Муза

Выставка проходила на Неглинной, и Штольман решил не брать экипаж. Нина была даже рада этому обстоятельству – взяв спутника под руку, она плавно семенила рядом. Впрочем, иногда она изящно поскальзывалась на несуществующих рытвинах, и тогда Якову приходилось терпеливо удерживать ее вес на локте. Выйдя на Воскресенскую площадь, Нежинская приостановилась, глядя на заснеженную Москву. – Милый Якоб, посмотри же! Какая красота! – произнесла Нина с придыханием в голосе. Штольману было не до красот, он хотел лишь побыстрее разобраться с чертовой картиной и вернуться к жене в теплый номер. Смерив взглядом величественное здание Большого театра, Яков буркнул: - Александринский ничуть не хуже. - Какой же ты, Якоб, все-таки … - Нина, не желая ссориться, проглотила просящиеся на язык слова «бесчувственный фараон». И так этот фараон, несмотря на романтическое путешествие, не выказывал желания общаться. Облизав губы, которые пощипывал легкий морозец, Нежинская стала обдумывать планы на вечер. Не захочет же Якоб один сидеть в номере, когда за окном – волшебная московская зима. На Неглинной Нина плотнее прижалась к надежной руке своего спутника. – Якоб, дорогой, а что ты намереваешься делать после выставки? Может, пройдемся по вечерней Москве? Сейчас Масленица, везде гулянья… - Нина, я тебе удивляюсь, - Яков удержал ее на полоске льда, скрытой под свежевыпавшим снегом. – В Петербурге ты чуть не плакала, призывая меня помочь с картиной. Не нужно уже? - Нет, Якоб, что ты! Я просто не сомневаюсь, что у тебя все получится… - с визгом отскочив от лихача в лаковой пролетке, Нежинская упала в объятия Якова. Он вздохнул, поднимая спутницу на ноги. – Осторожнее, Нина. Вот, кажется, твоя выставка. … Сняв в гардеробной верхнюю одежду, они осмотрелись. На стенах двух просторных залов на больших расстояниях друг от друга были развешаны картины, а по залам, обмениваясь негромкими замечаниями, бродили ценители прекрасного. К вновь прибывшим подскочил нервный распорядитель: - Добрый вечер, дорогие гости. Позвольте представиться, Макаров Иван Евграфович. Вы уже встречались с творчеством господина Раскатова, или собираетесь впервые его лицезреть? Яков представил себя и спутницу и безнадежно окинул взглядом огромные залы. Нина Аркадьевна, подав руку распорядителю, надменно сообщила: - Я знакома с работами Алексея по Петербургу. Кстати, он здесь? - Увы, госпожа Нежинская, - ответил Макаров, припадая губами к перчатке. – Алексей Николаевич побывал на открытии, совсем недолго, и затем убыл. Распорядитель доверительно понизил голос, сообщая гостям тайну: – Господин Раскатов в настоящее время работает над несколькими картинами. Он передал, что ему нужно еще немного времени. Так что в залах, как вы понимаете, не всё. – Нина Аркадьевна, - Штольман предложил руку спутнице. – Давайте пройдемся по залам. - Раз уж пришли, - было написано на его скучающем лице. Макаров, как оказалось, еще не закончил вступительное слово. – Хочу предупредить вас, уважаемые. Залы посвящены разным направлениям творчества. Алексей Николаевич, как бы это сказать, экспериментирует… Да вы сами увидите. Если захотите приобрести какую-то картину - обращайтесь, вас запишут на аукцион. И распорядитель, милостиво махнув рукой в сторону первого зала, пригласил гостей к осмотру. … Яков, бросая по одному взгляду на тщательно выписанные кувшины и помидоры, а также на вполне пристойные портреты, вежливо тянул Нину по залу. Та попыталась было повздыхать над грустно поникшими ромашками, но Штольман был неумолим. Классическая часть выставки была пройдена за пятнадцать минут, а Яков уже устал. - Нина Аркадьевна, приходите сюда без меня и наслаждайтесь. Напоминаю, сейчас мы здесь по вашему неотложному делу, - он перешел в соседний зал. Перед первой картиной Яков остановился, приглядываясь. Перед второй он надолго замер, наклоняя голову под разными углами. - Нина! – недоуменно обратился он ко спутнице. – Может быть, вот это твой портрет? На небольшом