Хексберг-400

Позже Олаф с трудом мог вспомнить, что происходило в тот вечер: все всплывало в памяти кусочками пазла, никак не желавшими становиться целой картиной. Кажется, он звал кого-то, кто-то кричал, люди вокруг суетились. Более-менее точно запомнилось только бледное и будто бы даже светящееся в темноте лицо молодой девушки, почти подростка, которую подняли с маленького спасательного плота — тот носило на волнах, как щепку. И тихое: — Мэллит. Меня зовут Мэллит. Она еще что-то говорила, про то, что море не терпит грязи, про неуплаченный долг, про старые тайны, потом плакала, отбивалась от врачей, умоляла отпустить ее, а потом и вовсе лишилась чувств. Мир вокруг казался кошмарным сном. В голове то и дело тревожно звенели колокольчики, преследующие его еще с Метхенберг; стоило лишь положить голову на подушку, как чудовищное море накрывало его холодной волной и тащило на дно — к страху и смерти. Иногда Олаф ловил на себе мрачные взгляды Гудрун, но у той хватало такта молчать и не задавать вопросов. Остальные же были так возбуждены, что не обращали на него никакого внимания. Спустя восемь дней после начала экспедиции с эхолотом капитан Аларкон привел свое судно к четвертому причалу порта Хексберг. — Поздравляю, господа, — сказал он перед расставанием, когда команда волонтеров зашла в кают-компанию попрощаться с ним. — Хоть одного человека, но мы спасли. Такого не было уже двенадцать лет. — Двенадцать лет назад был я, — зачем-то решил поправить его Олаф. — Так что, строго говоря, за последние восемь лет. Филипп покачал головой. — Вас подобрала Слава Кесаря — дриксенский корабль. Это не совсем одно и то же. — Мужчины! — закатила глаза Гудрун. — Нашли, в каком вопросе… — она добавила довольно пошлый синоним слова «соревноваться». — Умеешь же ты высказаться… — Руппи покосился на кузину с осуждением. — Словом, бабушкины уроки риторики не пропали даром. Скажи лучше, ты устроила Мэллит? Девушка напряженно покачала головой. — Ее увезли на скорой. Начальник медицинской службы отправил с ней своего помощника, и для меня в машине не нашлось места, — она нахмурилась. — как по мне, психолог там сейчас помог бы лучше любых врачей. — Она провела в холодной воде больше недели. Все это время почти не ела и не пила, конечно, мозгоправ — это то, что ей сейчас необходимо. Пауль ерничал, но Олафу показалось, последние события всколыхнули в его душе тоску по погибшему брату. «Право слово, — подумал Кальдмеер, — этот парень имеет право злиться. Может, он даже думает сейчас, почему из всех потерпевших крушение повезло только Мэллит. И мне». — Я согласен, — Бермессер повертел в руке стакан с коньяком, но пить не стал. — После всего случившегося девочка имеет право быть немного не в себе. И даже не немного. Гудрун раздраженно повела плечами. — Да я вот и думаю, что же с ней случилось… — Что вы имеете в виду? — Да чтоб я еще сама знала, — девушка достала из кармана своей стеганной куртки маленькую бумажку, похожую на чек. — Когда Мэллит подняли на корабль и принесли в медпункт, она уже заговаривалась, ну, вы сами все слышали, — она помолчала. — Меня вызвали в сан. часть. Когда я туда пришла, как раз был готов экспресс-анализ крови. — Ты что, стащила его?! — ахнул Руппи. Он потянулся было отобрать злосчастную бумажку у сестры, но та успела отдернуть руку. — Это копия, — пояснила она, чем, несомненно, утешила всех членов волонтерской группы. — Не буду утомлять вас профессиональными подробностями из курса медицины катастроф, скажу только, что после всего этого времени в воде у Мэллит не было обезвоживания, и это очень странно. — Она могла взять воду с яхты, — предложил Олаф. — Был же у нее фонарик. — Фонарик — и больше ничего, — сказал капитан. — Вы видели тот плот? На надувной матрац больше похож, при таком шторме она должна была