Кто сломался, а кто нет

      По тёмному и мрачному коридору, освещенному лишь несколькими слабенькими лампами, шёл человек в военной форме. Он равномерно и очень-очень точно постукивал какой-то особой палкой по каждому маленькому окошечку, размещённому на довольно большой и, поверьте, тяжёлой тюремной двери. «Наполеон преступного мира» сидел в камере под номером 66. Если бы его мысли способны были хоть на минуту увильнуть от одной особой темы, то они непременно бы задались вопросом: «Чего нашему хозяину не хватило до самого Дьявола?» Но. Особой темой являлось кое-что более значительное, более интересное, более… интимное? — Шерлок, — слово выскочило неожиданно, как тот чёртов воробей из поговорки. — Шерлок, — и снова, как бы пробуя на вкус.       Небольшая пауза. Даже уже ранее упомянутый Дьявол не смог бы разобраться в голове Мориарти в данную минуту. А ведь там почти всегда всё было разложено по полочкам. Ложь! Там был всегда полнейший беспорядок, но сейчас… Сейчас — хуже. Там — особенный бардак, такой особенный, что даже сам Джеймс не до конца мог разобраться. В нём что-то поменялось, что-то изменилось, что-то хрустнуло, но уж точно не сломалось. Только если чуть-чуть надломилось... Снова ложь!       Прошла буквально минута таких невесёлых размышлений, а затем мелодичный голос заполонил собой все пространство: — Ш, — гений шипит, как бешеная кошка, загнанная в угол. — Е, — тянет Джеймс, подражая знаменитым рокерам на их юбилейном концерте в каком-нибудь шикарном зале. — Р, — рычит, словно пёс сорвавшийся с цепи и уже бегущий за машиной, которую ему никогда не догнать. — Л, — словно затяжной дождь в любимом Лондоне, также нудно, уныло, безысходно, лениво, тоскливо и… сексуально? — О, — великий преступник изображает радостное удивление маленького мальчика, получившего на свой пятый День рождения маленького щенка. — К, — заканчивает так, как только он единственный умеет: громко, чётко и наиграно.       Опять раздумья. В последнее время он думает больше, чем когда-либо, а думал он всегда немало. Теперь он сидит в этой камере. Зверь в клетке. Как бы избито это не звучало. И снова: — Шерлок Холмс! — медленно, смачно, но громко, произнося каждую букву, — Шерлок! Ше-ерлок! Шерло-ок! — теперь голос дрожит, монстр срывается на крик, параллельно играя с ударениями (так тоже умеет только он), — Дорогие зрители! Не обманывайтесь тем, что многоуважаемый Шерлок Холмс меня одолел! Это всё суууущая чушь! Это мой спектакль! Вы — мои зрители! А значит, что я сам себя переиграл!       По окончании своей речи, великий Джеймс Мориарти отвешивает театральный поклон своим невидимым зрителям и с относительно спокойной душой удаляется на антракт. Но что значит «спокойная душа», если говорят о Джеймсе Мориарти? Ни-че-го. Абсолютно. Могу поспорить, что через пять минут он уже снова будет прыгать по своей одиночной камере и убеждать своих зрителей, что всё было наоборот. Он будет убеждать их в том, что он жив.

