WOAS. Rare Fandoms. vol.2

Забирать чужие жизни легко — в ее хрупких пальцах теперь столько силы, что ей порой кажется, что она стала сверхсуществом. Впрочем, кто сказал, что монстра нельзя назвать этим словом?.. Лили Франкенштейн глядит на себя в потускневшее от времени зеркало, которое предательски искажает истину, но в то же время и отображает самую ее суть. — Ты прекрасна, Лили, — шепчет Виктор за ее спиной и нежно гладит ее белокурые волосы, а она видит, как бледный и усталый доктор в зеркале ласкает уродливую гарпию, которая под его рукой изгибается, словно кошка. Кошка, которая неизменно отправится гулять сама по себе. Лили Франкенштейн гуляет преимущественно по ночам, отыскивая своих жертв в местах наиболее злачных, уводя их за собою на самое дно Лондона — о, она понятия не имеет, откуда ей так хорошо известно это самое дно, но именно там, в местах убогих и опасных, она чувствует себя живой и полной сил. Тех самых сил, что вибрируют в ней, заставляя дрожать от предвкушения и бессознательно скрипеть зубами в объятиях Виктора в те ночи, когда ей не удается ускользнуть от него. Тех сил, которые вытесняют из ее головы любые светлые и добрые мысли, которые старательно прививает ей милый, наивный Виктор. Тех сил, которые завладевают ею и ведут во тьму, которая делает ее истинно счастливой — с кровью на ее белых, изящных руках, а иной раз и на ее губах, и на ее языке, и на ее лице… Лили Франкенштейн не считает себя убийцей, нет. Она никогда бы не лишила жизни кого-то без веской причины. То, что она делает, это месть, месть оправданная и заслуженная. Она — словно длань судьбы, словно то секретное и смертоносное оружие, которое так необходимо всем тем бедняжкам, над которыми посмеялись все эти богатые, лощеные ублюдки, жадные до порочных удовольствий и чужой боли. Они жаждут — жаждут запихивать смятые купюры в чей-то кривящийся от боли рот, жаждут унижать, жаждут бить, издеваться, истязать, насиловать всеми возможными способами, доказывая тем самым свое превосходство над «шлюхами». А она, Лили, всего лишь очищает улицы от этих ничтожеств — ведь вовсе не «шлюхи» на самом деле делают улицы опасными и грязными. Вовсе не «шлюхи» распостраняют эту заразу по городу и по всему миру. Это делают они — мужчины, уверенные в своей безнаказанности. Она помнит… Или это всего лишь обрывки снов, навеянные образами тех несчастных, которых она видит на улицах с протянутой рукой и глазами, полными безысходности? Так глядят побитые собаки — обреченно, но все же с надеждой… Надежды нет — вот что она помнит. Никто не протянет тебе руки, никто не спасет тебя, никто не прекратит твоих страданий — ты обречена умереть на самом дне от побоев или постыдной хвори, а все ради нескольких монет, или смятых бумажек… Лили не помнит, когда именно она впервые убила — но помнит, как упоительно это было. Во имя надежды. Во имя справедливости. Во имя Броны Крофт — пусть она и не знала, кто это, просто это имя однажды вынырнуло из темных глубин ее разума и открытой раной поселилось в ее сердце… Во имя Броны Крофт она стала той, кто дарит надежду, и вскоре слухи о ней поползли по потаенным уголкам Лондона. Что ж, тот момент, когда Виктор сложит дважды два и проследит за нею, был неизбежен — Лили не хотела этого, но знала, что это случится, и давно уже смирилась с мыслью, что потеряет его. Виктор — честолюбивый, ужасный в своей гениальности и абсолютно беспринципный, если дело доходит до науки и великих открытий, и в то же время наивный и мягкий, совершенно не приспособленный к обыкновенной жизни и социуму, — Виктор был дорог ей и даже в какой-то степени ею любим. Насколько она вообще могла любить — ведь Виктор был мужчиной, одним из ее врагов. Впрочем, Виктор вряд ли мог бы причинить боль женщине — а вот она ему боль причинила. — Нет, Лили… Нет, нет, нет… — потерянно бормотал