прилагать все усилия, чтобы самой не уйти под воду, о том, чтобы еще держать бутылку с водой, и речи нет, — он обратился к Гудрун: — Вы думаете, после крушения яхты произошло что-то еще? Та развела руками и плеснула себе в бокал еще Черной крови. — Понятия не имею, что бы это могло значить. Профессор Кальдмеер, вы правы, у нее должна была быть вода, потому что иначе девять дней в море не прожить. Но… никаких признаков обезвоживания! Вообще никаких. Судя по анализам, она выпивала в день не менее полутора литров жидкости! Либо Мэллит очень повезло, что вы заметили ее через несколько часов после того, как у нее кончилась провизия, либо есть что-то, о чем мы пока не знаем. Бермессер по своей привычке принялся барабанить пальцами по полой пластиковой крышке стола — судя по всему, это помогало ему думать. Звук выходил неприятным, все остальные раздраженно косились на него. — Пассажиров яхты искали все это время, — наконец, сказал он. — И с воздуха, и с кораблей. Ко всему прочему использовали еще новую программу распознавания движения на воде — в Эйнрехте только недавно приняли решение о ее установке на наши спасательные суда — это не программа, а симфония, Окделл Инк на ней еще озолотится, никто раньше не давал такую точность. И вот представьте, не меньше сотни людей с самой современной техникой ищет выживших, а находит их господин Кальдмеер, по счастливой случайности вышедший на палубу подышать воздухом. Превратности судьбы, конечно, но если Гудрун говорит, что что-то здесь нечисто… — Мы сейчас договоримся, что начнем подозревать бедную девочку невесть в чем, — Олафу было неприятно, что Мэллит в чем-то обвиняют. Он хорошо помнил, как чувствовал себя после спасения — и как продолжал чувствовать себя до сих пор — когда ему задавали вопросы о погибшем корабле. — Лично я не помню ничего из того времени, пока я болтался по волнам. Даже не знаю, сколько времени это длилось… Но, может, не стоит строить какие-либо теории, пока сама Мэллит не рассказала нам, что с ней случилось. — Она только плачет и лопочет что-то о море, а от меня вообще шарахнулась, будто выходца увидела, — поморщился Бермессер. — Может, она теперь навсегда такой останется. Как по мне, лучше анализировать имеющиеся у нас вещественные доказательства, чем чей-то бред. Даже если это бред очевидца. После этих слов Олафу как никогда захотелось двинуть Вернеру кулаком по его холеной породистой физиономии. Сейчас он как никогда понимал, почему Бермессера при всех его талантах все же выставили из университета. Тот был чрезвычайно хорош в логике и математике, но межличностные отношения оставались для него нерешаемой задачкой с бесконечным количеством переменных. Словом, подпускать такого преподавателя к живым студентам было просто негуманно по отношению и к детям, и к нему самому. — Знаете, — почти через силу проговорил Кальдмеер, — я сам поговорю с ней, когда врачи разрешат посещения. Возможно, мы двое сможем лучше понять друг друга. На деле предполагаемый разговор все откладывался и откладывался. Сначала встречу запрещали врачи, потом Олафа продуло под кондиционером в архиве, и он едва мог говорить. Время шло, закончились две недели неоплачиваемого отпуска, предоставленные университетом для пребывания в Талиге, и нужно было собираться домой. После возвращения на сушу, команда не продвинулась в расследовании ни на шаг. Бюнц и Бермессер нервно шуршали бумажками и только шипели на Гудрун, когда та предлагала им немного сбавить обороты. Иногда к ним присоединялся Валентин, его, правда, в основном интересовали личные записи талигских военных и простых горожан начала прошлого круга, а не морская документация. Олаф подозревал, что молодой человек заходит к ним больше из солидарности к другу, нежели из желания помочь. Гудрун же было скучно, и она коротала время за