III. Семья: всегда рядом...

Штольман предусмотрительно взял билеты на такой же поезд с купе-люкс, что и по пути в Петербург брал для всех Петр Миронов. Учитывая, что до свадьбы оставался еще почти месяц, вряд ли за это время предоставится возможность им с Анной просто побыть подольше наедине. Купе их располагались в середине вагона, были так же смежные. Беря билеты, Яков Платонович слегка покривил душой и обозначил при оформлении их себя и Анну как супругов, дабы не вызывать никому не нужных пересудов. Мало ли что…. Устроившись в купе, решили через некоторое время сходить пообедать – за суетой и суматохой сегодняшнего утра толком не позавтракали, что крайне беспокоило Якова Платоновича. Он искренне полагал, что его невеста просто обязано как следует питаться. - Вот я начну много есть и растолстею. И тогда вы меня разлюбите…. – смеялась за обедом Анна. - Нет уж, дорогая моя, не дождетесь. Вы и так эту неделю провели в беготне и суматохе. И не всегда питались как положено. А в скором времени, я на это очень надеюсь, наступит то время, когда вы станете питаться за двоих. Ни к чему приучать свой организм сейчас довольствоваться теми крохами, что вы соизволили сегодня назвать завтраком, - Штольман пристально посмотрел на молодую женщину и мечтательно улыбнулся. - Яков Платонович, об этом слишком рано говорить, вы это и сами прекрасно знаете, - Анна покраснела. Неожиданно их милый разговор прервал громкий женский возглас, весьма воинственный, надо сказать: - Ах, вот где я вас встретила, господин Штольман! – по вагону-ресторану к их столику стремительно приближалась дама. Женщина была весьма запоминающейся внешности: высокая, статная дама лет тридцати, с копной медных волос, прибранных в более чем замысловатую прическу, готовую, меж тем, вот-вот рассыпаться. Одета дама была в бордовое платье новомодного кроя с излишне, пожалуй, откровенным декольте. И, что больше всего поразило Анну, дама курила через мундштук папиросу. Миронова, конечно, слышала про эту новую моду, пришедшую откуда-то из Европы. Но вот так запросто увидеть подобное по пути в их маленький провинциальный Затонск она явно не ожидала. Но это было лишь самое начало… - Яковушка! Да вы, милорд, подлец! Четыре года! Четыре года мы с вами не только не виделись, но и не переписывались. Все мои послания уходили в неизвестность! Яковушка, куда вы пропали тогда из Москвы? – дама бесцеремонно плюхнулась на свободный стул рядом с Анной, оказавшись напротив Штольмана. Яков Платонович, явно не ожидающий увидеть эту женщину не только в поезде, но, судя по выражению лица, вообще где-либо и когда-либо, воззрился на нее столь красноречивым взглядом, что любой другой на ее месте прямо в этот миг поспешил бы ретироваться. А еще лучше спрыгнуть прямо на ходу. - Госпожа Трубачеева! Не ожидал вас увидеть. Какими судьбами в наших краях? Вы же, если мне память не изменяет, собирались покинуть Россию и уехать куда-то в Северную Америку? – попытался придать хотя бы видимость спокойствия своему лицу статский советник. - Так я и уехала! А сейчас вот приехала обратно! Но это совершенно не интересно! Яковушка, нет, ты мне скажи, как ты мог?! После всего, что между нами было!? – Трубачеева бесцеремонно стряхнула пепел на рядом стоявшее блюдце, по несчастью оказавшееся от чайной пары, чашка от которой так и застыла в руках у Анны. Молодая женщина молча смотрела на всю эту сцену, совершенно не понимая смысла происходящего. Лишь по выразительным ее глазам Штольман понял: на него надвигается гроза пострашнее Трубачеевой. Имя этой грозы – гнев Анны Викторовны. - Позвольте представить. Моя старинная знакомая Трубачеева Полина Степановна. Анна Викторовна Миронова – моя невеста, - придав голосу спокойствия, представил Штольман женщин друг другу. - Фью! Невеста!? Яковушка, а