Моей бессоннице

      Безжалостное солнце, бьющее колотым кирпичом, битым стеклом, старая печать в ржавчине старше всего твоего рода, иглы ветра в лицо. Шорох так трогательно держит за плечи, что невозможно устоять на ногах, и вот уже ладони исцарапаны в краске, в чужих буквах с асфальта, в чужой памяти. Это же так забавно — испачкаться в чьем то былом веселье. Кто это был, кто это будет? Я не знаю, не скажу, нечем, не было и не будет, нет и не будет. Как не избавиться от вечной синевы на белом, оплетенном венами — у меня нет кота, который сворачивался бы на коленях, поэтому под кожей сворачивается кровь, жаль, что не урчит, но может это я не слышу. Серебристый тополиный ветер прогоняет любой другой звук, царит в голове, как единственно верное, до тех пор, пока не начнут осыпаться листья, мой жалкий след летнего помешательства, и я не помню того момента, когда осыпающее все живое здесь серебро обратилось слишком уж быстрой тяжестью. Она оставляет почти любовные следы — это так жестоко, особенно со стороны бесстрастного и бездушного. Не дает сбежать, лучами пронизало, переплело ребра полевым вьюнком, в котором пульсирует острое, яркое, невозможное, живое. Откуда это здесь? Ведь все давно похоронено в круговороте пыли, прибито дождем и забыто, напрочь забыто, осталось только в моей памяти, никто больше не вспомнит. Эта боль вворачивается в сердце между ударами: так не хочется следующего, ведь за ним будет еще глубже, еще ближе, вовсе не то, что хотелось. Чистая боль, развеянная на степном ветру и собравшаяся у меня внутри. В единственно верном хранилище для такой драгоценности.