Брак

Солнце скрылось за ветками голых деревьев, унося и пряча остатки тепла в горных массивах, давая холоду мягкой поступью воссесть на трон ночи. Коноха сверкала огнями, пела ветром и голосами жителей, пахла сыростью дождя, пряностями. Уходя в столь долгое путешествие, Саске запомнил деревню запахом цветов и росы, веселым лепетом жителей о жарком лете и голосом Хинаты, пропитанным тоской и ожиданием его не столь скорого возвращения домой. Больше полугода, такие непривычно долгие семь месяцев, проведенные в вечных блужданиях, в компании ветра и карт местности, утомили мужчину, заставляли задумываться о скором возвращении куда чаще трёх раз на день. В неиссякаемых странствиях, на нескончаемой дороге, в пыли и грязи, ему захотелось теплого света ламп, горящих поленьев в очаге камина, сытого желудка, чистой мягкой постели и звука прогибающегося матраца под неопытными движениями тел супругов. А ещё голоса его жены — Хинаты. Ее дыхания, взгляда, румянца, вскрика, стона… Саске встряхивает головой, прячет взгляд от прохожих в длинной челке черных волос. Пожалуй, ему стоит подстричь их, чтобы не пугать простой люд. Саске бредёт среди засыпающих улиц, вслушиваясь в каждый шорох и чуя всякий запах — привычки скитальца есть порой сама суть его бытия. Это не всегда плохо, и не раз спасенная собственная шкура тому подтверждение. Хорошо, что у него были такие навыки, ставшие частью жизни, они помогут защитить его новый клан. Чёрное, некогда полное призраков прошлого поместье главы клана Учиха приветствует своего хозяина тишиной и отстраненностью, нарушаемыми лишь редким постукиванием цукубаи и хруста снега под ногами. Саске смотрит в окна, но свет в них уже не горит, хотя время едва ли заступило за границу «вечера». На правах хозяина мужчина входит бесшумно и мягко, ступая, словно кот, готовый к прыжку. Рыжий собрат приветствует его пронзительным взглядом и слабым мурчанием. Как будто знал, что именно сегодня хозяин дома возвращается обратно. Внутренняя часть дома встречает Саске пряным запахом муската и корицы, а ещё теплым приглушенным светом ламп, освещающих коридор. Мужчина понимал, почему они были включены — беременной женщине наверняка сложно передвигаться в одиночку в полном мраке, даже если это представитель Хьюго. Вряд ли Хината использует бьякуган хоть раз в месяц, боясь перенагрузками создать проблемы малышу. Примерная мать. Саске скинул с себя плащ и расправил плечи, отбросил дорожную кожаную сумку и обувь. Мужчина блаженно вытянул ноги, не торопясь разминая уставшие, немеющие конечности. Учиха опирается на стену, закрывает пульсирующие мутные глаза, наслаждаясь тишиной и минутами спокойствия. С годами погонь и сражений зрение теряет былую силу, мучая владельца сильными головными болями, мигренью, тошнотой, дестабилизацией восприятия мира. Рыжий пушистый надзиратель путается как вьюнок, мурча и оставляя запах. Саске спугнул наглеца, швырнув безболезненно подальше во мрак кухни. Обиженный кот спрятался в тенях, не пытаясь повторить свои ласки. Перед глазами плыло всякое, на чем Саске пытался сконцентрировать взгляд, а вокруг них пролегли глубокие серые тени, граничащие с цветом куда более болезненным — синим. Также признаком того, что Саске добросовестно выполнял всякое порученное ему дело, был измученный и больной вид, усталый дух и сонливость разума. Почти семь месяцев, проклятых двести два дня. И каждый из них был полон проблем, погонь, недоразумений, мыслей и желаний скорого возвращения домой, к жене и ребёнку, к мечте и амбициям. И сейчас все кончено, он здесь. Он дома, и пусть Узумаки Наруто и вся эта чертова Коноха идут в пекло ещё на несколько лет, видел он в гробу такие скитания, когда его беременная жена остаётся одна в этом проклятом месте. Теперь он и носа не сунет за порог, покуда не услышит, как его ребёнок говорит свои первые слова и делает первые шаги. Он шёл к этому дню с самого начала. Однако это все потом, через ещё много времени. Сейчас же Саске, даже сидя на пороге родного дома, зная, что всего в нескольких десятках шагов или же в десятке хороших прыжков в спальне на белых, бежевых аль черных простынях спит его жена, мужчина не понимал, почему не может заставить себя ринуться к ней. Почему сейчас ему вдруг захотелось оттянуть момент воссоединения, задержаться здесь, на полу, подольше. Может, он