Серафим

Маленькая девочка идет по металлическому коридору и сворачивает в клубок золотую нитку. Ей не хочется заходить ни в одну из комнат, да и, наверное, нельзя: в каждой - туман. Она пытается заглянуть в туман, но не может разглядеть в нем ничего, кроме большого шоколадного торта. Она слушает смех и шорохи. Она представляет свои уши крюками, пытается выцепить ими знакомые голоса. Однажды, когда ты вырастешь, у тебя будет свой корабль, большой-пребольшой корабль. И нам нем поселятся люди, которые будут любить тебя так сильно, как мама любит тебя. И все они станут твоими друзьями, а ты – их капитаном. И ты будешь летать на своем корабле и помогать всем, кому захочешь, ты будешь делать хорошие дела, и каждый будет знать, что нет на свете девочки умнее, добрее и отважнее, чем Джейн. Маленькая девочка нащупывает в тумане голос своей матери и идет к нему. Где-то рядом должен быть и отец, он будет сидеть за рабочим столом с четырьмя включенными мониторами и четырьмя словарями на них, чтобы транслировать их себе на имплантат. Но нить натягивается, клубок жжет руки, и она вспоминает, что пришла сюда не за родителями, а за чем-то совсем иным. Девочка-подросток идет по насыпной дороге. Может быть, это и не дорога вовсе, а тропинка в лесу. А может, она просто топчется в «хомячьем колесе» на МВС «Бенгт Стремгрен» и считает минуты до прибытия. В тумане много людей, они гудят, шипят, они действуют на нервы; она вот-вот закричит, чтобы они разошлись и оставили ее в покое, ведь ей просто хочется побыть одной – хотя бы немного, хотя бы капельку. Одной. Чтобы никто не беспокоил, не дергал, не жужжал на ухо. Чтобы только она и ее мысли. Да, у тебя хорошая физическая форма для ребенка, который родился на космической станции и вырос на кораблях, но ты все равно очень худая и хилая по земным меркам. Посмотри на себя, посмотри на свои запястья, как ты собираешься поднять винтовку? Ты знаешь, что произойдет с твоими мышцами после того, как ты час продержишь ее в руках? Ты знаешь, какие синяки будут оставаться на твоем тщедушном теле после каждого выстрела, каждой отдачи? Ты не потянешь. А впрочем, черт с тобой. Раз пришла, заполняй анкету до конца. Девочка-подросток хочет сжать руку в кулак и ударить, но пальцы уже заняты и рядом с ней никого нет. Молодая девушка идет по снегу на лыжах. Она совершенно одна, но ей это не нравится. Где-то там, за очередным гигантским сугробом алыми разводами будет… О, непревзойденная, альпийская красота Элизиума, о, твои гостеприимные долины и живописные горные хребты, ты так похож на Австрию старых, потонувших в океане времени дней, когда по ее земле ходили лишь кочующие племена, я воспеваю тебя, край обетованный, всем сердцем воспеваю Эли… Кровь. Молодая девушка аккуратно переступает через разбросанные по снегу красные кружочки, она перешагивает через оторванные конечности, сброшенные термозаряды, через собственное тело, придавленное трупами. Небо опускается на нее сверху, медленно и неминуемо, как поеденная молью невесомая шаль, пахнущая старостью. Когда тело очнется и сплюнет кровь, молодой девушки уже не будет – вот так, сразу, без промедления, она повзрослеет. Я воспеваю тебя, о, край обетованный… Потому что кто-то взрослеет за одну ночь, а она – за одну гранату. Женщина идет через непроглядную тьму. Она крутит клубок, ровными движениями наматывая на него золотую нить, и смотрит только вперед. C тобой я чувствую себя… человеком. Из темноты к ней тянутся руки, обращаются люди, но она не слушает, потому что впереди – цель, и, возможно, если женщина сделает еще шаг или еще два, она увидит ее. Вот-вот, сейчас, через мгновение… Но цель пролетает мимо нее, не дав себя пощупать, вонзает стальной болт в желчный пузырь и сбрасывает ее в пустоту. Когда легкие разрываются и она перестает чувствовать боль, женщина выныривает из песка. В ее власти забрать и чужую боль тоже. Боль. Долор. Молодой юноша, еще почти мальчик, счищает с ее волос песчинки, отряхивает ее плечи, выкапывает ключицы, терпеливо высвобождает ее запястья, а потом упрямо