как же я!? – присвистнула Полина Степановна, радостными глазами рассматривая Анну. Такого откровенного хамства барышня Миронова вынести уже не могла. Со звоном поставив чашку на злополучное блюдце, она поднялась из-за стола и, чересчур спокойным тоном извинившись, быстро направилась к выходу из вагона-ресторана. - Опа! Кажется, я чуток перегнула палку…. Барышня-то обиделась. Яковушка, ты где такую чувствительную нашел? - Полина Степановна! Полина, ты с ума сошла?? – Штольман был в ярости, которую уже совершенно не скрывал. - А что такое? - Твоя безалаберность, твое отсутствие такта, быть может, кого-то и восхищает, но явно не меня. Итак, как ты тут оказалась? - Я еду в Нижний! К маме. За сыном. Муж не смог поехать со мной, у него какие-то дела неотложные на этом его ранчо. А мальчик гостил у своей русской бабушки. И вот я еду за ним. - Какой сын, какое еще ранчо? - Ах, ты же не знаешь! Я же тебе писала. Помнишь, когда ты мне тогда помог доказать мою совершеннейшую непричастность к смерти моего первого супруга, Серафима Кузьмича, упокой Господь его душу, да и чего удивляться? Выскочила, дуреха двадцатилетняя за старика семидесяти лет… а он возьми да и помри… Так вот. Тогда, четыре года назад, когда ты доказал, что я совершенно не причастна к смерти супруга моего, я же действительно уехала в Северную Америку. И занесло меня знаешь куда? В штат Техас! Представляешь? Ну, и познакомилась я с молодым богатым заводчиком лошадей. А у него свое ранчо со всеми вытекающими. И мне, молодой вдове из России, так все это интересно было. И Билл мой – молодой, красивый. Ну, ты же понимаешь, после шести лет замужества за стариком, мне явно хотелось чего-то большего, чем просто выгодно пристроить себя в жизни. И тут вот Билл. В общем, я забеременела. А он как честный человек женился на мне. И знаешь, что удивительно? Мы ведь счастливы! И сын у нас замечательный родился! Алекс! Александр, если полностью. Но мы его Алекс зовем. А в этом году мы к родителям моим приезжали. Вот и оставили сынишку погостить у бабушки после Рождества. А сейчас я за ним еду. А то сколько же можно ребенку вдали от родителей? - Полина, я, конечно, очень рад за вас с Биллом. Но зачем же ты только что подвергла опасности мою будущую семейную жизнь? Ты ведь даже не представляешь через что Анна Викторовна прошла, что испытала, пока, наконец, мы с ней не оказались вместе. - Ну, она весьма спокойно отнеслась ко мне. Ушла просто и все. Ну, хочешь, я пойду и все ей объясню? - Ну уж нет! Ты уже свою роль выполнила! - Ладно-ладно! А скажи-ка мне, как там поживает наш старик? Давно ты видел Давида Абрамовича? - Только на днях. Он в полном здравии. - Это хорошо, хороший он старик. Благодаря ему я и с тобой познакомилась. Так что, если бы не Давид Абрамович, кто знает, где бы я сейчас была: в Техасе или у нас в Сибири? – задумчиво протянула Полина Степановна. - Да, вот еще что. Вы если с супругой будущей будете в наших краях, непременно ждем в гости. Билл рад будет познакомиться с моими русскими друзьями. Вот, я тебе адрес напишу. И запомни, фамилия у меня теперь Стивенс. Миссис Уильям Стивенс. Ну, или просто Полин Стивенс, - достав из ридикюля записную книжечку и карандашик, женщина быстро записала адрес, вырвала листок и протянула его Штольману. - Спасибо. Только сомневаюсь, что мы с Анной до Соединенных Штатов доберемся. - Неважно. И все же я бы очень хотела извиниться перед твоей невестой. И впрямь нехорошо получилось. - Мы едем до Затонска. Поезд там делает длительную остановку. Захочешь – подойдешь поговорить с ней. Только, очень прошу, до Затонска не нужно. И правда был рад тебя видеть. Позволь откланяться, - Яков Платонович, встав из-за столика, поклонился старой своей знакомой на прощание и покинул вагон-ресторан.

