Серафим

Пост прослушивания X-19 крутился на орбите местного ретранслятора много сотен лет, он болтался там тупой бесполезной погремушкой. И много сотен лет обитавшие на нем считали свое назначение – не без причины – наказанием или изгнанием, ведь о рахни с окончания войны никто не слышал. Никто, кроме Шепард. Джеймс часто задавался вопросом: как могли рахни, которые описывались в хрониках, эти чудовищные и безжалостные существа, коррелировать с рассказом Шепард о происшествии на Новерии и о том, что из себя представляла матка рахни, которую она там нашла. Может быть, существовала некая неведомая сила, которая… сделала их плохими? Вроде как Жнецы индоктринируют разумных существ, так и их кто-то… Но Жнецы в это время «спали» в темном космосе, не так ли? Он изо всех сил прислушивался к себе. После Махавида и визита к доктору Чаквас он прочел все, что смог найти про индоктринацию. Очень мало материалов, и почти все – неофициальные, практически из личных запасов экипажа «Нормандии». Там описывались известные случаи – в частности, Сарен Артериус и Матриарх Бенезия. Доктор Кенсон – тоже. Все в какой-то момент говорили о том, что их отношение к Жнецам постепенно менялось, одурманенные жертвы принимались искать оправдания их действиям, даже начинали считать самих себя примитивными, допускать, что чего-то не понимают. Джеймс был целиком и полностью уверен в себе и своем отношении к Жнецам: он ненавидел их, хотел уничтожить этих проклятых ихос де пута, растереть их в порошок. Однако больше всего его напрягли скудные сведения о «скрытой» индоктринации, спящих агентах. Дескать – и Жучина тоже о таком говорил – некоторые долгое время не выказывали никаких признаков индоктринации, чуть ли не годами, а потом – всё, пиши пропало. Но, может, они сами при этом знали, что происходит? Может, просто умело скрывали это от окружающих? Может, Жнецы приказывали им скрывать и они повиновались? Оставалось надеяться только на это… И надо еще поприслушиваться к себе некоторое время… «Сын» Шепард оказался самым неуравновешенным кроганом, которого Джеймс встречал в своей жизни. Даже не разбираясь в физиологии и лицах кроганов, только по его поведению, можно было заключить, что Грюнт – подросток в пубертате. Очень агрессивно растолкав своих соратников и крича: «Шепард! Шепард! Это ты, Шепард!» он выбрался к ней, и на секунду Вега подумал, что они обнимутся, как мать и сын. Шепард в тот момент, когда увидела Грюнта, улыбнулась так широко, что сердце Джеймса невольно наполнилось радостью при взгляде на нее. Однако они всего лишь пожали друг другу руки. Какой-то кроган из местного отряда разведчиков принялся возмущаться, что они собираются принять помощь от людей, и Грюнт тут же бросился его колотить. От всей души надавав ему по первое число, он немедленно полез обнюхивать мобильную платформу СУЗИ. – Это что за штука? МЕХ? – Это я, Грюнт, – сказала СУЗИ. – А. Ну да... Помню голос. Классная у тебя пушка. После этого он обнюхал Джеймса. – Пахнешь войной, – сказал он, кажется, одобрительно. Джеймсу стало немного страшно – самую малость. Хорошо, что не твоей мамой. Очень, очень хорошо! Хотя после прошлой ночи это даже странно, что я не пахну твоей мамой, чико. – Он кто? – бесцеремонно спросил Грюнт у Шепард, кивая в сторону Джеймса. – Он друг, – осторожно отозвалась Шепард. – И очень хороший солдат. Этого оказалось достаточно. Страшный момент миновал. Тишина в подземных тоннелях действовала на нервы. Тишина бесила и раздражала, вызывала злость. Джеймс с радостью приветствовал любые звуки – даже если это был стук ног хасков, или их мерзкие вопли, или цокот паучьих лапок по каменным стенам. Он никак не мог понять, что с ним происходит, и старался по возможности не концентрироваться на этом. Однако когда они достигли своей финальной цели и завеса, слегка приоткрытая еще на Тучанке, спала полностью… Он хотел бы сказать, что его охватил ужас. Или что он не мог двигаться, что страх парализовал его. Или