ожидал звука ее шагов, медленных и терпеливых, направляющихся на первых этаж, дабы проверить, кто именно посетил хозяйку дома. А может, он ждал, что дом наполнится голосом Хинаты и… еще кого-либо. Голосом томным и полным ласки, горячим, приторно сладким, таким, каким его запомнил сам Саске. Возможно даже, принадлежащий Наруто. Учиха заставил себя открыть глаза, мысленно отругав. — Она беременна, идиот. Да и какие ещё мужчины, это же Хината. И несмотря на всякий факт в сторону чистоты своей жены, Саске боролся с едким и пронизывающим всё его существо туманом сомнений и домыслов несуществующих проблем. Ведь что она делала все это время одна в этом большом поместье, коротала ли ночи в одиночестве или поборола то прекрасное и так нравящееся ему смущение и коротала время в компании с другим мужчиной, а может, и женщиной? И потому Саске рванул наверх, в комнату, наплевав на приличия и всякие манеры, чтобы посмотреть, какой она стала, что в ней изменилось и был ли кто-то ещё там. Он ринулся, позабыв обо всем на свете. И Саске увидел. Увидел то, что заставило его замереть, а после, как вор, красться к постели, на которой спала Хината. Одна. Женщина лежала на боку, и ее умиротворенное лицо было направлено в сторону двери. Задранная до пояса ночная рубашка возбуждала Саске не меньше вопросов о том, что за тягости ей пришлось пережить во время отсутствия мужа. Узнав из нежданного письма о её беременности, Саске хотел вернуться и быть свидетелем всего того промежутка времени, когда неловкая и мягкая Хината, женщина, рожденная для материнства, обретает собственное дитя, нося его под сердцем днем и ночью. Однако в силу обстоятельств ему пришлось смотреть сквозь шаринган на не его врагов и убийц не его близких; глотать пыль дорог и смрад разложения; искать крупицы истины в бесполезном хламе информации. Но сейчас все кончено, теперь он рядом и смотрит только на свою маленькую и беззащитную женщину. Смотрит и не может оторвать взгляда. На мраморной коже некогда плоского живота, отдающей аристократичной бледностью, словно ударом молнии расползались темные кривые полосы-рубцы — растяжки. Ее ноги в районе икр отекли, а вены показали себя — варикоз. Саске не нужно быть медиком, чтобы понять тяжесть переноса беременности, как и их опасности для здоровья матери. Завтра, когда он отоспится и насытится обществом этой женщины, так сладко спящей перед ним на бежевых простынях, они направятся в госпиталь, где он попросит лучшего медика об осмотре и дальнейшем совете по выздоровлению его жены. Ведь Саске уверен, что Хината не хотела беспокоить врачей такой мелочью, по ее личному мнению.  — Глупая. Ведь это их работа. Обеспокоенный ее здоровьем, он не сразу окинул взглядом живот, поняв полную картину. По его подсчётам, которые он вёл, совершенно не отдавая себе отчёта, шел восьмой месяц, срок, приближающийся к дню родов. А значит… Двойня? Этого из письма жены он не знал, но не был зол. Отчего же тут злиться? Саске плотно сжимает губы. Амбиции и планы все ближе, почти материальны. Саске присел у постели на корточки, подался вперед, рассматривая женщину. Он положил свою руку на ее лодыжку и провел вдоль ноги, по напряженным икрам, задевая выступающие вены, к подколенной впадине. Кожа у Хинаты мягкая и горячая, а на бедрах — подобна шёлку, игнорируя растяжки. Саске касался женщины с осторожностью, ощущая контраст между своими шершавыми пальцами с мозолями от катаны и нежностью её тела. Беременность сделала Хинату ещё более беззаботной и женственной, домашней девочкой, точно рожденной для семьи. А ещё единственным источником соблазна и озабоченности своего мужа, касающегося её без разрешения и спроса, собственнически. Это было очень интимно, словно он вновь послевоенный мальчишка, забывший постучать в дверь своей молодой жены, застав ее в неглиже. — Саске, — ее голос в тишине ночи лился, словно лунный свет, обволакивая мужчину. — Здравствуй, — голос Саске же был глухим и хриплым, словно он задыхался, не зная, что ей сказать, как оправдаться за столь долгое отсутствие. — Ты вновь снишься мне? — Она улыбается, в улыбке ее есть место лишь грусти и печали. Он, не зная, что ответить, кивает головой, замирая в нелепом ожидании. Женщина выдыхает, прижимая руку мужа плотнее к животу. Саске чувствует отклик ее утроба в виде толчка