* * *

      Джеймс Мориарти нервно барабанит по толстому стеклу пуленепробиваемого окна. Да, симулировать своё самоубийство совсем нелегко. Нелегче и смотреть на это. Гримировать актёра было сложно, а уговорить его — очень уж проблемно. Кто захочет умирать? Но. Наполеон умеет быть убедительным. Нужно знать лишь слабое место, нужно лишь чуть-чуть надавить, и любая из пешек сделает то, что угодно королю. Чуть сложнее с фигурами.       Слоны — тяжёлая артиллерия, плохо воспринимают угрозы и совершенно не реагируют на подкуп. Слонов нужно сметать сразу. Моментально, не оставляя шанса помешать партии.       Два коня. Самые полезные из фигур. Могут запутать и запугать противника, помочь поставить и шах, и мат. Абсолютно податливы, но бывают упрямы, да и весь упор на них делать не стоит — слишком большой риск. Но кто же не любит старого доброго риска в ещё более старом и добром Лондоне?       Если кони были самыми полезными, то офицеры — самые хитрые. С ними нужна особенная осторожность, даже Мориарти никогда не доверялся им полностью. Слишком опасно. Но опасность всегда завораживает. Опасность — наркотик. Самый опасный наркотик на свете.       Король. Как ни прискорбно, но это самая слабая фигура на всей шахматной доске. Король отдаёт приказания, король управляет всеми, вот только сам за себя постоять не может. Эта фигура — самая нелепая и раздражительная. Она всегда казалась величайшему преступнику слишком… Скучной? простой? Неправдоподобной? Пожалуй, всё и вместе.       Верная жёнушка короля. Королева. Только вот она частенько бегает в ряды врага (и чёрт её знает, зачем). Шикарная фигура. Ходит так, как хочет. Потерять королеву — проиграть партию, а это недопустимо. Именно королевы всегда недоставало Наполеону преступного мира. Но совсем недавно он её нашёл.       Эвр Холмс — та ещё штучка. Идеальная королева. Только вот непонятно: для какой стороны. Наверное, можно было бы сказать, что Мориарти был в неё капельку влюблён. Но. Это не так. Она — королева, лишь фигура, а он — двойной игрок за обе стороны. Можно сказать, что он играет сам против себя. И это будет верно.

* * *

— Дааамы и господаааа, — он тянет слова, он наслаждается звуком своего голоса, он наслаждается чем-то, понятным только ему, — Я хочу вам сказать, что через считанные минуты я вынужден буду покинуть вас! Гастроли, знаете ли, не ждут!       И как по сигналу, словно эти волшебные слова призвали вышнюю силу, в нескольких замочных скважинах завертелись ключи. Затем дверь распахнулась. В ней стоял всё тот же охранник. — Всё чисто. Можете уходить. Только быстро, — угрюмо, сожалеющим тоном. Он явно не рад, что делает это.  — Прощайте, дорогие мои! — Мориарти отвешивает ещё один театральный поклон четырём стенам и кровати. — Ради Бога, поторопитесь на верхний уровень, все камеры выключены, но скоро пойдёт дополнительный караул, — почти умоляюще. — Скорее уж «ради Дьявола», — спокойно, весело и наиграно. Как обычно.       Не дожидаясь ответа, Джим быстрым шагом двигается в направлении лифта, а там уже до свободы недалеко, хотя ему и тут не было одиноко. Его зрители всегда с ним.

* * *

      Наполеон преступного мира стоит на краю одной из многочисленных крыш лондонских жилых домов. Проникнуть сюда не составило особого труда. А потом они ещё удивляются огромному количеству самоубийств! Как наивно и глупо. Ужасно глупо.       Великий Джеймс Мориарти смотрит вниз. Сколько тут этажей? Вроде бы, двадцать. Ему не страшно. Он привык к риску. Если Шерлок ловит кайф от раскрытия убийств, то Джим ловит кайф от риска, от опасности, от неопределённости, от всего того, что пугает обычных людей.       На гении аккуратный чёрный пиджак, синие джинсы и белая рубашка. Ничего лишнего. Всё по моде. Но это не так важно. Важно расстояние до земли.       За то время, пока он находился на отдыхе в одной из лучших тюрем мира, его мозг изменился. Когда он вышел, его мозг стал совсем другим. Он был гениальным (этого не утратить), но было что-то, что отравляло его. Парализовало. Ломало изнутри. Вот поэтому он сейчас здесь.       Мориарти не боится смерти. Он не боится ничего. Что же мешает ему прыгнуть прямо сейчас? Все дела более или менее закончены... Ложь! Ему мешает совсем другое.       Это был далеко не первый раз. И, наверное, не последний. Отсюда мир кажется другим. Более… Величественным? Не таким ужасным? Пожалуй, да. Это именно так.       Тем не менее, Джим разворачивается от манящего «спуска вниз» и уверенно, как всегда, идёт прочь отсюда. Он пойдёт в какую-нибудь самую роскошную гостиницу и будет думать. Много думать.       А знаете, в чём на самом деле дело? Джеймс Мориарти не сломался. Он, как ловкий прутик молодого деревца, не поддался под восточный ветер. Он чуть надломился. Он чуть наклонился книзу. Но не упал. Не сломался. А иначе его зрители были бы очень недовольны. Ведь... Он ещё не закончил свой спектакль.