никогда.       — Знали, что поручик Львов здесь остановился, в гостинице? — продолжил я расспросы.       — Да, конечно, — ответила она. — Он не мог больше находиться в родительском доме. Он поссорился с отцом, который не дал нам благословения, поэтому венчание было тайное.       — А где же Вы были столько времени? — поинтересовался я. — Почему Вы пришли только теперь?       — Церковь же находится далеко, — пояснила Колчина, принимая из рук доктора еще одну порцию микстуры, — да еще гроза была, все дороги развезло. Мы с кучером только к полудню в город едва добрались.       — Как это могло произойти? — спросила она, глядя на меня беспомощным взором. — Как это случилось?       — К сожалению, это пока нам не известно, — ответил я со вздохом.       — Александр Францевич, — попросил я Милца, — Вы проводите госпожу Колчину домой, ну и окажите помощь, если потребуется.       — Разумеется, — ответил доктор.       Я вышел в коридор, где меня дожидался управляющий.       — Эта барышня приходила вчера вечером к убитому? — спросил я, понизив голос, чтобы Колчина меня не расслышала.       — Нет, другая, — ответил он, заглянув в комнату, — эту я здесь не видел.       — Поручик посылал кому-то письма, записки, депеши? — продолжал я расспросы.       — Да, было такое, — после недолгого раздумья ответил управляющий. — Два раза я вызывал к нему посыльного.       Посыльными при гостиницах служили, обычно, мальчишки. Вот и сейчас двое таких пацанов играли в камешки неподалеку от входа. Управляющий окликнул одного из них.       — Ты кому носил письма офицера из двадцать пятого нумера? — спросил управляющий мальчика.       — В дом его отца, на Проездную, — ответил посыльный, — но письмо было его сестре, я лично передал. Еще в контору купца Тимохина, отдал конторщику.       — Стало быть, к нему вчера сестра приезжала, — сказал Антон Андреич, когда я отпустил посыльного и управляющего.       — Как правило, шампанское с сестрами не пьют, — заметил я.       — Ну, это надо у нее спросить, — ответил Коробейников, полный сыщицкого азарта.       — Не нужно соваться в родительский дом, Антон Андреич, пока мы точно не знаем, что произошло, — притормозил я его рвение. — Дождемся заключения доктора Милца. А Вы поезжайте в церковь, поговорите с батюшкой. Может быть, он что-то знает об этом женихе.       — Полагаете, что самозванец как-то связан со смертью поручика? — спросил мой помощник.       — Вы же знаете, я не верю в совпадения, — усмехнулся я ему в ответ.              Сам же я отправился в офицерское собрание. Мне хотелось узнать больше о поручике Львове, и лучше места для этого мне было не найти.       Едва я вошел в ресторацию, как ко мне подошел метрдотель:       — Сударь, Вас ожидают?       — Полагаю, что нет, — ответил я и, решив, что для начала он вполне подойдет для получения информации, спросил: — Скажите, любезный, а поручик Львов бывал здесь?       Метрдотель даже не успел мне ответить, как нашелся иной источник, готовый с радостью снабдить меня информацией о Львове.       — Так Вы из полиции? — вмешался в наш разговор офицер, обедающий за ближайшим столиком. — Бедняга Львов! А от чего он скончался?       Вот уж, слухами Затонск полнится! Всему городу уже известно, кто умер, когда и где. А ведь с момента обнаружения тела прошло лишь несколько часов. Впрочем, я не имел ничего против того, чтобы поддержать эту беседу. Полагаю, сослуживец Львова может поведать всяко больше, чем метрдотель.       — Пока причины неизвестны, — ответил я, подходя к столику моего собеседника.       — Говорят, отравился! — поделился сплетней офицер. — Вот так пассаж!       — Так Вы знакомы? — уточнил я.       — Еще бы! — сказал он. И поднявшись из-за стола, представился: — Капитан Касаткин, Павел Евграфович.       — Следователь Штольман, Яков Платонович, — отрекомендовался я в ответ.       Касаткин жестом предложил мне присесть к его столику и сам уселся тоже.       — А Вы в каком чине? — просил он, когда мы расположились.       — Надворный советник, — ответил я.       Видимо, в мире военных званий, в котором существовал Касаткин, табель о рангах занимал важнейшее место. Хорошо, что я сам сюда поехал. Коробейникову пришлось бы труднее. Я же, будучи формально старше капитана по званию, хоть и пребывая в гражданском чине, мог рассчитывать на его полное расположение и уважение.       — Видать, важное дело, — оценил капитан, — если им занимается чиновник такого ранга.       — Что Вы можете сказать о покойном? — спросил я, завершая разговор о чинах.       — Ну, о покойниках, сами знаете… — усмехнулся Касаткин. — Ну, а с другой стороны, веселый был малый, кутила и задира. На прежнем месте службы убил сослуживца на дуэли. Так его из полка уволили. Если бы не хлопоты папеньки, отставка была бы вчистую. А так его к нам перевели, в штаб гарнизона. Но он и здесь чудил много.       — И в каком же это роде чудил? — уточнил я.       — Да все в том же, — ответил капитан. — На дуэль вызвал поручика Кожина. Приятелями были закадычными, а потом какая-то кошка меж ними пробежала. К тому же, говорят, Кожин за сестрой Львова ухаживал. И вдруг — вызов.       — И чем же дело кончилось? — поощрил я Касаткина к дальнейшему рассказу.       — Да ничем! — ответил он. — Не было дуэли. Отделались взаимными извинениями, что довольно странно. Уж если стреляться, так стреляться, уж будьте любезны, чего ж на попятный?! А это, знаете ли, офицерским судом чести попахивает.       Судя по всему, разговорчивый капитан Касаткин был ярым ревнителем офицерских традиций.       — Скажите, а поручик Кожин, он бывает здесь? — спросил я его.       — Ну, а то как же? — усмехнулся Касаткин. — Но вот уже дня три, как я его не видел.       Поблагодарив моего словоохотливого собеседника и отказавшись от настойчивого его предложения опорожнить с ним графинчик водки, я направился к доктору Милцу. Уверен, ему уже есть, что мне сообщить.

***

      — Он задушен, — сказал доктор Милц, увидев меня на пороге.       — Уверены? — спросил я, пристально разглядывая мертвое лицо поручика.       — Абсолютно, — ответил Милц, — дело в том, что во время вскрытия я обнаружил характерные признаки асфиксии, ну, например…       — Увольте! — перебил я его лекцию. — Я Вам верю. Но нет никаких следов борьбы и следов на шее.       — А я Вам поясню! — продолжил Александр Францевич. — Дело в том, что в шампанском, которое он пил, была очень большая доза снотворного. Но! Она его не убила. Она всего лишь погрузила его вот в такой глубокий сон.       — Задушили подушкой? — уточнил я.       — Ну, вероятнее всего.       — Гостья подсыпала снотворное в шампанское, — принялся я рассуждать вслух, — а потом задушила? Или после этого пришел кто-то и револьвер унес? Но зачем? Не ради же револьвера убийство затевалось.       — Это Вам виднее, — ответил Александр Францевич, — но, знаете ли, револьвер из-под полы полсотни рублей стоит.       — Сомнительный промысел, — сказал я с иронией, — убивать поручиков ради револьверов.              Покинув доктора Милца, я отправился в родительский дом поручика Львова. Теперь, когда я был уверен, что поручика именно убили, нужно было побеседовать с его семьей. И в первую очередь с сестрой. Насколько я понял капитана Касаткина, Львов был против ухаживаний поручика Кожина за своей сестрой. И, учитывая письмо, отправленное Львовым незадолго до смерти, а также то, что в его номере видели молодую даму, я мог предположить, с известной долей допущения, что именно сестра пришла в номер Львова и подсыпала ему снотворное. Сама ли она при этом его задушила или Кожина позвала, уже менее важно. Я склоняюсь ко второму варианту. Потому что кто-то ведь отпирал отмычками дверь. Допустим, Львов выпил снотворное, запер за сестрой дверь и заснул. А позже пришел Кожин, открыл дверь и задушил Львова. Вполне пригодно в качестве первичной версии. Вот только кто тогда венчался с Колчиной? Я предполагал изначально, что Кожин, из мести за то, что Львов помешал его женитьбе на сестре. Но тогда Кожин вряд ли убил Львова. Он просто вернуться бы не успел. Время смерти-то нам известно. И, опять же, куда делся револьвер? Вряд ли его мог унести поручик Кожин, ему второй без надобности.       Я шел в сторону Проездной, погрузившись в свои размышления, когда услышал, как меня окликает женский голос:       — Яков Платоныч!       Я оглянулся. За столиком кафе, вынесенном на улицу по случаю хорошей погоды, сидела Нина Аркадьевна и мило мне улыбалась. Пришлось остановиться и подойти поприветствовать даму.       — Вы от меня прячетесь? — спросила Нина, протягивая мне руку для поцелуя.       — Ну что ты, — я коснулся губами ее перчатки, — почему ты так решила?       Я вовсе не прятался от нее. Просто перестал появляться. Есть пределы самодисциплины человека, и мои силы уходили на другое. Принуждать себя еще и к общению с Ниной Аркадьевной я не желал.       — Я тебя не вижу, — кокетливо пожаловалась Нежинская.       — Извини, много дел, — дежурно оправдался я.       — Может, все-таки присядешь? — настаивала Нина Аркадьевна. — Если кто-то умер, он может подождать.       Меня и в самом деле ждали дела. Но отказывать ей сейчас значило вызвать неизбежную обиду, которую пришлось бы искупать потом. А вот этого мне уже не хотелось вовсе. Поэтому я нехотя присел к столику.       — Я действительно спешу, — предупредил я Нежинскую, чтобы она не рассчитывала, что я задержусь здесь надолго.       — А я думала, — сказала она с некоторой обидой, — что после нашей прогулки в лесу мы будем вместе.       — Так мы вместе, — заверил я ее, стараясь, чтоб мой голос прозвучал со всей возможной искренностью.       — Я не заметила, — ответила она, потупив глаза.       Я отвел взгляд от ее наигранно обиженного лица — и замер. В нескольких метрах от нас стояла Анна Викторовна. И смотрела она прямо на меня.       Лицо ее было растерянным, будто она не ожидала меня увидеть. Хотя почему «будто»? Она и не ожидала. Все это время я старался не появляться там, где мы могли бы встретиться, избегая, в том числе, и мест, подобных этому. Дом — управление — мертвецкая, вот и весь мой маршрут. Ну, еще места преступления, но это уж как повезет. Мне везло, и преступления совершались в таких местах, где Анна Викторовна оказаться случайно просто не могла.       И вот мы все-таки встретились. И она смотрит на меня с изумлением и, кажется, с обидой. Ах да, мы же были в ссоре когда-то. Мы и сейчас в ссоре. А я и забыл. Я вообще обо всем забыл при взгляде на нее. Просто смотрел на нее, с нежностью и тоской, и не мог отвести глаз. Как же давно я не видел ее! И как я мог жить столько времени, не имея возможности хотя бы увидеть…       Нина, наконец-то заметила, что мое внимание приковало что-то за ее плечом, и повернулась полюбопытствовать.       — Анна Викторовна! — поприветствовала она Анну с наигранным радушием. — Здравствуйте!       — Добрый день, — перевела Анна на нее по-прежнему растерянный взгляд.       — Идите к нам! — позвала ее Нина Аркадьевна.       Это «к нам» резануло мне слух. Как же она, все-таки, любит демонстрации!       — Извините, я тороплюсь, — смущенно произнесла Анна и, резко развернувшись, пошла прочь.       — Якоб? — спросила меня Нина изумленно. — Я Вам помешала? Вы должны были здесь встретиться?       — С чего ты взяла? — спросил я, с трудом сдерживая раздражение на нее и на всю саму ситуацию.       — Ну, Анна Викторовна, как только меня увидела, сразу побежала в обратную сторону, — ответила Нина Аркадьевна.       Не объяснять же этой эгоистичной даме, что не весь мир вращается вокруг нее! Это меня увидела Анна Викторовна, меня. И действительно убежала, потому что видеть не хотела. Не было у меня сил ни на объяснения, ни на притворство. Их едва хватало на то, чтобы сохранять внешнее спокойствие.       Ну почему, Господи ты Боже мой, наша случайная встреча должна была быть именно такой! И я не имел возможности хоть на несколько минут задержать Анну Викторовну, хоть перекинуться с нею несколькими ничего не значащими фразами. Хоть раз увидеть вновь ее улыбку, ночь за ночью тревожащую мои сны.       Впрочем, вряд ли Анна Викторовна стала бы мне улыбаться. Судя по тому, как быстро она ушла, мое общество было ей неприятно по-прежнему. И это было правильно, очень правильно. Но как же больно!       — Извини, — сказал я Нине, поднимаясь.       — И ты спешишь? — в голосе Нежинской уже звучало неприкрытое ревнивое подозрение.       — Убийство произошло! — напомнил я сердито. И добавил уже мягче: — Я зайду к тебе вечером.       Надо будет и в самом деле зайти, пригласить на ужин. Эта ситуация пробудила в Нине ревность, а это как раз то, чего я пытался избежать. Так что я вполне могу вырваться на час, чтобы поужинать с ней в гостинице, а потом снова вернусь к делам. Безопасность превыше любых чувств и эмоций, об этом забывать не следует.              В кабинете купца Львова, куда меня проводил лакей, меня встретили сам хозяин и купец первой гильдии Тимохин, тот самый, которому тоже писал покойный поручик. Едва мы все друг другу представились, как Львов немедленно напустился на меня с претензиями.       — Что у Вас там творится в Вашем управлении, господин Штольман? — спросил он возмущенно. — Почему моим людям не позволяют забрать тело моего сына?       — Ведется следствие, — вежливо ответил я, — и, возможно, понадобиться дополнительная экспертиза.       — Какие еще экспертизы? — возмутился Львов. — Я не давал разрешение на вскрытие. Я буду жаловаться!       — При определенных обстоятельствах, — пояснил я, — Вашего разрешения на вскрытие не требуется.       — Каких обстоятельствах?! — продолжал кипеть Львов.       — Вы меня простите, — обратился я к Тимохину, — но я бы хотел продолжить разговор тет-а-тет.       — Алексей Михайлович мой компаньон, — поднялся из-за стола Львов, — у меня от него нет секретов.       — И тем не менее, — продолжил настаивать я, — это полицейское расследование, так что я должен придерживаться установленных процедур.       — Разумеется, — сказал Тимохин. — Я все понимаю. Я буду в коридоре.       Когда он вышел, я повернулся к Львову.       — Есть подозрение, — сказал я ему, — что Ваш сын убит.       — Что? — проговорил Львов, не веря услышанному.       — Задушен, — уточнил я.       Львов, и так весьма немолодой, на глазах постарел на десять лет. Неловко, будто ноги просто отказались его держать, он опустился в кресло, не отрывая от меня взгляда.       — Как?!       — Ведется следствие, — сказал я ему. — И поэтому я должен задать Вам несколько вопросов.       Старик молча кивнул.       — Вы ведь в последнее время были в разногласиях с сыном? — осведомился я.       — И что с того? — спросил Львов.       — Почему Вы были против его брака с Лидией Колчиной?       — А вот это Вас не касается, — строго ответил он.       — Зачем Вы подослали в церковь своего человека? — продолжил я расспросы.       — Какого человека? — спросил он с раздраженным недоумением. — В какую церковь?       — Ваш сын, — объяснил я, — должен был венчаться с госпожой Колчиной минувшей ночью. Но вот вместо него туда пришел кто-то другой, самозванец, в то время, как Ваш сын был уже мертв. Что Вы об этом скажете?       Я говорил, а сам с тревогой смотрел на старика. Он был очень бледен и все время потирал левую сторону груди. Как бы мне не переборщить, однако. Старый больной человек, а тут столько на него навалилось. Внезапно лицо его исказилось болью, он еще сильнее побледнел и задышал с трудом.       — Вам что, плохо? — наклонился я к нему.       Львов не отвечал, только держался за сердце. Черт! Нужно все же было осторожнее! Торопясь, я позвал слуг. Вбежавший лакей засуетился, принялся капать капли, повел в покои прилечь.       — Крутенько Вы, господин следователь, — неодобрительно заметил Тимохин, вошедший в кабинет вместе с лакеем.       — А Вы, господин Тимохин, здесь по делу? — поинтересовался я у него.       — Да какие сейчас дела, — вздохнул купец. — Пришел поддержать Антона Палыча, узнав о несчастии постигшем.       — Ну, дела-то у Вас есть с Антон Палычем, — сказал я ему.       Чем-то он был мне неприятен, этот купец Тимохин. То ли наглыми своими повадками, то ли хитрым взглядом. Держался он вроде бы и спокойно, но каждым жестом и словом своим будто демонстрировал мне, насколько он меня не боится. И зачем, спрашивается? Я ему пока и не угрожал.       — Дела есть, — согласился Тимохин. — Лес у него покупаем.       — Значит, наверняка и сына его хорошо знали? — продолжил я расспросы.       — Да, еще мальчонкой помню.       — Помогал в делах отцу?       — В торговле? — усмехнулся Тимохин. — Нет! Молодой офицер. Какая коммерция?       — Наслышан, — сказал я. — Кутежи, дуэли…       — Ай, нехорошо, — протянул с неодобрением купец. — Ну, нехорошо так о покойнике-то.       Мне надоело выслушивать его нотации и я ответил ему молча, только взглядом. И позвонил в колокольчик, вызывая лакея.       — Что хозяин? — спросил я, когда слуга явился на звонок.       — Лежат-с, — доложил он. — За доктором послали.       — Я бы хотел поговорить с его дочерью, — сказал я лакею.       — С Евгенией Антоновной? — уточнил он. — Как узнали, заперлись у себя, плачут.       — И все же доложи, — велел я.       — Решили всю семью извести? — с вызовом спросил Тимохин.       Интересно, он специально нарывается, или это у него просто манера общаться такая? Зря нарывается, он ведь тоже под подозрением.       — Господин Тимохин, — усмехнулся я, — я провожу следствие по делу о внезапной смерти, причины которой пока не установлены. Так что Ваша ирония здесь не уместна.       Мою ложь про неустановленные причины Тимохин проглотил, не изменившись в лице. Но я и не надеялся на результат. Просто никогда не стоит упускать удачный случай.       Дверь в кабинет отворилась, и вошла Евгения Львова. Она была уже в черном траурном платье, и было заметно, что плакала недавно.       — Чем могу служить? — спросила она меня.       — Примите мои искренние соболезнования, — сказал я ей, — но должен задать Вам несколько вопросов.       Во время моего вступления Тимохин подошел к Евгении, взял ее за руку. Потом повернулся ко мне, вспомнив, видимо, что сейчас я снова его выгоню, и прося с этим повременить:       — Я не буду мешать.       Я лишь молча кивнул, соглашаясь.       — Женечка, дорогая! — Тимохин поцеловал ей руку. — Держитесь. Любая помощь, все, чем могу!       Затем Тимохин, попрощавшись со мной, вышел, наконец-то, доставив мне изрядное облегчение. Экий все-таки неприятный тип. Ну, я еще присмотрюсь к нему повнимательнее.       — Что Вы хотели бы знать, господин Штольман? — спросила меня Евгения Львова, усаживаясь в кресло и жестом предлагая мне также садиться.       — В каком часу Вы вчера были у брата в гостинице? — приступил я к расспросам.       — Около восьми вечера, — потупилась она.       — О чем говорили?       — Он поссорился с отцом, — ответила она, — и я хотела их помирить.       Лжет барышня не слишком-то умело. Что ж, это очень хорошо. Для меня, разумеется.       — Почему же Ваш отец, — поинтересовался я, — не хотел благословить брак Вашего брата с госпожой Колчиной?       — Он считал, что это мезальянс, — ответила Евгения, почему-то замешкавшись.       — Ну да, бедная гувернантка и наследник богатого состояния, — ответил я. — И что же Вы ему посоветовали?       — Я сказала ему, что нужно смириться, — произнесла Львова, — что увлечения проходят, а семья важней.        И снова в ее голосе прозвучали неискренние нотки. Что-то она от меня пытается скрыть, вот только делает это не слишком хорошо, то ли от природной несклонности ко лжи, то ли просто пребывая в подавленном состоянии из-за смерти брата. Но даже то, что я видел искренность ее горя, не снимало с нее подозрений.       — Не по годам мудро, — одобрил я ее позицию, не слишком скрывая сарказм. — Это Вас отец об этом попросил?       — Нет-нет! Я сама!       — И что же брат?       — Он только смеялся, — сказала Евгения. — И говорил, что я ничего не понимаю, что эта девушка — счастье всей его жизни. Скажите, — обратилась она ко мне, — а правду говорят, что он отравился?       Столь искренний страх прозвучал в ее голосе, что все стало понятно. Она усыпила брата, а теперь боялась, что превысила дозу и отравила его.       — Зачем Вы подсыпали снотворное в шампанское брату? — спросил я.       Но Евгения Львова не собиралась признаваться в содеянном.       — Я? — разыграла она изумление. — Что Вы такое говорите? Он открыл бутылку и пил, я только пригубила. Зачем же мне, Господи…       — Вы знали, что той ночью Ваш брат собирался венчаться с госпожой Колчиной, — пояснил я ей.       — Нет, я не знала, — возразила Львова. — Он был так оживлен, так счастлив. Мы поговорили, и я ушла.       — А почему же Ваш брат вызвал на дуэль поручика Кожина? — поменял я тему беседы.       — Я не знаю, — ответила она.       Надо же, и этого она не знает. Вот ведь незадача!       — Может, потому что он за Вами ухаживал? — подсказал я ей.       — Нет! Нет, совсем пустое это! — качнула она головой отрицательно. — Я знаю, что они поссорились, но причины я не знаю.       Мне надоело слушать ее бесконечное «не знаю» и я спросил более жестко:       — Когда Вы видели поручика в последний раз?       — Не помню, — заволновалась она. — Может быть, неделю назад.       — Есть подозрение, — поведал я ей, — что поручик приехал в церковь вместо Вашего брата. И обвенчался с госпожой Колчиной, выдав себя за него.       — Зачем? — спросила она с напряженной улыбкой.       — А Вы как думаете? — спросил я ее в ответ.       — Откуда я знаю! — проговорила с горячностью Евгения. — Я знаю, что это просто невозможно, что Кожин не мог, он…       Она замолчала, смутившись, поняв, что выдала свое к Кожину отношение.       