игрой в дартс. Когда Олафа свалила простуда, девушка, кажется, только порадовалась. — Спелись! — ухмылялась она, кивая на работающую часть их группы. — Кто бы мог подумать. Вернер всегда с таким пренебрежением отзывался об этом прокуроре, а тут прямо не разлей вода… Я даже ревную немного. Окруженный заботой и вниманием, Олаф пытался подремать в кресле, маясь от безделья. Он с удовольствием поддержал беседу. — Даже так? Вы давно знакомы? В душе Кальдмеер ожидал услышать историю про то, как Бермессер лечил у Гудрун какую-нибудь психическую патологию, но девушка его разочаровала. — Да практически с детства, — ответила она, примеряясь к очередному броску, — в кругу старой аристократии все друг с другом немного знакомы, и все друг другу немножко родственники. Порой это так утомляет, — доверительно призналась она. Руппи недовольно покосился на кузину и уткнулся обратно в ноутбук. Он начал набирать свою статью. Олаф видел отрывки из его работы и остался в недоумении: то, что ему дали почитать, больше походило на повесть или очерк. Впрочем, он ничего не смыслил в публицистике. Фельсенбург — единственный — экспедицией был доволен: хоть им и не удалось разгадать тайну пропадающих кораблей, зато рассказ о спасении девушки уже пообещали напечатать две крупные Эйнрехтские газеты. — Вы уже составили список вопросов для Мэллит? — переменила тему Гудрун. — Нет, — ответил Олаф. — Я стараюсь пока не думать об этом. Практика показывает, такие разговоры никогда не идут по плану… — Дело ваше, — не стала спорить Гудрун. Она повертела в руке очередную стрелку для дартса. — Я просто надеюсь, что мы уберемся из этого города раньше, чем я начну выбивать сто из ста. Кальдмеер намек понял, устыдился и уже на следующий день отправился наконец-то в госпиталь имени О. Райнштайнера. В приемном он представился и уточнил, как можно найти Мэллит, его без лишних вопросов проводили. В небольшом боксе, где находилась девушка, помещалась только функциональная кровать, стул и тумбочка, на которой стоял графин с букетом цветов, зато почти всю стену занимало окно, и поэтому комната не выглядела тесной или неуютной. Мэллит сидела на широком подоконнике, поджав под себя ноги, и расчесывала свои медные волосы пластмассовой расческой из одноразового гигиенического набора. Увидев новое лицо, она приветливо улыбнулась. — Здравствуйте, господин Кальдмеер, — сказала она приветливо. — Я думала, вы придете раньше… — Отчего вы так решили? — удивился Олаф. Он слышал в голосе Мэллит какой-то легкий акцент, но он не так хорошо знал талиг, чтобы разобраться, какой именно. Девушка грустно пожала плечами и отложила расческу. Потом спохватилась и встала. — Ой, что же я! Вы проходите, присаживайтесь. Давайте я сяду на кровать, а вы — на подоконник. Стул здесь такой неудобный! — она помолчала. — Знаю, мы с вами не представлены, простите, что я так фамильярно к вам обращаюсь… Просто мне кажется… будто мы с вами знакомы очень-очень давно. Много лет. Это так странно! Олаф присел на действительно удобный подоконник, в углу возле стены он заметил лиловый прямоугольник чьей-то визитки. Мэллит смотрела на него радостно и виновато, будто они действительно были знакомы много лет, а она не узнала его при встрече. — Как вы? — спросил Олаф. — Может, вам что-то нужно? — Мне нужно побыстрее выйти отсюда, — вздохнула Мэллит. — Здесь все делают вид, что я больна. Это неправда, со мной уже все хорошо. То есть, я понимаю, что это странно — что на самом деле я должна скучать по своей семье, по жениху… Но знаете, я сейчас даже почти не помню их лиц, — она помолчала, — а вас я помню. Вы меня спасли. — В этом мало моей заслуги, вы сами боролись за себя. Это был очень смелый поступок. Мэллин невесело рассмеялась. — Три точки, три тире, три точки, — сказала она грустно. — В детстве я ходила