***

Войдя в свое купе, первое, что он увидел, была плотно закрытая дверь, отделяющая их с Анной места. Подойдя, подергал ручку. Заперто. Негромко постучав, произнес: - Аня! Аня, открой, пожалуйста. Ответа не последовало. - Аня, прошу тебя, милая. Это все совсем не то, что ты могла подумать. Полина действительно моя старинная знакомая. Открой, позволь все тебе объяснить. - Я не хочу ничего знать, - донесся из-за двери приглушенный голос невесты. Голос явно расстроенный, если не сказать больше. - Аня, я очень тебя прошу, открой дверь. - Я не желаю с вами говорить, Яков Платонович. - Аня, право слово! Ты же не ребенок, прошу, открой дверь! - в сердцах вскричал Штольман. Реакция была незамедлительна. Дверь распахнулась меньше, чем через пять секунд. И вот на него уже смотрят заплаканные глаза невесты, сейчас метающие громы и молнии. - Ребенок!? Ах, вот как, значит, вы меня охарактеризовали? Ребенок? Тогда позвольте узнать, господин статский советник. Для чего вы решили жениться на этом ребенке?! Для чего вернулись в марте? Могли бы замечательно проводить время в обществе «взрослых» дам. Навроде этой вашей Полины. Или Нины! Или какой-нибудь еще дамы! Сколько еще у вас их было за все время!? Таких взрослых и искушенных!? А, сколько еще этих ваших дам я рискую встретить? Сколько ваших женщин будет тыкать меня носом в мою неопытность?! Сколько еще ваших женщин будет напоминать мне, что вы-то у нас человек взрослый, опытный?! – Анна уже чуть не плакала, но не останавливалась. И в пылу своего гневного монолога решительно наступала на Штольмана, вынужденного молча отступать вглубь купе. Он бы и хотел ей что-то возразить, но, видя все ее негодование, копившееся, судя по всему, не те полчаса, что он беседовал с Полиной, а гораздо дольше, просто умело сдерживаемое ранее, позволил ей выговориться. Однако, последние ее слова про «его женщин» задели Якова. Чушь! Не было никаких «его женщин»! Были только женщины, с которыми он так или иначе был близок. Но это ведь совсем другое! ЕГО женщина была всего одна. И именно эта женщина сейчас так гневно смотрит на него, выговаривая свою обиду. Закончив обиженно-гневную тираду, Анна развернулась и быстро направилась к себе, хлопнув дверью, но не заперев ее. Штольман удивленно смотрел какое-то время на злополучную дверь, а после, решительно миновав ее, вошел в купе Анны. - Позвольте же вам ответить, Анна Викторовна! Во-первых, Полина просто хорошая знакомая, которой я когда-то помог. Во-вторых, я никогда не считал ваш юный возраст чем-то ужасным, ваша неискушенность всегда лишь восхищали меня. В-третьих, МОЯ женщина есть только одна на всей земле, и эта женщина - Вы! И, черт возьми, я безмерно счастлив от одной только мысли, что моей женой станет молодая, неискушенная, глубоко любимая мною женщина, у которой в жизни я буду единственным мужчиной! И ни одна из тех женщин, с которыми так или иначе сводила меня жизнь, и в подметки не годится этой вот своенравной, неискушенной МОЕЙ женщине! Произнеся эту весьма эмоциональную тираду, Яков Платонович удалился к себе, плотно прикрыв за собой дверь. Он и не думал, что вот так легко выйдет из привычного чувства душевного равновесия. Пожалуй, только Его Анна могла выбить его из колеи спокойствия и холодности рассудка, являвшегося его привычным состоянием. Сколько раз рядом с ней он ловил себя на том, что становится таким эмоциональным? То она попадала в какую-то передрягу, рискуя быть убитой или покалеченной. И он, приходя в неимоверное состояние тревоги за нее, бежал ее спасать? Сколько раз она спорила с ним, пробуждая доселе неизвестные ему чувства одновременного раздражения и восторга? Сколько раз его накрывала такая волна нежности, что он хотел прижать ее к себе и никогда и никуда более не отпускать, но боялся даже прикоснуться к ней? Конечно, она никакой не ребенок. Ох, как давно она перестала быть ребенком. Да, это задело ее. Даже обидело. Ведь ни один ребенок не перенесет всего того, что перенесла она, не повзрослев. Штольман стоял, опираясь руками на столик, и смотрел как за окном проносятся поля, через которые лежала железная дорога. Сколько он так стоял, он не мог сказать. Может четверть часа, а может и все два часа? Время остановилось, замерло. Нужно было пойти извиниться перед Анной. В конце концов, как бы он сам отреагировал, если бы подобным образом к ним за столик подсел какой-то Анин знакомый и в столь фамильярной форме начал с ней говорить? О, он знал ответ. Этот знакомец сейчас лежал бы где-то в этих вот полях, выброшенный из ближайшего окна. Но он, Штольман, мужчина. А Анна – молодая женщина. И потому отреагировала именно так, как и могла – разозлилась и обиделась. А еще она ревновала. Ревновала