WOAS. Rare Fandoms. vol.2

Возвращение Фредерика напоминало ожог — внезапная боль, сосредоточившаяся в одном месте, ставшая центром всего. Но если ожог — это временно, то осознание того, что Фредерик рядом, не утихало ни на мгновение, и будоражило Фрею каждую секунду бодрствования, и даже во сне заставляло ее метаться и беззвучно шептать имя своего близнеца. Она не помнила ничего о прошлом — все из-за проклятия, которое лежало на их матери. Прошлые жизни обрывались и тут же стирались со страниц книги судеб, но тоска — тоска оставалась с Фреей всегда. Тоска по чему-то неотделимому от нее, но утерянному: обрести Фредерика снова, в реальности, которую она проживала сейчас, было куда как волшебнее, чем узнать правду о себе и той магии, которая струилась по ее венам. Куда волшебнее, и куда страшнее. Смотреть в лицо Фредерика — это как смотреть в разбитое зеркало. Страшно, но притяжению противится сложно. Улыбка близнеца режет не хуже осколков, ведь даже когда он улыбается, на дне его глаз таится томление, от которого Фрее хочется бежать на край света. Вот только не выйдет — взгляд Фредерика обжег ей душу и сердце, затронул что-то глубинное, стертое временем и магией, но слишком живучее, чтобы исчезнуть навсегда. Взгляд Фредерика заставил ее забыть и Дэша, и Киллиана, и целый мир — и мама с Венди это, несомненно, заметили. — Фредерик может быть с нами не совсем честен, — мягко пытается предостеречь ее мать. — Он… Слишком долго находился рядом с твоим дедом, и мог попросту позабыть, на чьей стороне быть правильно. — Не доверяй ему, Фрея, — Венди менее дипломатична, и обычно ее прямолинейность вкупе с некоей грубостью делают свое дело, но на этот раз прием не срабатывает. Фрея остается глухой и к деликатным увещеваниям, так и к откровенным предостережениям. — Он вернулся не просто так, детка. Твоя мама хочет верить в то, что это ее милый мальчик, но нужно уметь взглянуть правде в лицо. Фредерик — не милый мальчик, Фредерик — угроза. — Зачем ты вернулся, Фредерик? — узнать правду можно лишь задавая прямые вопросы. Фрея уверена, ей он не станет лгать: если близнец солжет, она почувствует. Чем дольше он находится рядом, тем крепче становятся невидимые узы между ними, и Фрею это пугает, но и восхищает тоже. — Я вернулся ради тебя, — просто отвечает Фредерик, протягивает к ней раскрытую ладонь, и Фрея не может не вложить в нее свои пальцы. Рука у брата большая и теплая, пальцы движутся так неспешно, что ласка кажется почти невыносимой и слишком интимной. Кто бы мог подумать, что Фрея может смутиться от прикосновения руки брата? — Ради меня, — эхом повторяет она. Ей этого достаточно: интриги и предательства, тайны и бесконечные попытки перехитрить друг друга, это все не для нее, не для них с Фредериком. Мама и Венди не понимают, никогда не поймут. Фредерик пробирается в ее спальню по ночам и целует в лоб, шепчет что-то бессвязное и умиротворяющее, и Фрея засыпает в его объятиях, пряча лицо у него на груди — засыпать под звуки биения его сердца так сладко, так правильно. Фредерик говорит, что в прошлом они были неразлучны — и Фрея не сомневается в правдивости его слов. Сорвав с его губ запретный поцелуй, она знает — Фредерик ждал этого, потому что прежде они уже делали так. Фредерик говорит, что они любили друг друга так, как любить нельзя — опасно растворяться в ком-то настолько сильно; опасно нарушать запреты и ждать, что окружающие это поймут и примут. — Мама бросила меня там, с дедом, потому что подозревала о нас с тобой. Фрея знала это подспудно задолго до того, как Фредерик сказал это вслух. Как знала она и то, что Джоанна никогда бы даже себе самой не призналась ни в чем подобном — не смотря на всю широту ее взглядов, в некоторых вещах она была весьма консервативна. Между ее детьми не могло быть запретной страсти — поэтому у нее была заготовлена совсем другая история о том, как трагически потерялся Фредерик, и кто знает, каких трудов стоило ей убедить в правдивости этой истории саму себя. — Она снова подозревает, Фредерик, — прошептала Фрея, пряча лицо на груди брата, прижимаясь к нему тесно-тесно, так, словно бы желала стать с ним одним целым не только духовно, но и физически. Слиться с ним навсегда. — Что, если она снова захочет избавиться от тебя? Разлучить нас? — Мы ей не позволим, — пообещал Фредерик. — Мы уйдем до того, Фрея. Сбежим от них туда, где нам не нужно будет прятаться. — В Асгард? — понимающе улыбнулась Фрея. — Но разве безумный король не… — Никакого короля там больше нет, Фрея, — терпеливо отозвался Фредерик. — Дед мертв. Я не сказал об этом никому, потому что я здесь не для того, чтобы вернуть всю семью домой. Я пришел сюда ради тебя. Если ты только захочешь… У Асгарда будет новый король, и новая королева. Фрея хочет — даже после того, как Фредерик рассказывает ей, что портал в Асгард может быть открыт лишь с помощью кровавого жертвоприношения. Они выбирают не то, чтобы тщательно — просто пленяют того, чья смерть никак не отразиться ни на Ингрид, ни на маме, ни на Венди. Фредерик говорит, что убивать чужаков совсем не страшно — и Фрея верит ему. Она и в самом деле не боится, и не дрожит ее рука, когда она вонзает ритуальный кинжал во вздымающуюся рваным дыханием грудь — ради любви она и не такое сделала бы, ради Фредерика и не на такое бы пошла. Портал открывается вспышкой яркого света, и слепит обоих, и знаменует совсем новую жизнь, и Фрея глядит в лицо Фредерика с решимостью. Ее личное разбитое зеркало отражает ту же улыбку, которой улыбается она — и они уходят, взявшись за руки, чтобы раствориться в очередной яркой вспышке и править целым миром, в котором они будут свободны. То, что они оставили после себя истерзанный труп и лужу крови под ним — что ж, все имеет свою цену, пусть даже и такую ужасную, — их не волнует. Делает ли их это монстрами? В Асгарде им некогда будет думать о таких мелочах.