что он нашел королеву рахни отталкивающей, отвратительной. Сказав это, он бы бессовестно наврал. Даже то, каким образом она общалась с визитерами, его нисколько не напугало. Он уже слышал от Шепард о том, как и с помощью чего королева обратилась к ней на Новерии, а Трейнор уже успела сообщить ему об удивительных и уникальных способах коммуникации рахни… В ее речи он слышал только одно слово: песня. Песня, песня, песня. Джеймс не выдержал и закричал: – Какая она, ваша песня? И не получил ответа. СУЗИ с едва слышимым шарнирным скрипом повернула голову и посмотрела на него долгим взглядом. В висок стучали реалистичные мысли: королеве не выбраться, ей понадобится слишком много времени, Жнецы истребят весь отряд кроганов… Однако отчего-то мысль о том, что королева погибнет, казалась ему абсолютно невыносимой. Он позволил голосу разума заглушить эмоции, как и следовало: – Она не сумеет. Надо выбираться отсюда и вытаскивать Грюнта. Шепард приняла решение сама, и Джеймс видел по ее лицу, что оно далось ей очень тяжело… Может быть, даже тяжелее, чем решение покинуть Землю. Однако Грюнт, по счастью, выжил. И в этом для Веги скрывалось настолько огромное облегчение, что он бы не сумел его описать, даже если бы попытался. Джеймс молчал всю дорогу обратно на «Нормандию»: потный, грязный, покрытый собственной и чужой кровью, он копался в своей голове, безуспешно пытаясь понять, какого черта. Грюнт, прихрамывая, удалился работать над уменьшением запасов еды на борту, Шепард пошла с ним, Вега же остался в ангаре. – Лейтенант, я хотела бы задать вам вопрос, – раздался спустя полчаса из общих динамиков ангара голос СУЗИ. Он показался Джеймсу немного обеспокоенным. – Я обратила внимание на то, что вы несколько раз упоминали о музыке при странных обстоятельствах. Вы не могли бы пояснить, почему этот вопрос вас так сильно волнует? – А, ну это… – Джеймс почесал затылок. – Просто сон навязчивый. – В ядре моей программы не прописаны значения ценности музыки в том смысле, в котором ее видят органики. Однако я умею определять ритм, тональности и используемые инструменты, а в моей базе данных есть более трех миллиардов музыкальных композиций. Возможно, я смогу помочь вам найти то, что вы ищете. – Я не ищу, вообще-то. Это же просто сон. – Вероятно, вы где-то услышали некую мелодию, которая весьма сильно отразилась на вашем эмоциональном состоянии и, если вы сумеете отыскать и прослушать ее, бодрствуя, данный вопрос перестанет беспокоить и отвлекать вас. – Он не отвлекает! – Джеймс почти обиделся. – Во время двух последних миссий я считала показатели вашего костюма, в частности во время того, как вы задавали вопрос о «музыке», и они на короткие периоды отражали аритмию, снижение артериального давления, повышение уровня мелатонина и сокращение выработки орексинов. – И чего? – Даже когда вы думаете об этой «музыке», вы стремитесь заснуть. Это изменение незначительно и способно оставаться незаметным для вас. Но рано или поздно оно может радикально отразиться на вашей способности вести боевые действия. Джеймс вздохнул и поднял с пола гантель. – Да, я ничего такого не заметил… – вранье, вранье, вранье, пендехо. – Ладно, ну а что ты предлагаешь? Прослушать сколько-то там миллиардов записей? Мне жизни не хватит. Мне, наверное, ста жизней на это не хватит! – Зону поисков можно значительно сократить. Вы помните что-либо конкретное об этой… музыке? Какие инструменты были использованы? Тональность? Гаммы? – Какие еще гаммы? Он принялся не спеша жать гантель правой рукой. – Возможно, вы вспомните хотя бы, была ли это быстрая музыка, медленная? Стиль, направление? В упражнении, которое вы сейчас проделываете, есть определенный ритм. Присутствовал ли там четкий ритм? Вега задумался, рука замедлилась. – Вот примерно такой, – сказал он, кивнув в сторону своего запястья. – Но точно не скажу. Нет, правда не знаю. – Хорошо, – отозвалась СУЗИ. – Давайте попробуем иной подход. Была ли это земная музыка