В целом, мне было все понятно. Доказать я пока ничего не могу, но, судя по моим впечатлениям от разговора, ее непосредственное участие ограничилось подсыпанием снотворного. Об убийстве она не знала. Но, вполне возможно, о нем знал поручик Кожин, к которому Львова явно благоволит.       — Ничего не хотите больше добавить следствию? — спросил я, поднимаясь.       — Нет, — сказала она и потупилась.              Выйдя из дома Львовых, я не стал торопиться уходить, а отошел чуть в сторону и встал так, чтобы не бросаться в глаза. Ждать пришлось недолго. Как я и предполагал, после разговора со мной Евгении срочно потребовалось побеседовать с Кожиным. Отлично, я тоже хочу с ним пообщаться. И я пошел за ней, с осторожностью, хоть и не слишком скрываясь. Слежки она не ждала и даже не оборачивалась.       В результате недолгого пути мы оказались перед входом в недорогую гостиницу. Львова оглянулась, проверяя, не видит ли ее кто-либо из знакомых, и решительно вошла в дверь. Меня она не заметила, и я остановился напротив, размышляя. Можно было войти прямо сейчас, прервав их разговор. Но меня смущало то, что Кожин наверняка вооружен. У него ведь и свой револьвер должен иметься, да еще оружие поручика Львова вполне может быть тоже в его руках. За себя я не боялся, но вот Евгения… Не очень-то хотелось полагаться на то, что убийца не станет стрелять в любимую женщину. Так что не лучше ли мне обождать, пока Львова выйдет, а уж потом побеседовать с поручиком?       Пока я размышлял таким образом, ситуация вдруг резко переменилась. На улице, направляясь явно все к тому же дому, появилась Анна Викторовна. Дошла до двери, остановилась на минуту, ее рассматривая. И решительно попыталась войти. Я едва успел схватить ее за руку и спрятать за колонной. В голове как-то сразу мелькнуло, что у Кожина револьвер, и я не знаю, куда выходят окна номера.       Анна вскрикнула от испуга и неожиданности, попыталась вырвать руку. Но я держал крепко. Впрочем, она тут же меня узнала и перестала вырываться. Зато лицо ее заранее приняло непримиримо-упрямое выражение. Видимо, Анна Викторовна готовилась сражаться со мной, отстаивая свое право в очередной раз помогать людям. Ну уж нет! Я сказал ей, что намерен прекратить ее участие в расследованиях, и я это сделаю. Довольно уже рисковать. Вот только что она едва не отправилась туда, где находится вооруженный человек, которого я подозреваю в убийстве!       — Анна Викторовна, — обратился я к ней довольно резко, еще не придя в себя от испуга за нее. — Не нужно туда идти!       — Что Вы здесь делаете? — спросила она, возмущенная моим обращением.       Отличный вопрос! Вот только это была моя реплика.       — Слежу за одной барышней, — ответил я. — Я так понимаю, Вы тоже здесь не случайно?       — Я просто шла за… — Анна замешкалась, не желая, видимо, вновь объясняться со мной насчет духов.       Головы бы я посворачивал всем ее духам! Уж если они направляют ее куда-либо, то пусть хоть предупреждают, что там может быть опасно.       — Мне показали этот дом, — нашла приемлемую формулировку Анна Викторовна. — А почему я не могу туда войти?       — Там может скрываться опасный преступник! — раздраженно пояснил я ей, в который уже раз, опасность подобных действий. — Его намерения мне не известны. А Вы со своими расспросами…       — В таком случае, я приду сюда позже, — сердито сказала Анна Викторовна и попыталась уйти.       Ну, нет! Никуда я ее не отпущу! Или я добьюсь, чтобы она отказалась от этого расследования, или уж сам буду за ней присматривать.       — Подождите! — остановил я ее. — Я жду объяснений.       В этот момент мое внимание оказалось отвлечено. Возле все той же двери притормозила пролетка, и оттуда резво выскочил мой помощник. И направился, разумеется, все к той же заветной двери. Да что за день сегодня такой!       — Коробейников! — резко окликнул я его, одновременно стараясь не дать Анне Викторовне уйти. — Идите сюда!       Слава Богу, он хоть слушается. Отпустил ручку двери и быстро подошел ко мне. Увидел Анну, расплылся в радостной улыбке:       — Рад Вас видеть!       Я в одно движение отправил его все за ту же спасительную колонну. Полагаю, со стороны мы смотрелись в высшей степени комедийно: три человека прячутся за колонной и осторожно поглядывают на дверь мирной гостиницы. Игра в казаки-разбойники. И я снова в этом участвую! Вот как им это удается?       — Что случилось? — не понял Антон Андреич ни моих действий, ни моего заметного гнева.       — Есть подозрение, — пояснил я ему, — что в этом доме скрывается поручик Кожин.       — Именно так! — обрадовался Коробейников. — Вот то, что он забыл в церкви!       И Коробейников предъявил офицерскую фуражку. Сей предмет немедленно заинтересовал Анну Викторовну, и она без труда забрала его у Антона Андреича, внимательно рассматривая. Я в раздражении отобрал у нее улику.       — Вы уверены, — спросил я Коробейникова, — что эти вещи принадлежат поручику?       — А кому же еще? — удивился он. — Самозванец забыл их в церкви. Я съездил в офицерское собрание, и там один капитан просветил меня по поводу дуэли между Львовым и Кожиным. И там же мне дали адрес Кожина.       Ну да, и он, не раздумывая, по этому адресу помчался! Так бы и предстал перед вооруженным поручиком с фуражкой в руках. Ею и от пуль бы отмахивался, надо думать!       Но все же он молодец. Действует все лучше и проявляет все больше самостоятельности. Так что я, так и быть, отругаю его за неосторожность позже, наедине. А за все остальное похвалю прямо сейчас.       — Отличная работа, Антон Андреич, — сказал я ему.       — Стараемся! — осветился радостной улыбкой Коробейников.       — Что-то госпожа Львова долго из дома не выходит, — задумчиво произнес я, наблюдая за дверью.       — А она здесь? — удивился мой помощник.       Ну да, он же последним пришел. Так что не в курсе, что я тут делаю.       — Она привела меня сюда, — пояснил я ему.       — Сестра Львова! — изумился Антон Андреич.       — Вот что, — велел я ему, — Вы зайдите внутрь, разузнайте, что там, да как.       — Понял, — кивнул Антон Андреич и полез в карман за револьвером.       — Да только аккуратно! — остерег я его. И добавил, специально для оживившейся было Анны Викторовны: — Нечего туда всей компанией являться!       Лучше бы мне, конечно, самому пойти. Мало ли что. Но мысль о том, что эта парочка авантюристов может натворить, если я хоть на десять минут оставлю их без присмотра, меня пугала. Коробейников справится. Для расспросов нет лучше его безобидного вида. А я тут пригляжу за барышней Мироновой. Как говорится, divide et impera. Не лучший принцип, возможно. А что прикажете мне еще делать?       Оставшись наедине с Анной, я вновь попытался выяснить причину, по которой она опять вмешалась в мое расследование.       — Анна Викторовна, я жду объяснений, — строго сказал я. — Кто Вас втянул в эту историю на этот раз?       — Лида Колчина, — нехотя созналась она. — Ее привез ко мне доктор М…       Осознав, что только что подставила под мой гнев и доктора, Анна испуганно зажала рот рукой. Но было поздно, я мгновенно вскипел! От кого угодно ожидал, но чтобы… Да они все с ума посходили, что ли?       — Доктор?! — я не смог сдержать возмущения, да и не пытался даже. — Я поговорю с ним!       — Пожалуйста, не трогайте хотя бы доктора! — немедленно кинулась на защиту Анна. — Он просто хотел девушке помочь. Вы же видели, в каком она состоянии? В ужасном!       Меня задело это ее «хотя бы». Все вокруг добрые и сострадательные, желающие помочь. И лишь я, тиран и деспот, всем мешаю творить добро!       — Если Вы что-то узнали от Лиды Колчиной, — спросил я с некоторой обидой, — почему не обратились ко мне?       — Чтоб Вы отмахнулись от меня по обыкновению? — возмутилась Анна. И добавила, с демонстративным вздохом: — Все приходится делать самой!       — Что значит, самой! — моему самообладанию, кажется, наступал предел, и я даже голос повысил в ярости от подобного ее заявления. — Кто Вам дал полномочия вести самостоятельное расследование?!       — Не кричите на меня! — одернула меня Анна Викторовна не менее гневно. — Я не Ваш фельдфебель!       — Извините, — выдохнул я, стараясь взять себя в руки.       И в самом деле, как бы зол я не был, самообладание терять не следует. И уж тем более повышать голос на даму. И вообще, достоинство следует соблюдать. Вы, господин надворный советник, взрослый выдержанный мужчина, более чем способный держать себя в руках. Вот и держите. Даже если в результате этих усилий Вас удар хватит!       Дверь гостиницы отворилась, и по крыльцу к нам сбежал Коробейников.       — Кожина нет! — поделился он новостями. — Но квартирная хозяйка сказала, что он заходил утром, пьяный, и без головного убора. Львовой нет, она покинула помещение несколько мгновений назад. Вероятно, что через черный ход.       Итак, мы зря прятались за колонной. Ни одного из наших подозреваемых тут не было. Мне требовалось подумать спокойно, и я увлек моих помощников в ближайшую таверну. Обоих. Пусть лучше будут на глазах. До управления далеко, а тут можно посидеть и выпить чаю.       — Он несколько дней в загуле, — рассуждал Коробейников, когда мы устроились за столиком. — Все сходится!       Я слушал его без должного сосредоточения, позволяя строить любые версии. А сам смотрел на Анну Викторовну, устроившуюся напротив меня, и не мог глаз отвести. Вот ведь! А мне уже стало казаться, что я справился со своей тоской. А увидел — и наглядеться не могу.       — Пьяный ночью он поехал в церковь вместо своего врага Львова! — продолжал рассуждать Антон Андреич.       — Зачем ему это нужно? — прервала его Анна Викторовна.       — Месть! — пояснил Коробейников.       — Да что за месть такая — обвенчаться с чужой невестой? — недоумевала она.       — Он рассчитывал, что его не узнают, — ответил мой помощник.       — Значит, Евгения Львова приходит вечером к своему брату в гостиницу, — попытался я сосредоточиться на деле, — и подсыпает ему снотворное в шампанское. А ее несостоявшийся жених Кожин явился в церковь, где венчался с бедной Колчиной, сковав ее тем самым до конца дней.       Анна слушала меня внимательно, не отводя глаз. Сейчас в ее взгляде не было ни обиды на меня, ни злости. Это было… приятно. Я поймал себя на желании рассуждать как можно дольше, лишь для того, чтобы она вот так на меня смотрела. И чтобы я мог смотреть на нее.       — Месть! — вмешался Коробейников, нарушая, к счастью, лирический мой настрой. — Я же говорю, месть.       Так, господин Штольман, а возьмите-ка вы себя в руки немедленно. Вам об убийстве следует думать, а не… В общем, нужно думать о деле. Я взял фуражку Кожина и принялся внимательно рассматривать. Пусть хоть глаза при деле будут, если разум меня подводит.       — А за что можно с такой жестокостью собственному брату отомстить? — спросила Анна Викторовна с недоумением.       — Кожин и Львова убил, — продолжил строить предположения Коробейников, радуясь, что я в кои-то веки не вмешиваюсь и его не одергиваю. — Сестра усыпила братца, после явился Кожин и задушил. И в церковь!       Разглядывание фуражки, отвлекшее мой взгляд от прекрасных глаз напротив, наконец сработало, и я сообразил, что нужно делать дальше.       — Складно, — похвалил я рассуждения Коробейникова. — Осталось только найти Кожина.       — Да! — ответил мой помощник и посмотрел на меня выжидающе.       — Задача для начинающего сыщика, Антон Андреич, — усмехнулся я ему. — Где можно найти офицера, который уже в запое несколько дней?       — В борделе! — немедленно отреагировал Коробейников. И тут же смутился, взглянув на Анну Викторовну виновато.       — Браво! — похвалил я его догадливость.       — К Маман? — осведомился Антон Андреич, залпом допивая свой чай.       Мы с ним поднялись, собираясь уходить. Но зря я надеялся, что Анну Викторовну отпугнет место, в которое мы направлялись.       — Я с вами! — поднялась она следом.       Черт! Нужно было заранее продумать этот момент. Не могу же я, в самом деле, допустить, чтобы она пошла с нами туда! Теперь придется импровизировать, да так, чтобы и не обидеть ее, и делом занять, дабы не совалась, куда не надо.       — Нет, — возразил я ей, пытаясь выиграть время на раздумье.       — Почему? — спросила Анна упрямо. — Вы о моей нравственности печетесь? Я вообще-то там уже бывала, Вы забыли?       — Я хотел Вас попросить об одолжении, — нашелся я, наконец, — Вы поговорите с Евгенией Львовой.       Возмущение и упрямство мигом исчезли с милого лица, и теперь Анна Викторовна слушала меня с полным вниманием.       — Вы хотите узнать, подсыпала ли она снотворное брату? — уточнила она.       — Вы расспросите ее, — попытался я сформулировать то, что хочу якобы узнать. — Ну, сделайте вид, что сочувствуете. Скажите, что можете устроить встречу с ее братом.       — Я, вообще-то, это могу! — обиженно напомнила мне Анна.       — Тем более, — сказал я и откланялся.       Будем надеяться, общение с Евгенией Львовой займет Анну Викторовну на время. А при некоторой доле удачи, ей и в самом деле удастся узнать от сестры погибшего поручика что-либо, что та от меня предпочла скрыть.              В доме терпимости нас встретила сама Аглая Львовна.       — Добрый вечер, Яков Платоныч, Антон Андреич! — с истинным радушием приветствовала нас Маман. — Надеюсь, ничего не случилось, и Вы просто зашли на огонек?       — Поручик Кожин, случаем, не у Вас гостит? — спросил я, усмехаясь ее шутке.       — Ох, как же-с! — вздохнула Аглая Львовна. — В восемнадцатом нумере, три дня, как отдыхает.       — И в каком градусе пребывает? — поинтересовался я.       — В постоянном! — ответила Маман, слегка поморщившись. — Но к разговору способен. А что-то случилось?       — Да вот, поговорить с ним нужно, — ответил я.       — Ах, нет! — воскликнула Аглая Львовна, увидев, что Коробейников полез в карман. — Только без стрельбы, я прошу Вас!       Антон Андреич с улыбкой предъявил ей свой блокнот, который поспешил достать, услышав мое «поговорить».       — А что, он вооружен? — насторожился я такой реакцией Маман.       — Револьвер при нем, — сообщила она. — Давеча пытался устроить стрельбу по бутылкам, едва уняли!       — Мадам! — послышался вдруг голос со стороны комнат девушек. — Я просто решил немножко разрядить напряжение!       Поручик Кожин стоял в дверях гостиной, пьяно покачиваясь и пытаясь опираться на висящую на нем девицу. Да уж, отдохнул поручик изрядно, сразу было видно.       — Для этого у Вас здесь есть другие возможности, — строго сказала Кожину Аглая Львовна.       — Доброго здоровьичка, Яков Платоныч! — приветствовала меня пьяненькая Паша, тоже сопровождавшая поручика. — Давненько к нам не заглядывали!       — Фараон? — не стесняясь меня, спросил у Паши Кожин.       — Ой, но душевный! — утешила она его. — Яков Платоныч, он душа-человек!        Интересно, должен ли я чувствовать себя польщенным в такой ситуации? Пока что ничего, кроме некоторого смущения, я не ощущал.       — Что-то поздно Вы, господа! — обратился к нам с Коробейниковым Кожин. — Я целый день Вас жду!       — Поручик Кожин? — уточнил я, пристально его разглядывая.       — Так точно, — ответил он, наливая себе шампанского. — С кем имею честь?       — Следователь Штольман, Яков Платоныч, — представился я, — а это мой помощник, Коробейников. У нас к Вам несколько вопросов.       — Валяйте! — согласился поручик, отсылая от себя Пашу и награждая ее поцелуем на прощанье. — Шампанского?       Очень мне не нравилось его поведение, если честно. Не люблю пьяных, особенно тех, кто ведет себя вызывающе.       — Так Вы нас ждали? — приступил я к расспросам, устраиваясь в кресле.       — Разумеется, — ответил Кожин. — К кому Вы еще пойдете после самоубийства Львова?       — А откуда Вы знаете, что это самоубийство? — усмехнулся я.       — Говорят, — ответил поручик, — он же отравился.       — Где Вы были сегодня ночью? — спросил я его, решив пока не спорить насчет причин смерти Львова.       — Здесь, разумеется! — рассмеялся Кожин.       — Однако этой же ночью Вы потеряли свою фуражку и перчатки, довольно далеко отсюда.       — Откуда Вы узнали? — спросил поручик, явно пытаясь сосредоточиться.       — Нам все известно, — солидно произнес Коробейников и положил на стол перед Кожиным вышеупомянутые предметы. — Вы оставили это в церкви.       — В какой еще церкви? — недоуменно спросил поручик Кожин, внимательно рассматривая фуражку.       — В той самой, — ответил Антон Андреич высокопарно, — в которой Вы совершили неправедную месть свою.       — Это не мое, — сказал поручик, возвращая фуражку на стол. — Она слишком новая, и у меня вот здесь пятно было. Да, я отлучался этой ночью, зашел в пару кабаков, где-то потерял фуражку. Но ни в какую церковь я не заходил!       — Антон Андреич, — велел я, — опросите девиц, когда здесь точно был поручик и в какое время отлучался.       — Значит, говорите, это не Ваша, — спросил я Кожина, вертя в руках фуражку, чья принадлежность снова стала неясной, — и Вы не венчались с невестой поручика Львова…       — Я?! — изумился Кожин. — Да черт возьми, господин следователь, кто из нас пьян?       — Значит, Вы не были в церкви сегодня ночью? — продолжал я давить на него. — В полусотне верст отсюда?       — Нет, — ответил поручик, снова наполняя свой бокал. — Конечно же, нет.       — Вы заходили к поручику Львову в гостиницу?       — Нет!       — Почему он вызвал Вас на дуэль?       — Это я его вызвал! — возмущенно ответил Кожин. — А причины Вам знать необязательно.       — Ошибаетесь, — усмехнулся я. — Сейчас мы поедем в участок, Вы там проспитесь в камере, и после этого мы с Вами спокойно поговорим.       Я оглянулся в поисках Коробейникова, которого послал собирать свидетельства у девиц, и выяснил, что моего помощника нужно немедленно спасать. Он стоял в кольце улыбающихся девиц, которые наперебой что-то ему рассказывали, пытаясь встать как можно ближе, и явно проигрывал им в напоре.       — Антон Андреич, — окликнул я его. Он бросился на мой голос, как за спасением, смущенный донельзя, рдеющий, как маков цвет. — Сопроводите поручика в нумер.       — Собирайтесь! — поторопил я потягивающего шампанское Кожина. — И оружие сдайте, чтоб без глупостей.       — Нет у него никакого алиби, — сказал мне Антон Андреич, пока поручик прощался с девушками. — Девицы путаются, они числа сегодняшнего не помнят. Мог вполне отлучиться на всю ночь, а они даже не заметили бы.       Поручик Кожин наконец-то закончил нежное прощание с дамами и в сопровождении Коробейникова прошел в нумер, дабы собрать вещи и привести себя хотя бы в относительно приличный вид.       — За что его? — обратилась ко мне Аглая Львовна.       — А он Вам не говорил, какое горе здесь заливает? — спросил я ее.       — Ах, ну как же-с! — с готовностью поведала Маман. — Три дня только об этом и плачет. Разрушился его брак.       — Так значит, к Вам утешаться пришел, — усмехнулся я.       — А куда же еще? — улыбнулась Аглая Львовна. — Где еще раненное сердце выслушают, обласкают, обогреют?       Что-то там поручик долго собирается. Так мы полдня здесь просидим.       — Антон Андреич! — окликнул я моего помощника, желая поторопить. — Вы скоро?       И в этот момент заголосила Паша, а за ней и остальные девицы, заглянувшие в коридор.       Я бросился на крик.       — Антон Андреич! — позвал я на ходу, борясь со страхом. — Коробейников!!!       Он лежал на полу коридора у входа в номер, вокруг головы медленно расплывалось пятно крови. Я подбежал, почти рухнул на колени рядом с ним, пытаясь приподнять голову похолодевшими от ужаса руками. Он не приходил в себя, а руки мои окрасились кровью. Коробейников был очень бледен. И лицо его в этот момент стало совсем юным. Ну чем я думал, когда посылал его с Кожиным, даже не разоружив того! Что ж я за идиот такой, присмотреть за мальчишкой не смог!       — Что стоим?! — заорал я на девиц, замерших у входа в гостиную. — За врачом посылайте! Нюхательные соли, нашатырь, воды несите!       В этот момент, когда я уже был почти что не жив от страха, Коробейников вдруг застонал и открыл глаза.              Доктор Милц прибыл очень быстро. Осмотрев Антона Андреича, он обработал рану на затылке и установил наличие сотрясения мозга, порекомендовав моему помощнику полежать хотя бы сегодня. Я настойчиво пытался отправить Коробейникова домой, но он, пылая жаждой праведной мести, рвался в бой, желая настигнуть и покарать своего обидчика. Мы с доктором вдвоем пытались уговорить его, когда прибежавший городовой сообщил, что ловить и карать, собственно говоря, уже некого. В парке на аллее было обнаружено тело поручика с простреленной головой. Я даже возражать не стал, когда Антон Андреич отправился вместе со мной в парк.       — Зачем? — расстроено спросил он, глядя на тело поручика Кожина, лежащее на земле. Револьвер лежал тут же, не оставляя сомнений в причине смерти. — Ну как же так! Я на секунду отвернулся, а он ударил меня по голове. Зачем он это сделал?       — Зачем Вас по голове? — уточнил я.       — Да нет! — горестно вздохнул Коробейников. — Зачем он себе в голову.       Похоже, Антон Андреич считал себя виноватым в самоубийстве поручика и тяжело это переживал. Нельзя сказать, чтобы он был совсем не прав. Вот только виноват в данном случае был не он, а я. Если бы я изъял револьвер до того, как отправил Кожина в комнату, он был бы жив, да и Коробейников был бы цел.       — Карманы проверьте, — велел я помощнику.       Не буду я прогонять его домой. Хочет работать — пусть работает. Это всегда помогает от переживаний, по себе знаю.