в кружок юных медсестер… Не думала, что когда-то мне это понадобится. Все говорят, это большая удача… — Послушайте, Мэллит, — начал Олаф, — вы должны знать, двенадцать лет назад я был на вашем месте — мое судно попало в шторм и потерпело кораблекрушение, я тоже выжил лишь благодаря удаче. Я здесь, чтобы задать вам вопросы, отвечать на которые будет для вас тяжело, но поверьте, мы как никогда близки к разгадке причин… Она отвернулась и запустила пальцы в волосы, сказала глухо: — Не продолжайте… Это все — пустое. Тут нет правых и виноватых. — Мэллит, пожалуйста, расскажите, что помните, виновных в смерти ваших родных нужно призвать к ответственности. Сейчас у нас может это получиться. — Они не хотят этого делать, — горячо возразила девочка. — Они не виноваты! Они хотят умереть, но не могут, зеленое море так решило. Зеленому морю нужны корабли — четыре раза по четыре, а флагман уже есть. — Мэллит, — Олафа оторопь брала от того, как вполне вменяемая минутой ранее девушка прямо у него на глазах начала заговариваться. Она даже внешне изменилась: вокруг глаз залегли тени, скулы заострились, и вся ее фигура стала какой-то угловатой, резкой. — Можно точнее: кто они, сколько их, какие они преследуют цели… Он осекся, встретившись с темными от слез глазами. — Вы не понимаете, — обреченно выдохнула девочка. — Даже вы не понимаете. Я так надеялась… И заплакала. Олаф потянулся было утешить ее, но Мэллит сжалась в комок, и он отстранился. Ему было безмерно жаль эту маленькую хрупкую девочку, встретившуюся один на один со стихией, которая ее уничтожила. Он отвернулся к окну, давая девушке время немного прийти в себя и успокоиться. На противоположной стороне дороги стоял, засунув руки в карманы своей форменной куртки, Родгер Вальдес. У его ног лежала, свернувшись калачиком, черная псина. Олафу показалось, что и летчик, и собака смотрели прямо на него. Вечером Олаф в двух словах пересказал свой разговор с Мэллит. — Как ни противно мне соглашаться со словами Вернера, но, кажется, она действительно не в себе, — закончил он. — Теперь я уже с собой не согласен, — нахмурился Бермессер. — Гудрун может меня поправить, но, насколько я знаю, для страхов, связанных с кораблекрушением, не характерно упоминание каких-то людей. Что она там говорила? — Что «они» не виноваты. Что зеленое море так решило… Было еще про флагман, но я не запомнил, — повторил Олаф. — Похоже на какой-то ужастик. — Может, мы зря так быстро отмели версию о пиратстве… — Ну, в пользу этой версии у нас есть… что? Пара вскользь брошенных фраз Мэллит — и больше ничего, — встрял Пауль. — Еще само ее состояние, — заметила Гудрун. — Но ты прав, это слишком противоречит рассказу Олафа. Мы можем серьезно рассмотреть пиратство как версию для нынешней яхты, но не для Неукротимого. — Отлично, — проворчал Вернер, — давайте ломать основу и рассматривать все по отдельности! Разве мы здесь не потому, что в пропаже кораблей была система? — А знаете что? — Руппи встал и потянулся. — А давайте-ка собираться домой! Все, что могли в Хексберг, мы сделали. Расследование застряло, дальше мы можем только ссориться. Продолжим работу в Дриксен. — Да кто ссорится-то? — отмахнулась Гудрун. — Впрочем, ладно, доктор сказал в морг — значит, в морг. Давно пора. На крыло, господа детективы! Никто Руппи не возразил; время действительно вышло — они и так задержались. Олафу было немного грустно, он пытался убедить себя, что за последние две недели они подобрались к разгадке ближе, чем за последние двенадцать лет, что они смогли спасти Мэллит, но этого отчего-то было мало. Ночь прошла в тяжелых раздумьях. Олаф сожалел, что бутылка коллекционной можжевеловой осталась в Метхенберге. «В конце концов, я всегда могу сюда вернуться», — успокаивал он сам себя. Ноги сами собой привели его на старый пирс, здесь