или внеземная? Этот вопрос на некоторое время поставил его в тупик. Да, она звучала знакомо, привычно, но была ли она человеческой? Вега задумался на минуту, призывая сон из воспоминаний. – Вроде бы человеческая. И, знаешь… То, что называют «классической». То, что люди писали, еще когда на лошадях ездили… А вообще, как определить? Я слышал один турианский марш, он похож на человеческий. Что странно, кстати… Никогда не задумывался над тем, как это странно… – Есть множество способов. Самый простой для людей, плохо знакомых с музыкальными терминами – по используемым инструментам. К примеру, кварианцы не используют духовые. Турианцам долгое время были незнакомы клавишные инструменты. Асари предпочитают струнные всем прочим. – А можно мне какую-нибудь кварианскую музыку? Что-нибудь эдак тысячелетней давности. – Да, лейтенант. СУЗИ включила какую-то экзотическую мелодию, Джеймс послушал в пол-уха, покачал головой. – Не-не. Не то совершенно. У меня от такой музыки уши чешутся. Стив громко хохотнул с другого края ангара. – А ну не подслушивай! – крикнул ему Джеймс. – Вы опять забыли про акустику, мистер Вега? СУЗИ, а поставь Битлз, что-нибудь веселенькое. Она повиновалась без лишних слов. Эстебан прикрыл глаза, улыбнулся и принялся раскачивать головой в такт. – Выключи-и-и-и, – взмолился Вега. – Не то! Стив фыркнул и полез ковыряться в шаттле. – Нет, я теперь почти точно уверен, что она была человеческой. Можно что-нибудь из нашей классики? – Допустим, Моцарт, – откликнулась СУЗИ. Опять не то. Джеймсу достаточно было прослушать секунд пятнадцать, чтобы понять; так что она переключала и переключала. Снова и снова. – А это что? – Чайковский, «Старинная французская песенка». – Как-то слишком тихо, спокойно и уныло. Там было больше инструментов. Там как будто целый оркестр был. Оно… гремело! – Хорошо, лейтенант. Мелодии продолжали сменяться следующие десять минут, или около того. – Не то. Не то. Не то. – Мистер Вега, блин! Сколько можно! – Тихо, твою мать! Так. И это не то. Не то. Он затормозил только на двадцать третьем концерте Моцарта для фортепиано с оркестром. – Что-то вот… Диос… Нет, там не было клавишных. Всё. Точно говорю. Не было вообще. А еще, знаешь, эта музыка ассоциировалась с жизнью. – Напоминаю вам, что для меня прослушивание музыки не носит эмоционального окраса. Стив выглянул из-под шаттла и одарил Вегу неодобрительным взглядом, потом закатил глаза и снова скрылся. – Ладно. Не носит так не носит. Можно еще что-нибудь похожее? В смысле, по ритму похожее и по этим… Тональностям… А лучше – что-то вот более грозное, чтобы как марш и… Я не знаю. Давай грозное. – Согласно опросам меломанов на Земле, самым «грозным» классическим композитором считается этот. И еще один сэмпл. – А это кто? – Это Вагнер, лейтенант. – Нет, слишком грозный и не очень мелодичный. Я бы скорее проассоциировал его со смертью, чем с жизнью… Давай следующую. В следующей было что-то смутно похожее, но все равно – не то. – Не-а, – сказал Джеймс. – Оставьте, это Бах, я люблю Баха, – подал голос Стив, подходя ближе. Он оперся рукой о стол с оружием. – Совершенно верно, лейтенант Кортез. Это второй Бранденбургский концерт Баха. Он в числе прочих музыкальных произведений присутствовал на золотой пластинке «Вояджера», запущенном жителями Земли в космос в одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом году, как часть послания внеземным цивилизациям. – А потом «Вояджер» хотели отыскать, вернуть, отправить пластинку в музей на «Цитадели», – закивал Стив. – Да так и не нашли. Пропал наш «Вояджер». В глубинах космоса… – Бах слишком… старый, звучание прямо вот из дальних веков. Представляешь себе парики и платья пышные. Хотя… – он на мгновение задумался. – Нет. Не то. Та мелодия была универсальной и хватала за душу, она сначала нарастает-нарастает, медленно, аккуратно, а потом в какой-то момент набирает полную силу, наваливается со всех сторон и сметает… Да нахрен все сметает, – Джеймсу