***

      Следующим утром я отправился в штаб гарнизона, чтобы побеседовать с начальником обоих погибших. Начальник гарнизона полковник Андрей Ильич Симаков принял меня незамедлительно.       — Поручик Львов — это один из моих адъютантов, — рассказал мне полковник после того, как я представился и объяснил цель своего визита. — Но с ним больше имел дело начальник штаба. Ну, а что касается дуэли между ним и поручиком Кожиным, то мне, конечно, доложили, и я хотел было принять меры, но, слава Богу, дуэль не состоялась.       — А что Вы знаете о причине дуэли? — спросил я его.        — Ничего, — Андрей Ильич даже удивился как будто. — Поверьте, у меня много дел, чтобы я еще занимался подробностями отношений двух поручиков.       — Я понимаю, — пояснил я свою настойчивость, — но насколько я знаю, поручик Львов был переведен с прежнего места службы также из-за дуэли.       — Да, — согласился Симаков. — Но подробности мне не известны.       — А не имел ли поручик Львов по службе касательства к секретному полигону? — спросил я наудачу.       — Нет, не имел, — ответил полковник, явно насторожившись. — А Вы откуда знаете о полигоне?       — В Петербурге, откуда меня перевели, я расследовал одно дело, — попытался я сказать лишь часть правды, не выдавая себя полностью, — и…       — Послушайте, — перебил меня мой собеседник, — у Вас есть допуск к сведениям об этом полигоне?       — Нет, — ответил я ему.       — Так вот, пожалуйста, больше не задавайте мне вопросов о нем, — вежливо, но весьма твердо сказал мне полковник Симаков. — Это не в компетенции уголовной полиции. Вы лучше здесь разберитесь. За два дня погибли два офицера! Это ни в какие ворота! Желаю успехов.       Я поднялся, собираясь покинуть кабинет, но тут мой взгляд привлекли папки, лежащие на столе у полковника.       — Что еще? — нетерпеливо глянул он, заметив, что я остановился.       — Прошу прощения, полковник, — сказал я, прикладывая найденный мной в номере уголок картона к папке передо мной. Картон явно совпадал.       — Что Вы себе позволяете?! — возмутился Симаков при виде того, как я трогаю драгоценные его бумаги.       — В последнее время в штабе пропадали документы? — поинтересовался я.       — Какие документы? — спросил он с недоумением.       — Какие-нибудь, — уточнил я. — Секретные.       — Я совершенно не понимаю, о чем идет речь, — твердо заявил полковник, забирая у меня папки. — Это не касается полиции!       — Это важно для следствия, — попытался убедить я его.       — Послушайте! — вышел из себя Андрей Ильич. — Вы обвиняете офицера в краже документов?! Это невозможно! — он опустился за стол, беря себя в руки. — Я Вас больше не задерживаю,        — И все-таки я Вам советую провести проверку, — сказал я ему на прощание.       Выйдя из кабинета полковника, я с удивлением увидел в коридоре знакомого мне по визиту в дом Львовых купца первой гильдии господина Тимохина. Вот как интересно! А он тут что делает?       — Господин Тимохин! — окликнул я его. — Какими судьбами?       — Дела-с, господин Штольман, — пояснил купец.       — Поставки для армии? — осведомился я.       — Точно так-с! — улыбнулся он. — Все на благо Отечества!       — Ну, и так, чтобы себе не во вред, — вернул я ему улыбку.       — Само собой! — охотно подтвердил Тимохин. — Какая торговля без профита?       — Покойный поручик Львов написал Вам записку из гостиницы накануне смерти, — сказал я ему, возвращаясь к серьезности. — А что за дела у Вас с ним были?       — Просил денег взаймы, — ответил купец, — но я не дал.       — Почему?       — Его отец не одобрил бы это, — пояснил Тимохин. — Да и сумму поручик просил немалую.       — Зачем, не объяснил? — поинтересовался я.       — Нет, — ответил купец. — Но догадаться было не сложно. Думаю, чтобы обеспечить свое сожительство с избранницей.       — После этого Вы с ним виделись? — продолжил я расспросы.       — Нет, — ответил он несколько нетерпеливо. — Прошу прощения, дела-с.       И действительно, внимания Тимохина уже дожидался молодой подпоручик, державший в руках папку с документами. Папка была чрезвычайно похожа на виденные мною только что в кабинете полковника. Они тут, как я и предполагал, казенные, одинаковые. Точь-в-точь из того картона, что и оторванный уголок, хранящийся сейчас в моем бумажнике.              Из штаба округа я направился прямиком в управление. Коробейников меня ждал уже, попивая чаек с вишневым вареньем, которым его угостил батюшка из церкви, где венчалась Лидия Колчина. Пытался и меня угостить, но я отказался. К сладкому я равнодушен совершенно. Да и не поднялась бы у меня рука отбирать такую радость у моего помощника-сладкоежки. Пусть его лакомится.       Не успел я погрузиться в текущие дела, которые накопились, пока я носился по городу, как вошел дежурный, принесший депешу из штаба гарнизона. Судя по всему, полковник Симаков все же прислушался к моему предупреждению и теперь сообщал мне о результатах.       — Довожу до Вашего сведения, — зачитал я письмо вслух для Коробейникова, — что в результате проведенной проверки обнаружилась недостача документов в интендантской службе. Это контракты, касающиеся закупки продовольствия и обмундирования. Подробный перечень документов устанавливается. Надеюсь, это поможет в расследовании. Начальник гарнизона, полковник Симаков.       Я передал письмо Коробейникову, подошедшему к моему столу, не выпуская из рук чашки с чаем, и достал из бумажника кусочек картона от папки. Теперь уже не было сомнений, что поручик Львов выкрал документы из штаба округа. Учитывая, что Львов нуждался в деньгах, он мог попытаться продать содержащиеся в них сведения. Хотя, нет, кому могут быть интересны закупки обмундирования и продовольствия? А вот если в этих документах содержались какие-нибудь сведения о, допустим, нарушениях в процессе этих самых закупок, то Львов мог попробовать использовать документы как аргумент для шантажа. А господин Тимохин, которому поручик писал незадолго до смерти, занимается как раз поставками для армии. Тимохин сказал, что Львов просил у него денег. А если не просил, а требовал?       Пока мы с Коробейниковым обсуждали эту новую линию в расследовании, дверь распахнулась, и в кабинет почти вбежала взволнованная Анна Викторовна. Ну слава Богу, а то я уже волноваться начал, куда она делась и не ведет ли снова собственное дознание.       — Ничего не получилась, — огорченно сказала она мне, — Евгения Львова не приняла моей помощи.       Я поднялся ей навстречу, приветствуя и изо всех сил стараясь не улыбнуться. Если улыбнусь сейчас — все, она мне никогда этого не простит. А я просто счастлив от того, что она снова врывается в мой кабинет без стука, от того, что я могу любоваться ею, слышать ее голос.       — Почему? — спросил я осторожно, чтобы не дай Бог не расстроить еще сильнее Анну Викторовну, которая, судя по всему, очень сильно переживала свою неудачу.       — Ну, потому что ее личные дела меня не касаются, — обиженно сказала Анна, привычным жестом отправляя сумочку мне на стол, и присаживаясь. Но это неважно! — продолжила она с азартом в голосе. — Потому что я видела, как она переговаривалась с неким господином. Они сидели в трактире спина к спине и разговаривали шепотом.       Однако! А вот это очень важные сведения.       — Как он выглядит? — спросил я ее. — Описать сможете?       — Я даже нарисовать его могу! — ответила Анна.       — Антон Андреич, — обратился я к помощнику, взиравшему на барышню Миронову с восторгом и восхищением, забыв даже про чай с вареньем, — помогите Анне Викторовне. Дайте ей карандаш и бумагу.       Это, пожалуй, было ошибкой с моей стороны. Пялиться он на нее прекратил, разумеется, зато Анна пересела к его столу. Антон Андреич любезно положил перед ней рисовальные принадлежности, помог снять накидку и встал рядом, заглядывая через плечо. Я покосился на него сердито, но он мой взгляд не заметил.       — Несть числа Вашим талантам! — восхитился Антон Андреич, наблюдая за тем, как Анна Викторовна быстрыми уверенными штрихами воспроизводит лицо виденного ею человека.       — Я просто в гимназии два года брала уроки рисования, — ответила она, не отрываясь от работы.       — В самом деле? — радостно изумился Коробейников. — Вы не поверите! Я тоже брал уроки игры на губной гармонике у одного немца-булошника! Его звали Хельмут.       — Так нам с Вами надо непременно сыграть дуэтом, — улыбнулась Анна Викторовна.       — Это отличная идея! — воодушевился мой помощник. — Пианино и губная гармоника, новое слово в мире музыки!       — Антон Андреич, а может Вам в музыканты податься? — спросил я язвительно. — А то прозябаете здесь в глуши, в провинциальной полиции.       — Не я один прозябаю, — махнул рукой явно слишком увлекшийся Коробейников.       — Вот как? — спросил я его холодно, подходя к его столу.       — Я не то хотел сказать, — торопливо заявил Антон Андреич, с опаской поднимаясь мне навстречу. — То есть, я хотел сказать совсем другое.       — Вы опросили прислугу в гостинице по поводу посетителей поручика Львова? — спросил я.       На самом деле, я читал его отчет и знал, что во время того опроса он допустил несомненный промах. И сейчас я его заставлю этот промах исправить. Да-да, вот прямо сейчас! Чтобы убрался из кабинета и не мешал мне… В общем, работать ему нужно тщательнее.       — Да, но… — потупился Коробейников.       — Что? — спросил я его резко.       — Только о посетительницах, — ответил он виновато.       — Почему? — продолжал я неумолимо.       — Ну, мы же тогда еще не думали… — смутился он еще сильнее.       — Что не думали?       — Ну, то есть не знали… — он повесил голову. — Виноват.       — Готово! — прервала мой разнос Анна Викторовна, подавая мне рисунок. — Только знаете, кажется, у него еще усы были.       С рисунка на меня смотрело лицо худощавого мужчины лет тридцати. Линии были уверенными, чувствовалось, что художница отлично владеет своим даром.       — Браво, искусная работа, — похвалил я, — А как насчет сходства?       — Ну, тут Вы можете быть уверены, — сказала Анна Викторовна.       — Отлично, — сказал я, показывая портрет Коробейникову. — Я в гостиницу, а Вы просмотрите нашу картотеку. Лицо запомнили?       Он кивнул расстроено, все еще переживая мой разнос и свою ошибку. Пусть попереживает. В следующий раз будет работать внимательнее. А я сейчас поеду, закончу то, что он начал. И заодно отвезу Анну Викторовну домой. А то стемнело уже.              — Нет, этого господина я не видел, — сообщил мне управляющий гостиницей, когда я показал ему рисунок Анны Викторовны. — Барышня посещала покойника, а этот… не знаю. Может быть, Ваську-посыльного спросить? Он здесь чистит клиентам обувь по ночам.       — Давайте, — согласился я.       Управляющий позвал Ваську, того самого пацана, который относил письма Львова Евгении и Тимохину. Тот узнал человека на портрете сразу, не задумываясь. Видимо, Анна Викторовна и в самом деле очень точно передала сходство с оригиналом.       — Да, он был тут, — подтвердил посыльный. — Я обувь чистил, а он тут проходил. А потом подошел к двери и остановился, потому что из двадцать пятого номера вышел другой господин.       Двадцать пятый был как раз тем, который занимал покойный поручик Львов.       — Какой другой? — спросил я мальчика.       — Да обыкновенный, — махнул рукой посыльный. — А этот, с портрета, спрятался вот так и смотрел, как тот уходит. Потом подошел к двери двадцать пятого нумера и постучал, но ему не открыли. И он тоже ушел.       — А как выглядел тот, который вышел из номера? — спросил я.       — А я его не видел, — ответил Васька. — Он ко мне спиной был и пошел туда, к лестнице.       — А в руках у него что-нибудь было? — поинтересовался я.       — Да вроде нет, — ответил наблюдательный посыльный.       Я только вздохнул. По всему получалось, что тот, кто вышел из номера, и был убийцей. А тот, чье изображение я держу в руках, его видел, а скорее всего, и знал. И нужно его отыскать поскорее, только не очень понятно, где и как. Впрочем, один вариант у меня был.              Разыскав в таверне Ефимку, своего осведомителя, того самого, который сдал мне в свое время Ферзя, я заказал графинчик водки и приступил к расспросам. Плата за ответы наливалась тут же.       — Всплыла одна свежая пушка, — рассказывал мне Ефимка, — армейский револьвер. У Митрича вчера слышал.       — Кто продает? — спросил я.       Он промолчал, делая вид, что поглощен едой и вопроса не слышит. Я снова наполнил стопку. Водки не жалко. Но важно не напоить его допьяна раньше, чем он мне все расскажет.       — Холодный, — ответил осведомитель и употребил очередную стопку.       — Это он? — предъявил я портрет.       — Не, не он, — помотал головой Ефимка и вдруг взглянул на рисунок еще раз, уже внимательнее. — Погоди-ка… Так это же Барин, брачный аферист.       — Где живет, знаешь? — спросил я, наливая очередную порцию.       — Где он чалится, не знаю, давно его не видел, — ответил воришка, закусывая.       — А Холодного?       — Так у Митрича, на малине, каждый вечер, — сказал он.       Потребовалось еще некоторое время и некоторое количество водки для храбрости, чтобы убедить Ефимку по-тихому показать мне Холодного. Мы договорились встретиться неподалеку от малины, которую держал старый скупщик краденого Митрич. Я зашел в управление, прихватил с собой Коробейникова и отправился к уговоренному месту. Предстояло нудное следственное мероприятие под названием «засада».              Ждать и в самом деле пришлось долго. Я привычно сохранял спокойствие, а вот мои спутники, менее опытные в подобных делах, начинали терять терпение.       — Видать, не придет он сегодня, — сказал Ефимка, в который раз выглядывая в дырку в заборе, за которым мы притаились.       — Так ты ж говорил, он каждый вечер приходит, — попенял я ему.       — А сегодня не пришел, — озлился вор, — я что, секретарь ему?       — Ну, а нам что? — возмутился в ответ Коробейников, — каждый день ходить, что ли, сюда?       — Вся ночь впереди, — утешил я их обоих.       — Ну отпустите меня, Яков Платоныч! — заныл Ефимка жалостливо.       — Может, правда в другой день придем? — поддержал его Коробейников.       — Тихо! — шепотом прикрикнул я на обоих, заслышав приближающиеся шаги.       — Это он! — прошипел Ефимка, приникнув к щели. — Точно, он, Холодный!       Холодный уже почти подошел к дому Митрича, когда его кто-то окликнул, и в поле нашего наблюдения появился еще один персонаж. Этого я узнал сразу. У Анны Викторовны и в самом деле талант.       — Барин! — изумленно прошептал Ефимка.       Я проверил револьвер, готовясь осторожно выйти из укрытия и взять сразу обоих. Но в этот момент разговор между двумя бандитами перерос в свару, Холодный заорал на Барина, угрожая оружием.       — Брось револьвер! — крикнул я ему, выбегая из-за забора.       Он выстрелил навскидку в мою сторону, заставляя нас с Коробейниковым залечь, потом еще раз — в сторону Барина. Тот упал, нелепо взмахнув руками. Ну да, странно, если бы Холодный в него промазал, с трех-то шагов.       — Стой! — заорал Антон Андреич, стреляя Холодному вслед.       — Не стрелять! Брать его живым, — приказал я. И добавил тише: — Дайте ему уйти.       — Да как же?! — не понял мой помощник.       — Погоняйте его и отпустите, — пояснил я. — А главное, проследите за ним!       Сам я бросился к Барину, надеясь, что Холодный все же его только ранил. Брачный аферист еще дышал и был в сознании, но понятно было с первого взгляда, что жить ему осталось считанные минуты.       — Ты его в гостинице видел? — встряхнул я Барина. — Холодного?       Он кивнул, не в силах ответить.       — Скажи, это он поручика убил? — спросил я его.       Барин попытался что-то сказать, но только захрипел и вдруг тяжело обвис у меня на руках, стекленея взглядом. Мертв. Очень жаль. Он бы мне весьма пригодился, как свидетель. Зато, если я правильно разобрался в хитросплетениях этого дела, Лидия Колчина только что стала вдовой.