роет, роет, роет, пыхтя, хмуря высокий лоб, надувая пухлые губы, широкими ладонями вокруг ее ног. Ему очень больно, но он не останавливается. Большая, грозного вида старуха проходит мимо, медленно передвигая по песку изуродованные варикозом босые ноги: - Ты очень худая, - говорит она. – Ай, Диос, до чего худая! Ну, ничего. Главное – он тебя любит. Женщина глядит на море и слушает шелестящий позади нее сад. Она садится прямо на воздух над ямой, из которой только что вылезла, и смотрит, как песок под ее ногами меняет цвет – от белого до черного, и обратно. - Мне нужно идти дальше. Я должна… Клубок зажат в ее руке, нить оборвана. Над водой висит гигантская космическая станция. Женщина ныряет в небо и карабкается по веревочной лестнице вглубь. Она видит, как небо превращается в муравейник, и наконец-то понимает очевидное. Если ответ всегда был у тебя под носом, есть большой шанс того, что почувствуешь себя идиотом, когда узнаешь его. - Смотри, какая забавная, - женщина поднимает с песка белую широкополую шляпу, надевает ее себе на голову и опускает пониже. Шляпа и правда забавная: ее можно мять, сгибать, завязывать, растить на ней цветы… - Но так я не вижу твоего лица, - говорит юноша. Ты ведь знаешь, что это я. - Он не избивает меня, нет. Если бы он избивал меня, я бы ему сразу дал в харю в ответ. Отец-не отец… Не избивает, короче, он нюхает этот свой песок. И потом бросает меня об стену биотикой. Иногда только раз. А иногда я не успеваю подняться, и он сразу кидает меня о противоположную. Знаешь, что он сделал на прошлой неделе? Он отобрал у меня деньги, которые дядя дал мне ко дню рождения, чтобы – ты держись! – купить новую вазу взамен той, что я разбил. Но ведь я разбил ее, когда он бросал мной об стенку. Как ебаный боулинговый шар. И… ты уверена, что хочешь сидеть тут без лица? Жарко же. - Тебе надо в армию. Тогда он тебя не достанет. И тогда я смогу тебя встретить. Ты ведь и так знаешь, что это я. И я останусь здесь, потому что время относительно, смерть относительна, Бог относителен, мы с тобой относительны. Боль относительна. Долор. Долорес. Лола. - Лола! Я тебя умоляю, проснись, ради всего святого. - Лейтенант Вега, не трясите ее за плечи. Я сомневаюсь, что это возымеет какой-либо эффект. СУЗИ и ее чертова прямота. Яма выплюнула его быстро. Он мало что помнил о коротком опыте погружения: он ожидал, что грязь потечет в рот и что он начнет захлебываться, а вместо этого - сразу отрубился, едва только жижа сомкнулась над его головой и согрела лицо. После этого, по словам СУЗИ, он выплыл на поверхность буквально через несколько минут, как кусок дерьма, и еще через минуту очнулся. Грязь хлюпала в его ботинках и засыхала на груди под обмундированием. Шепард осталась внутри. Не было никаких говорящих клонов, чтобы ответить на все вопросы, поэтому они с СУЗИ провели час, сидя на корточках у ямы, считывая показатели Шепард (не менялись, как и локация) и переговариваясь со Стивом, который, словно спортивный комментатор по радио, рассказывал в деталях о том, что происходило снаружи. Кайли долго обнималась со своим сержантом-индусом. Потом – тоже долго и то и дело сбиваясь на писк, - объясняла ему и трем другим сослуживцам, откуда взялся бывший посол Земли и полк кай ленгов. Через некоторое время после этого с другого материка прилетела целая эскадрилья шаттлов Альянса – тех самых, вызванных Джокером «за кроганами». Отсутствие кроганов солдат не разочаровало. Доминика Особу они упаковали сразу; Кай Ленга отправили якобы в местную тюрьму; а клонов щупали, сканировали; долго спорили, связывать или нет, отбирать у них оружие или не отбирать. Навигаторы каждого клона указывали на определенные координаты в системе Анадиус в Туманности Конская Голова. Клоны стояли, как терракотовая армия, безмолвные, каменные, без выражений на лицах, без движений - до тех пор, пока не было принято решение все-таки погрузить их в челноки, как есть, вместе с лейтенантом Хоппер и сержантом Котари, а в пресловутую систему отправить разведку. Джеймс не пережил никаких видений, он не увидел снов, и до сих