он, буквально выдирая из ее невероятно цепких пальцев горло очередного ублюдка, распластавшегося под нею со спущенными штанами и посиневшим от удушья лицом. — Нет, милая, нет, любимая, нет, нет, нет… — Прекрати, Виктор, — сухо велела ему Лили, разжимая пальцы и легко спрыгивая с постели, которая для ее неудавшегося любовника стала смертным одром. Небрежно оправляя воздушное облако своих юбок, она испытывала к Виктору что-то сродни жалости: у него тряслись руки и губы, он не желал верить своим глазам. — Я убила его, оставь его, он мертв, ты ему уже не поможешь. Разве что только превратишь его в моего брата — живого мертвеца. — О, Лили… — Виктор задохнулся и на глазах его выступили слезы. Он вновь вдыхал опий — возможно, эти слезы были побочным эффектом. Кто знает? Лили точно не желала в этом разбираться. — Я вспомнила, — кивнула она. — Вспомнила, что ты сделал. Я была мертва, так ведь? А ты воскресил меня. И тот урод, тот странный мужчина, который утверждал, что он мой жених… Он такой же, Виктор, верно? — Он… Да, — вынужден был сознаться Франкенштейн и опустил слезящийся взгляд. — Но я могу объяснить, Лили! — Нет, Виктор, не можешь, — коротко рассмеялась она. — Как не могу тебе объяснить я. Мы просто делаем то, что должны. То, в чем наше предназначение. Может, в этом есть какой-то высокий смысл, а может, ты и я — мы просто два чудовища, и только. Все зависит от того, во что мы захотим поверить… Я больше не вернусь в твой дом. — Я не могу потерять тебя, Лили, — едва ли не простонал доктор Франкенштейн, и слезы пролились из его глаз, и в то самое мгновение, как прозрачные капли катились по его бледным щекам, Лили вспомнила Брону Крофт. Умирающую, жалкую, ничтожную Брону — себя. И Виктора, накрывающего ее лицо подушкой. И свои бессильно сжимающиеся в кулаки пальцы — сил сопротивляться не было. И разрывающиеся от нехватки кислорода легкие, и яркие пятна перед глазами, и тьму, тьму, тьму… — Ты убил меня, — оскалила она зубы в жуткой усмешке, и когда Виктор вздрогнул, то она закричала, превращаясь в фурию, и кинулась на него, схватила уже его за горло и сжала: — Ты убил меня, сукин ты сын! Ты не дал мне даже попрощаться с ним!.. Боль, которую причинили ей воспоминания об Итане, на одно мгновение вернула ее в прошлое, сделала ее Броной, но спустя то самое мгновение новая она — Лили — взяла ситуацию под контроль. — Я должна бы прикончить тебя, и тогда мы бы были квиты, — произнесла она, глядя в лицо своего убийцы, создателя и любовника. — Но я не сделаю этого… Ты убил Брону, но к Лили ты был добр. Лили любила тебя… Помни это, и держись от меня подальше. В следующий раз пощады не будет, Виктор. Отшвырнув доктора прочь, Лили Франкенштейн покинула комнатушку в дешевом пансионе, находящемся на втором этаже третьесортного питейного заведения. Внизу, за одним из грязных столов, попивая отвратный разбавленный виски, ее ждал Дориан Грей — он всегда знал, куда она идет, и всегда оставался верным соглядатаем ее преступлений, наблюдая со стороны и оставляя за ней право подойти первой. Что ж, это время настало. Чудовища неизменно находят себе подобных и заключают с ними альянсы. — Я готова, мистер Грей, — произнесла Лили Франкенштейн, подходя к его столику. — Но не ждите от меня покорности Броны. — К счастью, Брона мертва, — коротко усмехнулся в ответ Дориан. — Я заинтересован в Лили, дорогая. И в том, кем она уже стала и намерена стать в будущем. Франкенштейн жив, я так понимаю? — И останется таковым, — твердо обронила Лили. — Это — мое главное условие. Виктор неприкосновенен. — Что ж, будь по вашему. Они уходили прочь — рука в руке, прекрасный принц и его принцесса, чудом затерявшиеся в неблагополучном квартале и выпачкавшиеся о чужую смерть. Безупречные снаружи, мертвые внутри. Лили — еще чуть более мертвая, чем прежде: без Виктора, навсегда без Виктора.