Эклектика

На Маре (Глеб уже не помнит, кто из его приятелей так сократил её имя) черное бархатное платье с американской проймой. Простое, подчеркнуто-строгое, длиной ниже колен на пол-ладони, но открывающие алебастровую точеность узких плеч. Она, так похожая на статуэтку, выточенную из оникса и мрамора, кажется здесь чуждой среди студийной суматохи и творческого бардака. Но Тамара, сбежавшая с награждения какого-то крупного музыкального конкурса, едва ей вручили награду за почетное второе место, чувствует себя здесь комфортно. Она смеется вместе со всеми, пристроив статуэтку из прозрачного хрусталя на стол, заваленный всяким хламом: упаковками из-под еды и крошками, смятыми распечатками и проводами и еще бог знает чем. Она весела, как весна, цветущая за окном, и так же свежа. Все кажутся такими беззаботными, что Глеба это едва ли не бесит. Он переслушивает, загородившись от остальных заслоной наушников, записанный еще до обеда трек, наверное, в сотый раз. И что-то ему не нравится, но он не может понять — почему. Никак невозможно сосредоточится, когда Мара так мило беседует с Панком, о чем-то периодически спорит, размахивая руками или притопывая туфелькой на невысоком каблуке. Вообще, Фара впервые видит её такой изящной, хоть и встреч было немного. Он снова наведывался в Питер зимой, перед Новым годом. Она приезжала в Москву в февральскую распутицу с родителями и так же, как сегодня, покинула награждение, сбежала и от них, отмазавшись какими-то трещащими по швам предлогами, чтобы вечер провести в его компании. И вот теперь появилась в майский теплый день невероятная тонкая и живая. Мешающая разобраться с новым материалом, раздражающая своей притягательностью. В чувствах Фара опускает кулак на стол, и глухой стук плывет по комнате. Утихают переговоры в многолюдном как никогда помещении. И он уже жалеет, что дал волю эмоциям, что Тамара, перестав улыбаться, поднялась с диванчика, подошла едва слышно. — Что не так? — вкрадчиво интересуется она, становясь за спиной. Глеб хочет отмолчаться, нахмурив брови, но против своей же воли брякает неосторожно: — Все, этот чертов трек сведет меня с ума. С ним вроде все хорошо, но мне не нравится, хоть кол на голове теши! Он сам не знает, что его больше злит: творческая заковырка, которая никак не решается, или то, как завораживающе хороша она в своем элегантном наряде. Тем временем Тамара крутит наушники, отброшенные в порыве на аппаратуру, будто решаясь на что-то. — Можно послушать? — спрашивает с присущей девушкам аккуратностью. Голубин молча выдергивает штекер из гнезда, клацает по клавише, мол, что уж там, пусть все слушают. Может, кто-нибудь сумеет высказать дельное предложение. Мара стоит за спиной, как ангел-хранитель, положив тонкую ладонь на спинку кресла, собранная и серьезная, растерявшая все свое безалаберное веселье. И Глебу малость стыдно за свое нервозное, взвинченное поведение. Она оттарабанила свой конкурс, и теперь имела возможность отдохнуть и расслабиться, а не решать его вопросы. Друзья так не поступают. «Друзья», — гулко гуляет отголосок в мыслях, он даже не вслушивается в свой речитатив, просто бездумно таращится на носки её туфель. Трек заканчивается, звук растворяется в молчании, присутствующие помалкивают, кто-то выходит за дверь, и хочется надеяться, что не от царящей напряженной обстановки. Фара трет виски, как будто это чем-то может помочь. — Знаешь, — тянет она, беззвучно причмокивая губами, — не хватает… Девушка прищелкивает пальцами, и весь ее вид свидетельствует о том, что она пытается правильно подобрать слова. — Да-да, — горячится Голубин, — чего-то однозначно не хватает! Она не реагирует на этот отзвук предстоящего взрыва, тянет белую шею, будто не может выпустить слово из горла. — Страсти? — наконец произносит Тамара неуверенно, и тут же мотает головой: — Нет. Глеб не может помочь ей, подтолкнуть к ответу, он смотрит на то, как выбившаяся из хитро заплетенной косы прядь скользит по розоватой щеке. Он снова теряет нить, соединяющую с реальностью, ускользает в мир собственных представлений, где нет ни этой комнаты, ни людей, ни музыки. — Чувственности! — вдруг радостно восклицает девушка, и легонько