пор не имел понятия о том, что такое Катализатор; он не мог отделаться от мысли, что этот самый «Праотец» отверг его, и сделал это не просто так, что где-то там таился обман, опасность, но где и какая? Если бы только он мог очнуться вместе с Лолой. Если бы только не надо было разлучаться. Вместо этого он был вынужден ждать, как и остальные – как Эстебан, СУЗИ, весь экипаж «Нормандии». И на исходе часа яма выплюнула и Шепард – живую, невредимую, заляпанную с ног до головы и крепко спящую. Джеймс пытался разбудить ее, звал по имени – по всем именам; тряс ее за плечи, целовал ее теплые щеки. Безуспешно. - Она просто спит, - объяснила СУЗИ, как будто это могло помочь ему успокоиться. – Пора возвращаться на корабль. Словно услышав и поняв ее слова, в пещеру потянулись хранители, но Джеймс поднялся и распинал их ногами, вполсилы и тайком надеясь, что каждый из них тут же растворит себя в кислоте. К сожалению, этим хранителям явно разъяснили азы самосохранения, потому что, отведав его тяжелого башмака, они лишь разбегались, стуча ножками, и не выказывали больше намерений приближаться. - Необдуманный поступок, - сказала СУЗИ без выражения. – Мы не знаем, представляют ли они опасность, если их обидеть. - Еще как обдуманный, - отозвался Джеймс, поднимая Шепард на руки. – Я им доступно разъяснил, что когти надо держать от нее подальше, они все поняли. Вы же все поняли, да? Последний хранитель скрылся в коридоре, и они остались одни. Джеймс, несмотря на тревогу, которая грызла его изнутри, физически чувствовал себя хорошо. Не просто хорошо, а – заново рожденным. Такое бывало в юности, когда целую неделю вдоволь спишь, нормально ешь, не куришь, не пьешь, не ходишь по вечеринкам, когда никто не парит тебе мозг – словом, когда ведешь скучную здоровую жизнь, - и потом ты некоторое время чувствуешь себя так, как будто горы можешь свернуть. Он нес Шепард на руках, безошибочно выбирая верный путь, он не чувствовал усталости, а на вопросы СУЗИ о том, не тяжело ли ему идти все время наверх и не хочет ли он поменяться с ней и передать ей «тело коммандера», отвечал тихим рычанием либо мотал головой. Шепард не очнулась по пути, она не очнулась снаружи и в шаттле - после того, как ее бережно уложили на полоску сидений; она не очнулась в ангаре и в медотсеке, где над ней тут же принялась суетиться доктор Чаквас, пока добрая половина экипажа, облепив прозрачные стены, будто выводок мух, пялилась, пытаясь перелезть друг через дружку. Джеймс мало внимания обращал на окружающий мир, он слушал только дыхание Лолы; она дышала так по ночам, когда спала без снов, уткнувшись носом ему в плечо, и эти ровные размеренные звуки внушали ему если не уверенность в хорошем исходе, то хотя бы надежду. Он дал доктору Чаквас достаточно пространства, чтобы делать свою работу, но если бы Карин попыталась прогнать его, ей бы пришлось позвать на помощь все крепкие тушки на корабле. Доктор, кажется, не собиралась его прогонять. Она кашлянула и опустила заглушки на все стекла – наверное, не потому, что зеваки мешали ей работать, а потому, что рядовой состав не должен видеть своего капитана беспомощным и без сознания. По крайней мере так принято считать… «Это плохо для боевого духа». Джеймс думал об этом, когда держал Шепард за руку и прислушивался к ее пульсу, он думал об этом до тех пор, пока не увидел собственное лицо. Карин Чаквас подсунула ему зеркало. Пару секунд он вглядывался в свое отражение, слегка подрагивающее, потому что у доктора руки ходили ходуном. Или это он дрожал? Он смотрел и не мог понять, что не так, хотя абсолютно точно знал – что-то изменилось. - Ваши шрамы, лейтенант Вега, - подсказала ему Карин Чаквас, очевидно, прочитав недоумение и ступор в его лице и придя к выводу, что ему нужна помощь. – Они пропали. Все до единого. Вега медленно поднял руку к лицу и ощупал свой лоб, виски, щеки, рот, нос. Он выдернул зеркало из ее рук, повернулся к свету, принялся крутить головой так и сяк; он вспомнил тот день, когда Шепард погрузилась в консенсус гетов, и после этого Джокер полушутя