***

       На следующий день хоронили поручика Кожина. Хоронили за оградой кладбища, как и положено для самоубийц. В последний путь Кожина провожали два офицера его полка, Евгения Львова, да Анна Викторовна Миронова. Я тоже хотел присутствовать на похоронах, из следственных, разумеется, соображений, но задержался и приехал, когда могилу уже закопали. Офицеры, видимо, приятели покойного, шли уже к дороге. А вот Евгения Львова вела себя весьма странно. Отойдя к самой ограде кладбища, она как бы вела с кем-то оживленный разговор, жестикулируя, будто что-то рассказывала, объясняла… Вот только рядом с нею не было никого. Анна Викторовна стояла чуть в стороне, наблюдая за этим действом.       — Анна Викторовна! — окликнул я ее. — Простите, что опоздал.       Она взяла меня за плечо, разворачивая так, чтобы я не мог видеть Львову.       — Что это с ней? — спросил я встревожено.       Нежный палец прижался к моим губам, призывая к молчанию.       — Не мешайте, — строго сказала мне Анна, даже не заметив, кажется, своего жеста.       Я же, несмотря на ситуацию, все еще ощущал ее прикосновение. Подобные жесты, часто ею даже не замечаемые, были особенно дороги мне, потому что говорили о ее ко мне доверии. И каждый раз меня окутывала нежность, которую было трудно сдержать.       — Помешалась с горя? — спросил я, понизив голос.       — Она говорит с женихом и братом, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, то есть я посоветовала ей выговориться, как если бы она говорила с ними. Ей нужно дать выход чувствам.       — Я понимаю, — кивнул я. — Когда же она наговорится?       — Не мешайте ей! — шикнула на меня Анна Викторовна.       — Да нет, я не мешаю, — сказал я, внимательно вглядываясь в ее лицо.       Похороны, конечно, всегда неприятное действо, но Анна выглядела сегодня как-то особенно расстроенной.       — Просто она очень многое не успела сказать им при жизни, — сказала она грустно.       Я оглянулся на Львову, говорившую без остановки, с катящимися по лицу слезами.       — По-моему, слишком многое не успела сказать, — согласился я.       — Должно быть, это тяжело, — все также печально произнесла Анна Викторовна.       — Вы знаете, Вы слишком близко все принимаете к сердцу, — сказал я ей, желая утешить хоть сколько-нибудь. — Это же не Ваша история.       — Не моя, — согласилась Анна. — Но я просто подумала о своей. О нашей с Вами истории.       Я замер, боясь отвести от нее взгляд, даже вдохнуть боясь. Нашей истории? Нашей?!       — Мне так много хочется Вам сказать, — продолжила Анна взволнованно. — Но я почему-то никогда не могу этого сделать.       Она поежилась, будто замерзла под теплым летним солнцем.       — То, что Вы видели в кафе, — сказал я вдруг, сам не знаю, зачем, — это совершенно ничего не значит. Это был ее жест. Я…       — Неважно, — перебила меня Анна Викторовна одновременно с улыбкой и со слезами на глазах. — Я о другом. Ну, просто я вдруг подумала, что если я… Если я умру завтра и не успею Вам сказать…       — Вы что такое говорите? — теперь уже я перебил ее, испугавшись ее слов. — Вы… Вы даже не думайте!       Даже предположить не берусь, что сделал бы я секунду спустя, так страшно мне стало от ее слов, и так хотелось ее утешить, и сказать, наконец-то, все то, что пока не сказал. Все мое самообладание, все желание держаться как можно дальше, рухнуло под гнетом ужаса от мысли, что я могу ее потерять.       Но минута, подаренная нам небом для этого разговора, закончилась. Евгения Львова, сказавшая, видимо, все, что хотела, уже шла к нам через поляну. И не было возможности продолжить.       — Госпожа Львова, мои соболезнования, — повернулся я к Евгении, подавляя разочарование. — Я должен Вас сопроводить в участок для допроса и следственных действий.       — Да-да, — кивнула она, соглашаясь. И спросила очень спокойно: — Я арестована?       — Нет, — ответил я. — Но дело срочное. Я прошу, у меня экипаж.       — Мне кажется, что они слышали меня, — сказала Евгения, обращаясь к Анне. — Они говорили со мной, только без слов.       Анна Викторовна ободряюще положила ей руку на плечо.       — Если бы мы могли поговорить так раньше! — улыбнулась Львова сквозь слезы.       — Я рада, очень, — сказала ей Анна, — а теперь самое время со всем этим разобраться и поставить все точки.       — Да, конечно, — кивнула ей Львова и шагнула ко мне. — Я готова.              Пока я ездил за Львовой, Коробейников должен был привезти на опознание убитого вчера Барина Лидию Колчину. Я хотел, чтобы она подтвердила, что именно этот человек венчался с ней в церкви в ночь смерти поручика. В ожидании, пока они закончат опознание, я беседовал с Евгенией перед входом в мертвецкую.       — Вы знаете некоего Холодного? — спросил я ее.       — Кого? — в недоумении посмотрела она на меня. — А кто это?       — Бандит, — пояснил я кратко.       — Помилуйте! — возмутилась она. — Я не знаюсь с бандитами!       — Однако, с Барином Вы знакомы, — усмехнулся я в ответ на ее возмущение.       — С Барином? — растерянно спросила она.       — Брачный аферист Барин, — напомнил я ей, — Вы наняли его для розыгрыша в церкви.       — Да, я наняла некоего господина, — потупилась Львова.       — Хотели отомстить брату? — спросил я.       — Да, — вздохнула она. — Поручик Кожин сделал мне предложение, но брат считал, что Кожин мне не пара и восстановил отца против нашего брака.       Дверь в царство доктора Милца отворилась, и вышла Лидия Колчина в сопровождении Коробейникова.       — Ну что? — произнесла Колчина резко, обращаясь ко Львовой. — Вы довольны? Возьмите, это Ваше.       И швырнула под ноги Евгении обручальное кольцо, полученное, видимо, от Барина при венчании.       — Он же простил меня, — растерянно сказала Львова, глядя ей вслед. — Они оба меня простили…       Видимо, ей и впрямь удалось убедить себя там, на кладбище. Да, несложно добиться воображаемого прощения от мертвых. Живые прощают куда сложнее.       — Проходите, — указал я ей на дверь, придерживаемую для нее Коробейниковым.       Она вошла внутрь, а я задержался на секунду, чтобы поднять лежащее на земле кольцо. Все-таки разбрасываться вещественными доказательствами не следует.       При виде лежащего на столе тела под простыней, Евгения занервничала, даже пошатнулась.       — Проводится опознание, — сказал я ей строго. — Поближе подойдите.       Она послушно сделала еще два шага, опираясь на подставленную Коробейниковым руку. Доктор Милц отвел от лица покойного простыню.       — Вы знаете этого человека? — официально спросил я Львову.       — Да, — подтвердила она и, побледнев, прикрыла глаза.       Этого было вполне достаточно, остальное я могу узнать и в управлении.

***

      — Я не хотела смерти брата и жениха, — рассказывала мне Евгения, когда мы оказались в моем кабинете. — У нас были сложные отношения с братом. Мы любили друг друга, но он решил, что Кожин мне не пара. Он вызвал его на разговор, оскорбил, и…       — Поэтому и дуэль? — поторопил я ее.       — Да, Кожин вызвал его, — сказала Львова. — Я не могла допустить, чтобы брат убил жениха, или жених — брата, и заставила их покончить миром. Но брат все равно не отказался от своей идеи расстроить наш союз и настроил отца против жениха. И отец лишил меня своего благословения.       — И приданого, — добавил я. — И что? Вы решили отомстить брату, расстроив его тайное венчание.       Львова молчала, лишь кивнула мне в ответ.       — Как Вы нашли этого господина по кличке Барин? — поинтересовался я у нее.       — Я слышала о нем от нашей экономки, — сказала Евгения. — Она же нас и свела.       — Теперь оба поручика мертвы, — со вздохом сказал я. — И Барин тоже.       Львова сидела, потупившись. Кажется, сейчас она сильно стыдилась содеянного. К сожалению, стыдом мертвых не оживишь.       — Он что, шантажировал Вас? — спросил я, пересаживаясь так, чтобы меня не отделял от Львовой стол.       Она кивнула, не поднимая глаз.       — Это он убил брата? — спросила она меня взволнованно.       Я понимал, чего она боится. Ведь если Барин, нанятый ею, убил ее брата, то это все равно, что она сама убила. Как с этим жить потом?       — Нет, — успокоил я ее. — Но Вы должны помочь нам найти настоящего убийцу.       — Я? — удивилась Евгения. — А как?       — Где документы, которые Вы забрали у брата из гостиничного номера? — спросил я строго. — Зачем они Вам?       Она снова потупилась в смущении. Да уж, есть от чего смущаться. Поступки ее в этом деле сплошь неприглядны.       — Брат похвастался, что заставит Тимохина выложить за них большую сумму, — пояснила она, — и тем самым обеспечит себя и невесту. И когда он заснул, я подумала…       — Что Вы сможете обеспечить свою жизнь с Кожиным? — продолжил я за нее.       — Да, — кивнула Евгения. — Сейчас это звучит ужасно, но тогда мне показалось это удачным планом. Когда Сергей заснул, я взяла папки и ушла.       — Вы уже говорили с Тимохиным? — спросил я у нее.       — Нет, — покачала она головой.       Отлично. Значит, можно его спровоцировать. Я подал Львовой перо и лист бумаги:       — Пишите ему.       Она послушно написала письмо под мою диктовку. И согласилась участвовать в поимке Тимохина. Пришлось, правда, раз пять пообещать ей, что мы будем рядом каждую минуту и она ни за что не пострадает.       Тимохин легко согласился на встречу. И едва лишь Евгения выложила ему свои требования, принялся угрожать ей пистолетом. Тут-то мы его и взяли, услышав предварительно все, что было нам необходимо.       Взятый с поличным, Тимохин не растерял ни грамма своей наглости.       — Нечего мне говорить, — заявил он, развалясь на стуле. — Что я должен перед Вами тут исповедоваться?!       — Тогда я Вам расскажу, — ответил я ему. — Поручик Львов служил при штабе гарнизона и, вероятно, каким-то образом, может, случайно он узнал о Ваших махинациях по поставкам в армию. Вы продавали пшеницу в сговоре с интендантом по завышенной цене. Как именно он это понял, это не важно. И мы этого никогда не узнаем. Ему нужны были деньги для того, чтобы жить с Лидией Колчиной, вот он и выкрал эти документы, подтверждающие Ваши махинации, для того, чтобы шантажировать Вас.       — Ну, положим, он шантажировал, — согласился Тимохин. — Да я не поддался. Мальчишка! Мне достаточно слово было сказать его отцу, чтобы вразумить сыночка.       — То-то и странно, — вмешался в разговор Антон Андреич. — Зачем было убивать?       — Я не убивал и не думал даже, — ответил ему купец.       — Конечно, Вы не убивали, — сказал ему Коробейников, — Холодный убил.       — Не знаю я никакого Холодного, — продолжал стоять на своем Тимохин.       — Да будет Вам! — начал горячиться Антон Андреич. — Вы приказали убить шантажиста.       — Да вздор! — вышел из себя купец. — Мне сопляк этот не помеха!       — Мы все равно докажем, что Вы заказчик этого убийства! — заверил его мой помощник.       — Да не убивал я! — повернулся ко мне Тимохин.       — Я знаю, — ответил я ему.       Пока Антон Андреич весьма эмоционально доказывал купцу, что тот виноват, я внимательно наблюдал за нашим подозреваемым. И видел, что он говорит правду. Не стал бы Тимохин убивать Львова из-за шантажа. Он и Евгению убивать не собирался, пугал просто. Он их обоих вместе с их угрозами ни в грош медный не ставил, полагая, что у него все схвачено. Тут он, разумеется, ошибался, и полковник Симаков будет счастлив получить его из моих рук, просто ждет — не дождется. Но вот Львова он не убивал.       