полотне было изображено бледное размытое нечто, с глазами в боковой части картины и как будто ногами в нижней. Вокруг невнятного силуэта ярко горел закат. Или восход. Определенно что-то ярко оранжевое, под которым мрачным синим были набросаны волны. Или тени. Или зимние сугробы? - Согласен, не банально, - рядом с застывшим перед картиной Штольманом остановился представительный лысый мужчина с аккуратной бородкой, представился: – Савва Иванович Мамонтов, коллекционер, если позволите. Пожав руку Якову, Мамонтов продолжил: - Это экспрессионизм, милейший господин Штольман. Алексей Николаевич здесь очень точно передал эмоции рождения и смерти. Вот скажите, какое впечатление произвело на вас это полотно? - Неизгладимое, - буркнул Штольман. – Нина Аркадьевна, если это вы, ни одна живая душа при дворе не упрекнет вас. Нежинская поджала губы. – Якоб, ты все же хам. На второй зал пришлось потратить более получаса, ибо Яков никак не мог без помощи лысого коллекционера уловить, что же хотел сказать художник. К концу осмотра Штольман понял, что экспрессионизм – это очень смело, и что у него дико болит голова. Поблагодарив Мамонтова, Яков обвел зал усталым взглядом. Изображения голой Нежинской на стенах не наблюдалось. - Нина Аркадьевна, все в порядке, - он потянул спутницу к выходу. – Корона может быть спокойна, ваша репутация не пострадала. … На Неглинной Нина остановила спутника, уже махнувшего рукой извозчику. – Якоб, это еще не все! Распорядитель ведь сказал, что Раскатов дописывает картины! - Полагаешь, что именно твою он дописывает? Ты говорила, картина уже готова, - Штольман, не снимая шляпы, помассировал виски. Нежинская топнула ногой. – Нужно навестить Раскатова и уговорить его не показывать картину! Он с надеждой посмотрел на здание Малого театра, от которого было рукой подать до «Славянского базара». Но дело есть дело. - Хорошо, Нина. Ты знаешь, где живет Раскатов? Нежинская, кивнув, продиктовала адрес на Мясницкой. Свистнув извозчика, Яков церемонно посадил спутницу в экипаж и остался на мостовой. - А как же ты? – Нина, недоумевая, привстала на сиденье. - Нина Аркадьевна, полагаю, это будет мужской разговор. Поезжайте в гостиницу, - Яков велел извозчику трогаться. – Я загляну к вам вечером, если будут новости. … Художник, высокий молодой человек с копной соломенных волос, открыл дверь и пригласил гостя войти. – Заходите, прошу вас. Вы за картиной? Почти все на выставке, осталось несколько эскизов. Яков, пройдя в тесную квартиру на последнем этаже старого дома, осмотрелся. Похоже, что раньше здесь был чердак - наружная стена неухоженной комнаты когда-то была сломана и заменена на покатое французское окно. Напротив окна стояло продавленное кожаное кресло, посреди мастерской возвышался мольберт. - Солнце, - пояснил Раскатов, привычно реагируя на интерес посетителя к переделанной квартире. – Мне нужно много солнца! Штольман представился. Не желая ходить вокруг да около, он спросил: - Господин Раскатов, вы писали портрет госпожи Нежинской? - Вы заинтересованы? – художник обтер руки о фартук и пожал протянутую руку. – Он не вполне хорош, хотя, как эксперимент… Яков вздохнул. Этого следовало ожидать. – Тем не менее, Алексей Николаевич. Этот портрет здесь? Я хотел бы приобрести его. - Нет, нет, что вы! Я сейчас не продаю работы напрямую, только через аукцион, - гордый своим коммерческим успехом, напыжился Раскатов. – Таковы условия контракта. Приходите на Неглинную через два дня, покупайте все что пожелаете. - Кстати, господин Штольман, - художник на мгновение замялся, вспоминая, где он слышал эту фамилию, но тут же отвлекся. – Если вы знаток ню, могу показать еще одну картину. Она еще не готова, но вам, как ценителю… Раскатов прошел к окну и повернул к посетителю мольберт. Яков посмотрел на картину. Поморгав, подошел поближе. Сердце его перестукнуло и будто остановилось. Откинувшись в кожаном кресле, скромно сдвинув белеющие бедра, с портрета на него смотрела обнаженная Анна.