предполагал, что, может, она так и не вышла из виртуальной реальности, что весь окружающий мир – просто галлюцинация. Вылез ли он сейчас из ямы? Может, он все еще в ней? Может, он останется в ней навсегда? Доктор прервала его панические мысли сразу после того, как закончила за его спиной сканировать показатели: - Также хочу отметить, что ваша печень значительно уменьшилась в размерах. Я не наблюдаю ни единого рубца на вашем теле – включая следы от травм, полученных в раннем возрасте. Все исчезло. Кроме того, у вас полностью восстановлена проходимость семявыносящих протоков. Эта штука – чем бы она ни была – поварила его пять минут в себе, и за эти пять минут ни с того ни с сего решила исправить и таки исправила все несовершенства его физического тела. «Печень уменьшилась в размерах»… Просто прекрасно. Спасибо, хотя бы татуировки остались на месте. - А вырезанный аппендицит тоже вернулся? Доктор еще раз провела омни-инструментом вдоль его живота. - Нет. Аппендикс отсутствует. Думаю, уместно будет сказать, что вы находитесь в добром здравии, лейтенант. Более чем в добром. То же самое могу сказать и про коммандера. Ее пульс, состав крови, давление – все в пределах нормы. - Но вы не можете ее разбудить, - закончил он фразу за доктора. - Нет, не могу. Нам остается лишь ждать. Он снял обмундирование, положил его в угол, опустился на стул рядом с ее койкой и принялся ждать. Через некоторое время за ним пришел Эстебан. - Снаружи никого нет, - сказал он. – Гаррус всех разогнал. Идем-ка, амиго, я тебе приготовлю что-нибудь поесть. Джеймс не двинулся с места, хотя и вспомнил, что вроде бы давно ничего не ел. Со вчерашнего дня или с раннего утра? - Я вырублю заглушки, и ты будешь ее видеть, - вздохнув, добавил Эстебан и протянул ему руку. На кухне он принялся возиться у плиты; он, стараясь создавать как можно больше шума, открывал консервные банки и контейнеры; громко ойкнул, когда уронил бутылку с соусом. Конечно, он тоже нервничал. «Не только вы волнуетесь о ней, лейтенант Вега». Стив тоже любил ее, Стив боготворил ее, он считал ее светом в конце тоннеля – тем самым светом, на который он в результате вышел после долгих месяцев хождений в потемках. Но волноваться вслух он позволял себе редко. Когда опасность приходила на порог, Стив Кортез обычно молчал. Через минуту сковорода уже шипела и плевалась, Джеймс повел носом, вдыхая запах жареной еды; не до конца уверенный, тошнит ли его от голода или как раз от нежелания что-либо есть. Он смотрел на Шепард через стекло, скрипел зубами и то и дело ощупывал свое лицо. Он уже не помнил, когда в последний раз его морда на ощупь не напоминала протертую танковую шину – это было в какой-то совсем другой жизни, где он был другим человеком, и, проводя в очередной раз пальцем по носу и не чувствуя привычной уже борозды, пересекавшей его, Джеймс вновь и вновь возвращался к кратковременным приступам паранойи. Эстебан поставил перед ним тарелку, и Вега бездумно опустил на нее взгляд. - Чтоб съели всё, мистер Вега, - тоном строгого опекуна сказал Эстебан. Может, он хотел подшутить, может, хотел густо намешать в свой голос иронию, но прозвучало именно так. Предельно серьезно и строго. Английский завтрак. Почти такой же, как Джеймс ел в первый день в Ванкувере, после бешеной ночной погони, чудесного спасения, дурацкого и благословенного печенья в китайском ресторане на краю гребаного нигде. Он ел тогда всю эту жирную еду, спал и обливался потом, после пробуждения думал о вещах, которые теперь уже перестали иметь значение... Он пинал ногой говорящий писсуар и орал на него на двух языках. А потом они с Шепард наворачивали круги по скверу и синтетические белки с камерами в глазах следили за каждым их движением. «Ты мне нравишься, Джеймс». В тот день, когда он наконец-то понял, что с ним происходит. Конечно же, этот омлет и картофельные оладьи - из порошка. Конечно же, помидоры и грибы – консервированные и наверняка кислые от уксуса. И нет вазочки с цветком, нет красивого подноса. И Ванкувера больше нет. Но что-то настоящее все равно осталось – он