пахло совсем как дома — водорослями и солью. Море лизало низ алого солнечного диска, поднимающегося на востоке. Где-то поблизости открывались сувенирные лавки, слышалась человеческая речь. — Вы уезжаете? Олаф обернулся и увидел Ротгера Вальдеса. — Да, по горячим следам ничего найти не удалось, а аналитикой можно заниматься и дома, — кивнул Кальдмеер. — Жаль, конечно, но предсказуемо. Стоило бы, наверное, спросить, что Ротгер здесь делает, но Олаф подозревал, что ему ответят что-то вроде «Это хексбергский колорит, господин Кальдмеер». Вальдес подошел ближе и как-то заискивающе посмотрел Олафу в глаза. — Так и не сходите повидать девочек? Мне почему-то кажется, что вам бы понравилось на горе. И вы бы понравились. Гора, пожалуй, была единственным местом в городе, куда Олафу совсем не хотелось. — Дались вам эти кэцхен, Ротгер… — Девочки хотят жить, — невесть с чего сказал племянник Вейзелей. — Для этого им хватило бы и жемчуга, но люди — такие идиоты, они не хотят делиться малым, и поэтому вынуждены платить кровью. — Звучит, как ужастик, — честно признался Кальдмеер. Сказать по правде, ему вполне хватало ужастиков в последние дни и без мрачных хексбергских историй. — На самом деле все еще страшнее, — жизнерадостно улыбнулся Вальдес. Над морем, перебивая звуки прибоя, звенели колокольчики. — Этот открыли в 209 К. С. — Ротгер кивнул на мемориальную табличку, по обеим сторонам которой висели косы из репчатого лука. — Только представьте, здесь могли сидеть те самые Вальдес и Кальдмеер. Как-то так вышло, что болтливый марикьяре затащил Олафа в кабак. Кальдмеер всю жизнь считал, что употреблять алкогольные напитки раньше полудня — дурной тон, но на часах было только около девяти, а перед ним стоял полный бокал холодного бергерского пива. И небо на землю пока не падало. — Вряд ли у них было на это время, — сказал он лениво. — Да и ситуация не располагала, — любопытство все-таки пересилило: — А Вы имеете какое-нибудь отношение к своему знаменитому тёзке? Простите, если я спросил что-то не то. — Какое-нибудь имею, — рассмеялся Вальдес, пощипывая щупальце сушеного кальмара, которого подали к пиву. — У вице-адмирала, как известно, детей не было, зато было шесть братьев и сестер. Я потомок одного из них, того самого, которому достался дом после… исчезновения. — Перебираться в Хексберг с юга, наверное, было тем еще испытанием, — заметил Олаф. — Как знать, есть у этого места какое-то особое очарование. Тем более с такими-то защитниками. Один раз увидел — и забыть уже невозможно. — Да, здесь действительно удивительный фольклор… Олаф бессмысленно вертел в ладонях тоненькую ниточку некрупного морского жемчуга. Он вообще-то не собирался тратить деньги на сувениры, но после всех разговоров о духах ветра это показалось ему забавным. Пожалуй, он бы все-таки сдержал бы себя, но невысокая черноволосая девушка-лоточница так весело зазывала к себе ранних посетителей, что Олаф не удержался и решил сделать ей приятное. «Подарю Марте, — решил Кальдмеер, — она до сих пор так сильно убивается по Касперу… Ей должен пойти жемчуг». — Моряки — народ суеверный. Они говорят, — Вальдес хитро сощурился, — мой предок, который вице-адмирал, пропал вовсе не бесследно. — Он стал кэцхен, — послушно закончил Олаф. — Простите, мне действительно немного странно видеть такую сильную веру в мистические явления. — Вы все же не местный, — улыбнулся Ротгер. — И вы неправы: кэцхен — это ну… эвро. Что-то вроде духов ветра. Ими невозможно стать. Если Вальдес и избежал смерти в нашем понимании этого слова, он стал сущностью иного порядка. — Какого? Вальдес откинулся на спинку стула. — О, тут куча версий, но правильнее всего будет сказать, что никто так до конца и не знает, что же он такое. Он на нашей стороне — и ладно. Глядите-ка, вот несут нашу рыбную нарезку!