его, Якова. За спиной Якова Платоновича тихо отворилась дверь в смежное купе. За стуком колес, погруженный в свои мысли, мужчина этого не расслышал. Тихо приблизившись, Анна несмело положила руки на плечи любимого человека и уткнулась лбом ему в спину. Вздрогнув от неожиданности, Штольман обернулся и привлек невесту к себе, крепко прижав к груди. Она плакала. Плакала из-за него. - Прости меня, Аня. Я наговорил резкостей. Я не считаю тебя ребенком. Ты молодая прекрасная женщина. Самая замечательная на этой грешной земле, - поглаживая вздрагивающие плечи любимой, прошептал он. - Это ты меня прости. Просто я… я подумала, что она… в общем, ты понимаешь. Я подумала, что я лишняя. И ушла. А потом. Потом решила, что ты вернулся только из-за того, что произошло тогда в гостинице. Что просто не хотел моего позора. И что тебе нужна более взрослая, более опытная женщина. Я даже подумала, что Нина… что она важна для тебя. Прости мне мою глупость, - сбиваясь, заговорила она. - Что ты такое себе напридумывала? Милая, любимая, драгоценная моя Аннушка! Ты что? Какая еще Нина? Ты, только ты, слышишь? Только ты – самая прекрасная, самая желанная для меня женщина на всем белом свете! Ты можешь быть такой разной. И это всегда меня восхищает. Ты можешь быть непосредственной, словно дитя. Ты можешь быть решительной и смелой, чего не умеют слишком многие. Ты такая нежная, такая любящая. Ты такая страстная. О, ты даже не представляешь, какую гамму чувств вызывают во мне твои прикосновения. Говоря все это, Штольман продолжал ласково гладить плечи и спину Анны. Постепенно голос его становился тише, прикосновения все более нежными, губы все чаще соприкасались с кожей возле ушка её. И вот шепот перешел в нежные поцелуи, покрывающие ее шейку, щечки и, наконец, накрывшие губы страстным поцелуем. Анна отвечала на каждую ласку. На каждое прикосновение все существо ее отзывалось ответной лаской. Руки ее скользнули под полу расстегнутого сюртука, обнимая спину его. Незаметно для обоих, лишняя одежда оказалась на полу, а движения и ласки стали более страстными, более настойчивыми. Желание его было сильно, но, что удивило его гораздо сильнее, ее желание было больше. Руки и губы требовательнее. Лишь на миг оторвавшись, Яков заглянул в синие омуты глаз любимой женщины. И в ту же секунду омуты эти позвали его, унося прочь. Сливаясь воедино, оба испытывали неповторимый, неописуемый восторг от чувства абсолютного единения. Единение тел, единение душ, единение сознания. Даже дыхание, казалось, у них было одно на двоих. Никогда прежде ни с одной женщиной Яков не испытывал и сотой доли этого ощущения абсолютного единения. Да, когда-то он подумал, что Анна – его половинка. И это действительно так. Эта хрупкая молодая женщина, извивающаяся на пике блаженства в его объятиях, дарующая ему неповторимое чувство наполненности и ведущая его самого к пику блаженства – она его второе Я, его Половина. Она создана была Всевышним для него, как и он когда-то был создан для нее. - Великое счастье, что я встретил тебя, что оказался тогда именно в Затонске, - лежа на диване купе в обнимку с Анной, тихо прошептал ей Яков, - это самое великое благословение Всевышнего. - Почему? - Потому, что если и есть люди действительно созданные друг для друга, то я точно знаю, что для меня создана ты. Потому, что мы с тобой Пара. Мы – одно целое, разделенное напополам когда-то давным-давно. - Яков, неужели ты понял это только сейчас? - Я думал об этом. Но сейчас убедился окончательно, - прошептал он. Анна тихо засмеялась, уткнувшись ему в ключицу носиком. - Что? Что смешного я сказал? – улыбнулся Штольман. - Да ведь я-то это знала с самого начала. Я знала, что ты – мой суженый. - Как это? - Я тебя Видела. Понимаешь? Перед тем, как ты приехал в город, перед тем, как чуть не сбила тебя на велосипеде. Я Видела. Я просто знала, что ты тот, к кому меня ведет судьба. Иногда мне кажется, что мой дар так ярко проявился именно из-за того, что я должна была прийти к тебе. Ну, или тебя привести ко мне. - Ты хочешь сказать, что изменить этого всего было нельзя? - Думаю, нет. А ты так долго этому сопротивлялся. Да-да… я все помню…. «Ах, Анна Викторовна, давайте не станем нарушать границ друг друга»… - засмеялась счастливо молодая женщина, - Яков Платонович, как вы сейчас грубо нарушаете мои границы. Притворным жестом она попыталась отодвинуться от мужчины, но он лишь крепче прижал ее к себе. - Ошибаетесь, Анна Викторовна. Никаких границ я не нарушаю. Потому как мои границы полностью окольцовывают вас. Вы, милая моя, находитесь внутри моих границ. А вот если хоть кто-то попытается нарушить эти МОИ границы, приблизившись к вам слишком близко, клянусь, ему несдобровать.