сам, его женщина, его друзья. Они пока что живы, а пока они еще дышат, сдаваться нельзя. Джеймс взял вилку и принялся за еду. - Если бы я интересовался мужиками, Эстебан, - сказал он после того, как успешно осилил четверть, – я бы на тебе женился. Если ты из полуфабрикатов и порошка можешь такое сварганить… У-у-у. Стив тихо усмехнулся. - Ешьте, мистер Вега, и не болтайте. На этот раз у него получилось сказать так, как хотел, и так, как обычно говорил – полушутя и с подколкой. За отсутствием приказов «Нормандия» оставалась на орбите Беннинга. Большая часть экипажа разошлась – кто по своим рабочим терминалам, кто спать. Лиара, неприкаянная и растерянная, вышла на кухню с большой кружкой в руке - как раз когда Джеймс съел половину и понял, что больше не может и не хочет. Она бросила короткий взгляд на Шепард через стекло и, кажется, сморгнула слезы. Может быть, ему показалось. Может быть, плакала она просто от недосыпа. - Никаких изменений? Он покачал головой и отодвинул тарелку. Лиара села напротив, взяла его вилку и бездумно подцепила на нее жареный гриб. - У меня плохие новости. Что, еще? Она отправила гриб в рот и медленно прожевала его, не моргая и глядя в пространство. Это не было на нее похоже. Эстебан молча убирал контейнеры и посуду. Джеймс подумал о том, как сильно ненавидит, когда кто-то объявляет о наличии дурных новостей, а потом делает многозначительную паузу. В сущности, это вообще идиотская и ненужная фраза – «у меня плохие новости». Зачем ее говорить, особенно сейчас? Какие могут быть хорошие новости до тех пор, пока Жнецы все еще живы и здоровы? - Трия, - сказала Лиара. – Она покинула Ату вместе с Трентом. - Так он пришел в себя? - Да. Веге, в общем-то, было наплевать. Трия – это как аппендикс. Она воспалилась, ее отрезали, и теперь ее нет. - Она жива? - Я не знаю. По некоторым данным, они отправились на Тессию. - Но на Тессии же сейчас… А впрочем, черт с ними. Если они сделали это, значит, им это было нужно. Значит, у них были свои цели. Глиф прервал и разговор, и размышления Джеймса, выплыв на кухню следом за хозяйкой. - Доктор Т’Сони, прошу вас вернуться к терминалу. Поступила важная информация деликатного свойства. Лиара склонила голову и на мгновение прикрыла глаза. Ее усталость можно было пощупать. Когда все это закончится, док, мы выспимся. Так или иначе, мы выспимся. - А что с Люси? - Она осталась на Ате. Вернее… они оставили ее там. Предварительно ударив по голове чем-то тяжелым. Очевидно, не хотели брать ее с собой… С ней все нормально. Она отделалась сотрясением мозга. - Доктор Т’Cони, поступило еще три сообщения. - Я уже иду, Глиф. Она бросила еще один тоскливый взгляд на Шепард и ушла. Камбуз погрузился в тишину. Джеймс просидел в медотсеке несколько часов. Гаррус и Эстебан по очереди пытались сменить его на посту, но он отказывался. Он больше не звал ее и не тряс за плечи, он не рассказывал ей о своей боли и не клялся в вечной любви, как обычно делают рядом с постелью впавших в кому родных. Он просто сидел и ждал, считая секунды и слушая ее дыхание. Доктор Чаквас раздела ее и накрыла простыней до плеч, но кое-где на теле Шепард все еще оставались пятна засохшей грязи. Через несколько часов Джеймс набрал воды, взял губку и принялся их счищать. Может, это и волшебная супер-пупер земля, может, она лечит все болезни, может, все будет хорошо и Лола благополучно проснется в самое ближайшее время, но сейчас Веге казалось, что оставлять на ней эту грязь – оскорбительно. Он бережно протер ее чистым сухим полотенцем, поцеловал ее в лоб и снова сел рядом, на этот раз спрятав лицо в ее волосах, распластанных по подушке. Он уснул вопреки собственному желанию бодрствовать до конца, уснул вопреки страху не проснуться, уснул и не увидел снов. В его голове больше не звучала музыка, а вселенная за полуметровой титановой обшивкой корабля молчала и не обращала на него никакого внимания. Когда он открыл глаза, Шепард смотрела прямо на него. - Ты наврал про сестру друга, - хриплым голосом сказала она, перебирая пальцами его свалявшийся могавк и улыбаясь.