похлопывает ладошкой по бедру, намечая ритм, известный пока только ей одной. Она проворно лавирует между мебелью и ребятами, пробираясь к синтезатору, сиротливо покинутом в углу студии. По пути прихватывает со столика лист бумаги и ручку, будто поджидающих ее, кладет рядом с собой и принимается возиться с инструментом, настраивая его. Голубин, как и все остальные, следит за девушкой с любопытством и ожиданием. Тамара ловко управляется с синтезатором, потом что-то торопливо черкает на бумажке, мурлыкая себе под нос рождающуюся мелодию. Это занимает минуты три-четыре. Потом девушка выдыхает, как перед прыжком в полынью, и дает отмашку: — Глеб, включи минус, пожалуйста. Он ухмыляется, какая забавная черта: становиться предельно вежливой, когда нервничаешь, но исправно ставит песню. Первые звуки, вступление, и Мара начинает подыгрывать. Странно слышать по-классически правильные фортепианные ноты, такие чистые, не похожие на саунд из Вальса. Фара не замечает, как начинает начитывать свой текст, но иначе, повинуясь зову Тамариной игры. Переливы, выскальзывающие из-под пальцев девушки, ведут за собой, помогают менять интонацию, наполнять свои же строчки более сильным смыслом. Остальные замирают, не смея прерывать разворачивающееся перед ними. Панк думает о том, что теперь лучше понимает, что такое дуэт, пусть они и не поют в унисон. Он завороженно наблюдает за творящими в четыре руки новую музыку, знакомую, возможно, кому-то, но только не той компании, которая собралась здесь. Глеб заставляет голос утихнуть вместе с музыкой, произносит последние строчки шепотом, практически в тишине. Тамара обводит комнату ошалевшими, ликующими глазами, ровно, как и он сам. — Я никогда так не делала! — её голос звенит переливами чистого восторга и неверия, мешающихся в причудливый коктейль. А потом взгляд девчонки натыкается на его собственный. И оба перестают быть растерянными. Эти взгляды цепляют друг друга, как абордажные крючья борт корабля. Она первая отворачивает голову, полоснув напоследок остротой чернющих зрачков. Быстро, но явно дезориентировано она бросается к своей сумочке, судорожно выкапывая оттуда телефон. Тут уже отмирают ребята, и гомон наполняет помещение. Удивление витает под потолком, а Голубину тяжело дышать, потому что одно её присутствие невыносимо. Он следит за ней неотрывно. Видит, как Тамара суетится, явно сбитая с толку взрывом собственных эмоций. — Ой, — она глядит на телефон, — мне пора, есть еще дела. «Сбегает», — думается Глебу. Он весь подбирается, по-звериному, будто хищник, собравшийся преследовать жертву. Но так ли она беззащитна, как кажется? Панк что-то втолковывает Маре, вероятно, предлагая замутить крутую коллаборацию. Девушка активно соглашается с ним, улыбается почти не растерянно, но Фару не сбить с толку. Он её чувствует. Ощущает тот синий огонь, который горит в нем самом, взметывая вверх языки пламени и треща искрами. Она не знакома с таким, слегка напугана и взведена подобно спусковому курку револьвера.  — Ладно, всем пока, — Тамара машет ладошкой. На локте у неё висит жакетик и сумочка. Она выпархивает из студии стремительно, а Фара стоит посреди комнаты, совсем раздосадованный. Он должен принять решение, которое либо все перечеркнет, либо даст начало новой истории. Время идет, отдаляя его от цели, и через минуту после её ухода он срывается с места под аккомпанемент недоуменных взглядов. Глеб бежит по лестнице, перескакивая через две ступеньки, зная, что девушка не в восторге от замкнутых пространств лифтов. Она стоит на площадке третьего этажа, прислонившись плечом к стене, со взглядом бессильным, но пылающим. Голубин словно спотыкается о невидимое препятствие, притормаживает на момент, вглядываясь в бледное лицо с лихорадочным румянцем на скулах, в мучительно сведенные на переносице брови. Фаре кажется, что он движется в режиме «слоу моушен», так плохо слушаются ноги и руки, но стоит ему вскользь коснуться атласно-прохладной щеки, как все отмирает и несется вскачь. Он хватается за её плечи, боясь потерять опору, вжимая девушку в стену. И взглядов не разорвать. Коротит от коротких касаний, наполняя воздух искрящимся током. Губы стремятся к губам.