***

Три четверти часа спустя они уже полностью привели себя в порядок и вышли в вагон-ресторан выпить чая. - Итак, Яковушка, и кто же такая эта Полина Степановна? – хитро сверкнув глазами, спросила Анна. - Ой, Аня…. Не называй меня так. Терпеть не могу это вот обращение, - поморщился Штольман, - за всю мою жизнь только Полина меня так и называла. Вот как начала в самом начале нашего знакомства, так и продолжает. - И все же? Кто она? - Познакомился я с ней пять лет назад. Ее первый муж, ныне покойный, был старинным знакомым Давида Абрамовича, ювелира. Как-то я зашел его проведать да и встретил Серафима Кузьмича Трубачеева с супругою, Полиной Степановной. Надо сказать, разница в возрасте у них была без малого пятьдесят лет. На тот момент женаты они были уже пять лет. По вполне понятным причинам детей у них не было. А спустя еще полгода я узнаю, что Трубачеев умер, а жену его обвиняют в отравлении супруга. Якобы из-за наследства. В то время я служил в Петербурге чиновником по особым поручениям. Ко мне тогда пришел Давид Абрамович и рассказал, что друг его умер, а жена его под следствием. Попросил все выяснить как оно было на самом деле. - Подожди, а я считала, что ты не встречался с Давидом Абрамовичем лет десять? Вы же сами с ним так сказали. - Я не приходил в его ювелирный это время. Но несколько раз встречался с ним у него дома, навещая. И вот еще тогда он пришел ко мне на службу. Словом, он попросил. Я согласился. Копнул это дело. Оказалось, что Трубачеев действительно отравлен. Вот только отравителем была не жена его, а его же собственный сын от первого брака. И отца отравил он по ошибке. Видел, что Полина чашку с чаем несет. Думал, что себе. Отвлек ее чем-то, подсыпал в чай стрихнину. А оказалось, что заботливая жена чай-то мужу несла. - Стрихнин? Его же вроде бы как желудочное можно использовать? - Да, в малых дозах. А сын-то Трубачеева желудком маялся, ему порошки по рецепту давались. А он их не пил, все ссыпал и прятал. Словом, по случайности вместо мачехи отца родного отравил. Сбежать хотел, да не успел. Был арестован. Да и сознался во всем. Вот так и вышло, что я доказал Полинину невиновность. С тех пор она безмерно мне благодарна. А потом встретил я ее где-то месяца через четыре после всего, в Москве. Был там по делам службы. Рассказала, что собирается немного попутешествовать. И едет ни куда-нибудь, а в Северную Америку. И вот оказалось, что добралась она до штата Техас. Где благополучно вышла замуж за какого-то заводчика лошадей со своим собственным ранчо. И теперь она не Полина Трубачеева, а миссис Полин Уильям Стивенс. - А как она здесь оказалась? - За сыном едет. Они с мужем, оказывается, приезжали навестить родителей ее под Рождество. Вот ребенка у бабушки с дедушкой и оставили. А теперь за ним едет. Она сама-то из Нижнего Новгорода. - А что значит этот ее вопрос – а как же я? - Да она все шутила, что если не найду девушку по сердцу, то, чтоб я совсем не зачах бобылем или не превратился в престарелого волокиту, так и быть выйдет за меня замуж, дабы скрасить мое одиночество, - засмеялся Яков Платонович. Облегченно вздохнув, Анна улыбнулась в ответ. Дальнейшее их путешествие прошло без каких-либо неожиданностей. На станции в Затонске к ним подошла Полина Стивенс, сердечно извинилась перед Анной за свою несдержанность и повторила приглашение в гости. Теперь уже Анне Викторовне. После чего распрощалась с ней так, словно знакомы они были уже лет десять как, да и не просто знакомы, а являются лучшими подругами. Тут объявили конец стоянки в Затонске, и миссис Стивенс поспешила обратно в вагон, махнув еще раз на прощание рукой Штольману и его невесте. Переглянувшись, Анна и Яков направились к выходу из вокзала. Во всей суете они так и не сообщили Мироновым, что едут вдвоем, оставив Петра Ивановича в Петербурге до Пасхи. А значит, предстояло не только выдержать натиск тети Липы, но и заверить родителей, что весь обратный путь они вели себя более, чем пристойно. Взяв пролетку, направились к дому Мироновых, не подозревая еще о всех тех новостях, что ждали их дома.