наконец-то удалось найти нужные слова: – И все в груди сжимается, в глазах слезы стоят, аж дышать тяжело. А потом снова утихает… И тебе становится легко, хорошо, ты как будто слабеешь… – Да ты уж определись, в конце-то концов, – ухмыльнулся Стив. – То лошади, то парики, то всё не то. – Похожее описание эмоций от прослушивания подходит к ста тридцати двум классическим мелодиям в моей базе данных, как человеческим, так и нет. – Если вы будете по пять секунд слушать каждую, я свихнусь. Попробуйте Бетховена, – сказал Стив. – Готов поспорить, что это Бетховен. – Хорошо, – отозвалась СУЗИ. – Лейтенант Кортез, вы разбираетесь в классической музыке? – Десять лет в детстве бабушка мучила уроками игры на фортепиано... – В таком случае, вероятно, у вас есть более конкретные предположения на тему того, что это может быть? – Попробуй пятую симфонию, – сказал он, слабо улыбаясь. СУЗИ послушно включила, Джеймс через секунду замахнулся на Стива свободным кулаком. – Ну ты кабро-о-он! Стив звучно хохотнул, потом вернул лицу серьезное выражение: – Так… Много инструментов… Без клавишных… Чтобы прихватывало сердце… И учитывая, что тебя дважды клинило на ля мажор… Седьмую симфонию, вторую часть, – твердо закончил он. – Хорошо, лейтенант. На первом же звуке записи, аккуратно и протяжно изданном духовыми инструментами, Вега почувствовал, что окружающий мир и сон смешались. Когда аккуратно начали вступать струнные, он на несколько мгновений потерял ощущение реальности, в нее пришлось вцепиться мертвой хваткой, чтобы не ускользнула. Он продолжал слушать, струнные грозно и неумолимо наступали, шаг за шагом, громче и смелее, в каждом аккорде заключалось все чудо, весь ужас человеческой жизни, от ее начала до неминуемого конца. Джеймс с грохотом уронил гантель, прикрыл глаза; его тело само, непроизвольно, начало раскачиваться, как маятник. Он никогда в жизни не слышал музыки столь прекрасной, совершенной, жуткой, абсолютной. И вот, когда оркестр набрал полную силу и величественно грянул литаврами, словно бурная вода, разрушающая дамбу, когда все в груди уже почти привычно сжалось, Вега не выдержал: – Диос мио, Эстебан. Это оно. Ощущения были слишком, слишком похожи. Таких совпадений просто не бывает. – Вы уверены, лейтенант? – подала голос СУЗИ, выключая запись; Джеймсу показалось, что, как только симфония смолкла, не только мозг, нет, все его тело запротестовало. – Это весьма популярная и широко используемая мелодия, вы могли слышать ее раньше. – А почему она такая популярная? – Красивая потому что, – тихо сказал Стив, продолжая пытливо наблюдать за его лицом. – Очень красивая. Музыка с большой буквы. – Примерно восемьдесят процентов респондентов отмечают эмоциональное влияние седьмой симфонии Бетховена на свое состояние как, я цитирую, «воодушевляющее, вызывающее желание жить и бороться», – сухо отчиталась СУЗИ. – Это рекордный показатель в опросе подобного рода. Тринадцать процентов видят в ней трагичность и чувствуют от прослушивания безнадежность и упадок моральных сил, в основном упоминая при этом именно вторую часть. Семь процентов затрудняются охарактеризовать свои эмоции. – Кстати, Бетховен написал ее, будучи абсолютно глухим. – Это как вообще возможно – писать музыку, если ты глухой? – Не знаю, мистер Вега. Наверное, она ясно звучала у него в голове. Ясно звучала в голове… Может, ему она тоже приснилась? Мысль, конечно, безумная, но все-таки. – А она была на пластинке «Вояджера»? – Не-а. Джеймс кивнул. – Ясно, спасибо. СУЗИ, а ты можешь мне целиком ее перекинуть? – Всю седьмую симфонию Бетховена? Она длится более сорока минут. – Да. Всю. – Хорошо, лейтенант. – Ну что, полегчало тебе? – спросил Стив, откупоривая контейнер с кофе. – Ага, – соврал Джеймс. Если бы. Мало того, что он теперь какой-то частью мозга все время был во сне, так еще и хотелось слушать эту мелодию без конца. Слушать, слушать, слушать, пока уши не отсохнут. Чем он и занялся, притворяясь, что продолжает свою