А если не он, то кто же тогда? В этом деле не так уж много фигурантов. И только одного из них я не успел проверить.       И отправив Тимохина в камеру, я приказал немедленно установить слежку за Лидией Колчиной. За Холодным мы еще с ночи следили, но подстраховаться никогда не помешает.       Он и в самом деле выследил ее, как я и предполагал. Видно, решил, что это она навела на него полицию, и решил отомстить. При задержании Холодный, правда, под некоторым давлением, признался, что деньги за убийство поручика заплатила Колчина. Разумеется, признание это, добытое не вполне конвенционными методами, в суде силы бы не имело. Но произнесенное при Колчиной, оно оказало на нее должное моральное давление, так что она и не думала запираться. А в управление тем временем пришло объяснение ее мотива. В депеше с прежнего места службы поручика сообщалось, что убитого на дуэли Львовым офицера звали Колчин Олег Александрович.       В ожидании, пока госпожу Колчину доставят в управление, я подбирал материалы, чтобы отправить их полковнику Симакову, присовокупив к ним Тимохина, когда дверь кабинета без стука распахнулась, и вошла взволнованная Анна Викторовна.       — Яков Платоныч! — выпалила она прямо от порога, пренебрегая как всегда приветствием. — Мне кажется, что все не так, как кажется!       — Ну, это уж как водится, — сказал я, поднимаясь ей навстречу и старательно пряча улыбку.       А когда, собственно, у Анны Викторовны все было так, как кажется?       — Я сегодня видела Колчину, — взволнованно продолжала Анна. — Она себя очень странно вела. Такое чувство, словно она…       — Не слишком любила своего жениха? — попытался я помочь ей подобрать слова.       — Да! — кивнула Анна Викторовна, глядя на меня изумленно.       — Я Вам больше скажу, она его ненавидела, — сказал я. — Вы присаживайтесь. У нас как раз есть немного времени, пока госпожу Колчину доставят сюда. Все очень просто, — поведал я ей, — когда я узнал, что поручик Львов был уволен из-за убийства сослуживца, я отправил запрос в Ржев, где квартировался его полк, и сегодня пришел ответ на этот запрос. Убитого поручика звали Колчин.       И я подал Анне Викторовне депешу.       — Два месяца назад Лидия Колчина приехала сюда, в Затонск, и влюбила в себя убийцу своего брата, — продолжил я рассказ. — А потом, убедившись, что он потерял от нее голову, заказала его убийство.       Анна Викторовна, и так выглядевшая бледной в так и не снятом с похорон Кожина траурном платье, побледнела еще сильнее. Видно было, что ей даже думать страшно о подобном. И в самом деле, история совершенно кошмарная.       И, тем не менее, как я ни просил, чтобы она пошла домой и отдохнула, Анна настояла на том, чтобы присутствовать при допросе. Скрепя сердце, я позволил ей это. Не знаю, что она хотела понять, но было видно, что ей это очень важно, и я не посмел противиться.       — Я очень любила своего брата, — рассказала Лидия Колчина, когда я поинтересовался, за что она убила поручика Львова, — а какой-то подонок взял и убил его, понимаете? Просто так убил. Ссора была из-за пустяка. Львов вызвал брата и убил просто так, от скуки. И какая же кара последовала ему за это? Его уволили из полка. Просто уволили!       — А Вы отомстили? — спросил я ее.       — Да! — она и не думала отпираться. — Он убил моего брата, но это убийством никто не считает, Вы понимаете?       — Это дуэль! — постарался пояснить я ей.       — Как это ни назови, это было убийство, — настаивала она.       Я вздохнул. Бесполезно объяснять ей разницу. Женщины вообще ее редко понимают, а эта конкретная женщина и понимать не хочет.       — Как Вы нашли Холодного? — спросил я.       — Искала и нашла, — ответила Колчина. — В наше время несложно нанять убийцу, если есть деньги.       — Зачем Вам понадобился весь этот спектакль с венчанием? — сердито спросил Коробейников.       Он очень сочувствовал Лидии на протяжении всего дела и теперь остро переживал разочарование. Да и женщины-убийцы в его глазах оскорбляли своим существованием весь женский род.       — Как это называется? Алиби? — спросила она его. — Она ждала его в церкви, а он погиб в гостинице. Прекрасное алиби.       — Блестяще! — возмущенно сказал Антон Андреич. — Мне это и в голову не могло прийти.       И резко повернувшись к Колчиной спиной, он отошел к окну.       — У Вас прекрасно бы все получилось, — сказал я Колчиной, — если бы Евгения Львова не придумала сорвать венчание своего брата. Представляю, как Вы были потрясены, когда, имитируя ожидание жениха, Вы вдруг увидели, что он входит в церковь.       — Да, это было ужасно, — ответила Лидия. — Я сначала подумала, что он как-то обманул убийцу и теперь все знает.       — А потом увидели, что это вообще не он, — вновь вернулся в разговор овладевший собой Коробейников.       — Да, это было непонятно, — сказала Колчина. — Прям какой-то водевиль.       — Львов знает, что это я его? — внезапно повернулась Лидия к Анне Викторовне.       — Да, — ответила Анна строго. — Теперь уже да.       — Передайте ему, прощенья не будет! — с пылом сказала Колчина. — Я его проклинаю!       Да, получить прощение очень сложно. А иногда и вовсе невозможно. Но только у мертвых нет больше шансов, а пока мы живы, шансы остаются всегда. Шанс объясниться, шанс получить прощение, шанс все исправить. Пока мы живы, все возможно. Любые шансы. И главное не упустить их, ведь никто не знает, в какую минуту нас может настигнуть смерть.

***

      Спустя несколько дней Антону Андреичу представился шанс показать себя во всей красе с самой неожиданной стороны и он его не упустил ни в коей мере. Анна Викторовна все-таки организовала музыкальный вечер, посвященный дуэту рояля и губной гармоники. Подозреваю, она заметила тогда, как я строг с моим помощником, и решила поддержать его таким образом. Несколько дней они репетировали в тайне от всех, и наконец-то вечер, на которой был приглашен также и доктор Милц, состоялся. Должен признать, подобное неожиданное музыкальное сочетание оказалось весьма интересным, а Антон Андреич показал себя искусным музыкантом. Я же наслаждался, без помех любуюсь Анной Викторовной за роялем. Иногда она поднимала на меня глаза и тихо улыбалась. И тогда у меня замирало сердце.       Впрочем, без помех — это я погорячился.       — Скажите, — полушепотом обратился ко мне Петр Иванович Миронов, — правда ли, что эта мстительница Колчина прибыла в Затонск специально, чтобы погубить Львова?       — Да, это жутко, — ответил я слегка невпопад. Меньше всего мне хотелось сейчас поддерживать разговор об убийствах.       — Какое коварство! — произнес Петр Иванович с чувством. — Сначала влюбить в себя, а потом подослать наемного убийцу. Да еще это венчание тайное! Ну это же чудовищный план!       Антон Андреич, не прекращая игры, перевернул страницу нот для Анны Викторовны, она отблагодарила его нежной улыбкой. Я напомнил себе, что нахожусь здесь в гостях.       — Но и Львова тоже хороша, — продолжал рассуждать Петр Миронов, — сорвать венчание брата… Не менее чудовищный план. Вообще, на подобное, на мой взгляд, способна исключительно женщина. Исключительно!       — Отчаявшаяся женщина, — ответил я ему.       — Именно! — согласился он со мной. — Отчаявшаяся женщина!       На этом Петр Иванович отдрейфовал от меня поближе к бутылке с коньяком, стоящей на камине. А я смог вернуться к своему созерцанию и эмоциям, им вызванным.       К сожалению, концерт окончился слишком быстро. Я не возражал бы, чтобы он длился до ночи. Все присутствующие разразились аплодисментами, наперебой воздавая хвалу музыкантам, к которой я присоединил и свой голос с абсолютной искренностью. Затем Мария Тимофеевна предложила всем перейти в столовую, чтобы выпить кофе и отведать десерт.       Анна Викторовна замешкалась у рояля, убирая ноты, и я, заметив это, постарался задержаться тоже, чтобы хоть на секунду остаться с ней наедине.       — Вы прекрасно играли, — сказал я ей, не зная, как еще начать разговор о том, что волновало меня.       Вот уже несколько дней мне не давали покоя те ее слова, сказанные мне после похорон Кожина. Что она хотела сказать мне тогда? В тот момент мне показалось… Я даже и признаться себе боялся словами, что именно мне почудилось в ее словах. Потом, раз за разом повторяя про себя каждое слово нашего разговора, я убедил себя, что подобное невозможно, что я просто ее неправильно понял. Но вновь и вновь я возвращался мыслями к этому разговору и, в конце концов измученный бесконечными предположениями, дал себе слово при первом удобном случае просто спросить.       — Да? — рассмеялась Анна Викторовна. — А Вы слушали? Мне казалось, Вы с дядей болтали.       — Это дядя Ваш болтал, — ответил я ей, — не терпелось ему высказаться о коварстве женщин вообще и госпожи Колчиной в частности.       — Да, ужасная история, — поморщилась Анна Викторовна. — До сих пор не могу опомниться.       — Да уж, приятного мало, — согласился я с ней.       — А ведь все это Ваши мужские игры со смертью! — сказала Анна с упреком. — Ведь по сути, она права, дуэль — это тоже убийство.       — Не могу с Вами согласиться, — усмехнулся я. — Дуэль и убийство — это совершенно разные вещи.       — Да ни в чем-то Вы не можете со мной согласиться! — вздохнула Анна Викторовна. — Даже, казалось бы, в самых очевидных вещах. И вот что интересно, это только со мной у Вас так, или вообще с женщинами?       Я посмотрел на нее с любопытством. Подобные вопросы Анна любила задавать мне в самом начале нашего знакомства. Давно я уже не слышал от нее ничего подобного.       На этот раз мне не понадобилась напоминать ей о границах, как когда-то. Она сама поняла, что увлеклась, и, смутившись, потупилась.       — Я даже никогда об этом не задумывался, — сказал я ей с улыбкой, предлагая сделать вид, что ничего не случилось.       Видимо, я отвык он Анны Викторовны и подзабыл, что «сделать вид» или «притвориться» к ней отношения не имеет. Она уже успела рассердиться на себя за свое смущение, а заодно и на меня, что я стал его причиною.       — Да и не стоит, очень сложно! — кинулась она в бой. — У Вас ведь как все? Очень просто! Вот встали друг напротив друга, бах — и все. Все решено!       — Вот как Вы обо мне думаете, — усмехнулся я ей с укоризной, стараясь не задумываться о маленьком пальчике, только что ткнувшем меня прямо напротив сердца.       Анна только вздохнула в ответ. Я вздохнул тоже. Никогда не стоит пытаться объяснять женщине дуэльный кодекс. Ни одна из них не может понять, что это такое. И Анна Викторовна не исключение, хоть и отличается от всех женщин этого мира.       — Тогда на кладбище, — сказал я ей, понимая, что еще несколько минут, и время нашего общения окончится, — Вы хотели мне что-то сказать.       — Это было под влиянием минуты, — ответила Анна Викторовна, отводя глаза. — Пойдемте, кофе стынет.       Я пошел следом за ней в столовую. Там, на кладбище, у меня был шанс сказать и услышать. Но я упустил его. Что ж, я запомню этот жизненный урок. Иногда одной минуты может не хватить. Иногда — одного дня. И тогда шансов не останется.       Остались ли они у меня? Понятия не имею. Но мы ведь еще покуда живы, не правда ли?