одного, а может, и двух малышей сразу. Его собственных, таких близких и долгожданных детей. — Я тоскую по тебе. — У нее в глазах правда и бусины печальных слез, а на кончиках пальцев нежность и длительность ожидания. — И они тоже. Двойня, близнецы. Сыновья или дочери, а может, и по одному. Его и ее. Дети. Семья. Дом. Стремления. Планы. Мечты. Саске осторожно, нежно, трепетно, с лаской и неким страхом позволяет себе касаться ее. Его хрупкая, уставшая и сонная жена улыбается, наблюдая за неловким мужем. Она старается насладиться мгновениями мимолетного видения тоскующего разума, впитав в себя чувство тепла и воссоединения, дабы с новыми силами бороться с миром и его несправедливостью.  — Знаешь, — Хината заставляет его замереть и обратить на себя взор, — сейчас ты так похож на реального Саске. Такого теплого и родного мне. Он кладет свою руку ей на щеку, а она прижимает ее своей, купаясь в нежности мгновенья и тая, словно снег на кончиках пальцев. Зимний ветер стучится в оконные стекла, призывая к теплым чувствам и мыслям о прекрасном. Хината улыбается шире, борясь с сонливостью и позывами ко сну, старается не впасть во мрак. Ведь там не будет Саске и теплоты мгновения воссоединения. Там не будет его прикосновений и ласки ещё много месяцев. Там только вновь пустующее поместье, редкие гости, поход в госпиталь. Там бессонница, тошнота, рвота, боли и депрессия. Там нет поддержки, опоры, нет рядом мужа, нет Учиха Саске, прижимающего её из-за спины к себе. Тесно, близко, чувственно. Саске целует её за ухом, играя локоном слегка влажных волос, монотонно выдыхая почти каменный воздух в лёгких. Прекрасное мгновение воссоединения рушится, словно карточный домик, о болезненные семь месяцев расставания и отсутствия проявления тех чувств, что сочились по венам молодых людей. Хината плачет тихо, едва заметно, вздрагивая тоненькими плечами. И со слезами выходят тягость ожидания, смирение и безнадежность. Она устала от одиночества, от бесконечных насмешек о сбежавшем муже, от недопонимания и надменности других людей. Беременность надломила едва ставший прочным разум, пошатнула уверенность в себе. Только вновь вставшая на ноги Хината Учиха, гордо смотрящая на своих завистников и лжесвидетелей, улыбающаяся на шутки при Узумаки Наруто и упоминании о частых потерях сознания в присутствии солнечного блондина, вдруг упала, споткнувшись о единственный и незыблемый факт. В чреве новоиспечённой матери росли и зрели плоды брака, выстроенного на взаимовыгоде и родовом согласии, а никак не любви, априори неизвестной для Учиха Саске. Мужчины, который ещё ни разу не явился к своей беременной жене. И плевать хотел простой люд, любящий грязь и сплетни, что там творилось на самом деле. В их глазах малышка Хината была брошенкой, которую стоило бы пожалеть. Давление общественности вернуло былую слабость духа и пугливость. Женщина чувствовала себя с каждым днём только тоскливей, апатичней. Однако такие вот видения голодного разума возвращали ей веру в свою силу и в искренность чувства супругов. — Когда же ты вернёшься? Я безумно скучаю и так хочу быть рядом. И Саске этого достаточно, чтобы понять её полностью. Он прижимает Хинату крепче, без вожделенных мыслей сжимая грудь, шепча извинения во влажные локоны. Он жаждет вернуть себе эти двести два дня, до последней минуты, чтобы развеять все невзгоды и мрак мыслей, что тяготили принцессу. Он сжимает её тело в объятиях, поглаживая каждый сантиметр горячей румяной обнаженной кожи, касаясь пальцами, казалось, самой души. И её дрожащее тело вдруг замирает, расслабляется, прекращая рыдание. Поцелуи на шее и щеках, затылке, макушке, ушах пылают ярче и горяче́е огня, делая эфемерный образ Саске реальней всего остального мира. И странные, и теперь такие далекие мысли о ненужности, нежеланности, побеге становятся точно снег за окном — тающими в воде пруда, на губах горячо целующихся в постели супруг, в ласке и понимании. В искренних чувствах, неподдельных эмоциях. Саске грязный, весь в пыли, смутно похож на порядочного человека. Но для Хинаты это едва ли имеет крупицу значения. Он здесь, рядом, вполне материален и осязаем. Родной и полный стольких неразборчивых, но в сжатой форме нежных слов. Дрожащие губы шепчат признания и откровения, целуя со страстью и желанием. Все остальное становится неважным.