заурядную разминку. Пока упражнялся, тихонечко слушал через наушник. Первая часть была совершенно не похожа на вторую. Жизнерадостная такая, даже веселая, от нее все время хотелось улыбаться. То и дело появлялись какие-то тревожные мотивы, но веселье и радость торжествовали и немедленно пересиливали их. К пятой минуте весь мир начал казаться Веге прекрасным, проблемы улетучились, сердце заполнила надежда… Хотелось немедленно кого-то обнять. Он покосился на Эстебана, но, наверное, не стоит… Эстебан поймет неправильно. Где эта музыка была раньше, черт ее дери? По правде говоря, Джеймс никогда в жизни не числил себя поклонником классической музыки и готов был поклясться, что прежде нигде это не слышал. Наяву. А вот во сне… Шепард пожаловала в ангар еще до конца первой части. Вега не заметил ее, он продолжал колотить грушу; Шепард пришлось похлопать его по плечу. – Что такое, мистер Вега? – спросила она с мягкой улыбкой. – Инженеры пожаловались мне, что у вас тут в ангаре какая-то невыносимая какофония. Наврали? Джеймс, наплевав на всех, кто мог или не мог его в это время видеть, протянул руки и заграбастал Шепард в медвежьи объятья. Только секунды через три подумал о том, какой он грязный и потный и что, наверное, не следует пачкать капитана. Впрочем, капитан не протестовал. – М-м, – протянула она ему на ухо. – Я тоже рада тебя видеть. – Никакой какофонии, – сказал он, потом на мгновение прижался к ее лбу своим и усилием воли заставил себя отстраниться. – Слушали музыку. Вот, – он передал ей наушник. – Красивая, правда? Вторая часть как раз началась. – Красивая, да. Но ассоциации у меня с ней невеселые, – покачала головой Шепард. – Это еще почему? – А ты разве не слышал ее раньше? Ее чуть ли не в каждый двадцатый фильм запихивают. И все время что-то трагичное под нее. Видела даже один, очень старый, где под эту симфонию конец света случился и все люди погибли. – Не понимаю, – совершенно искренне удивился Джеймс. – Как она может у кого-то ассоциироваться со смертью? Она же такая… – он хотел сказать «прекрасная и потрясающая», но побоялся, что Лола посчитает его размазней. Шепард усмехнулась. – Думаю, все эти фильмы очень сильно испаршивили мое восприятие. Если тебе миллион раз дадут горькую пилюлю с конфетой, то, не ровен час, начнешь считать все конфеты горькими. Джеймс… – Да, Лола? Шепард подняла руку и погладила его по лицу. – Ты в порядке? – Чего это все волнуются, в порядке ли я? – ухмыльнулся он, перехватывая ее ладонь и звонко целуя. – В полнейшем же. Ты лучше скажи, как твой сын. – Будет жить, – улыбнулась Шепард. – Он по-прежнему мечтает о ручной акуле? – Оказывается, он купил себе дробовик и назвал его «Черная Акула». Тоже сойдет, я думаю. Слушай, ты не против, если я побуду с ним, пока мы не состыкуемся с «Марисой»? Они его заберут обратно на Цитадель. Вега прищурился. Ему точно не снится очередной сон? Шепард спрашивает его, не против ли он того, чтобы она сделала, что ей хочется? – Грюнт попросил ему почитать, – сказала Шепард, сжимая губы и, кажется, сдерживая смех. Эстебан хохотнул и тут же закашлялся. – Извините! – закричал он, невидимый за своим шаттлом. – Простите, капитан! – Ух ты, а здесь ведь и правда очень хорошая акустика. – Ага… Нет, Лола, конечно, не против. А если бы я был против? Шепард игриво ущипнула его за бок. – Я бы напомнила тебе о том, кто здесь хозяин. – Я, – немедленно отозвалась вездесущая СУЗИ. Шепард медленно подняла широко раскрытые глаза к потолку. – Это была шутка. – Да, спасибо, СУЗИ, мы поняли. Джеймс растянулся на своей узкой койке, продолжая слушать Бетховена. Он зациклил трек на второй части из четырех и в какой-то момент незаметно для себя уснул. Снов не было. Просто спустя пару часов он проснулся с совершенно явным пониманием того, что Жнецов необходимо уничтожить – не ради себя, не ради мести, не ради выживания, не ради других людей, а ради чего-то большего; чего-то, что он никогда не поймет, даже если попытается.